Аксолотль и статуэтка превращений. Часть первая - Владимир Саморядов

– Нет. Это Оксанке Сильверстовой подарок на день рождения.

– Ты бы ей крысу подарил, – сдавленным голосом предложил Илья. Он лежал на своем автомобиле в сложной, изогнутой позе, пытаясь закрутить гайку в узком пространстве между двигателем и сиденьем.

– Да, крысу, – подхватил предложение Вильям. – Простую серую крысу. Поставил бы крысоловку в сарае – могу свой сарай предложить – положил бы туда сыру. Наловил бы кучу крыс, а самую большую и зубастую отнес бы Оксанке в подарок. И не тратился бы на этого.… Как его…?

– Аксолотля. – Подсказал Женя. – Крысу, конечно, можно. Восторг бы этот подарок вызвал большой.

– Шумный, – вставил Илья.

– Вот именно. Шуму было бы много, все бы гости разбежались. Но крыса – это как-то несолидно. Крысу Оксанка сама может поймать.

– А саламандра, по-твоему, солидно? – Спросил Илья. – Или ты думаешь, если ты падаешь от восторга при виде какой-то ползающей гадости, и все остальные падать должны?

– Ну почему же? Оксанка аквариумных рыбок держит, – возразил Женя.

– Но не лягушек, – сказал Вильям.

– Это не лягушка.

– Все одно – земноводное.

– Подари ей своего полоза, – предложил Илья, справившийся наконец с непослушной гайкой.

– Полоз покамест мне и самому нужен….

– Ладно, – заключил Вильям, – пусть дарит свою лягушку. Дареному аксолотлю в зубы не смотрят. А у него, кстати, есть зубы?

– Не заглядывал, – ответил Женя.

– А надо бы, – веско заметил Вильям. – Вдруг станется, что это никакой не аксолотль, а молодой крокодил. Укусит, чего доброго, Оксанку.

– Все одно, лучше, чем крыса, – проворчал Женя.

Он отнес банку в деревянную беседку, с двух сторон обросшую сиренью, и поставил на стол. Животное в банке беспокойно зашевелилось, забило хвостиком.

– Да, – вспомнил Женя. – Вы афишу не видели? К нам краевой музей с выставкой приезжает. Новые археологические экспонаты из могильников и прочее.

Женя взгромоздился на деревянное резное ограждение беседки и уселся на нем, держась за столб, подпирающий навес.

– Нужно сходить, – сказал он, – просветиться.

– И так поведут, – угрюмо ответил Илья. – Всех школьников погонят.

– Может и не погонят. Билет пять рублей стоит. В наше кризисное время школа денег может не найти.

– Ладно, сходим, – согласился Вильям. – Когда выставка открывается?

– Завтра.

– А у вас пять рублей найдется? – Спросил Илья. – У меня таких капиталов нет.

Женя и Вильям переглянулись.

– Ну что, ссудим нашему безденежному? – Спросил Вильям.

– Ссудим, – согласился Женя, – а то останется непросвещенным в наш просвещенный век.

Над улицей прокатился пронзительный детский вопль. Еще какие-то двадцать лет назад просвещенный гражданин посчитал бы, что это очередной пионер-герой попал в очередные застенки гестапо и теперь подвергается там расчленению:

– Выдай, маленький мерзавец, где скрываются партизаны!

– Не скажу, дяденька фашист. Пионеры своих не выдают!

Однако ни Илья, ни Вильям, ни Женя никак не прореагировали на этот вопль, да и все прочие, живущие на этой улице, не спешили вызывать «скорую помощь» и милицию, чтобы спасти несчастного ребенка. Все давно уже привыкли и не пугались. Такие вопли неслись над улицей ежедневно: от рассвета до заката, вне зависимости от погодных условий, времени года, политической ситуации в стране.

Вопил Леша Бякин, юное создание восьми лет от роду, и вопил не по причине получения тяжелого увечья. К слову сказать, от полученной им травмы не пострадал бы и хлипкий таракан, но Леша Бякин любое покушение на душу, тело и нервную систему воспринимал как вселенскую катастрофу и выл, выл, выл…, тревожа дворовых собак.

Там, где овраг выходит прямо на улицу, рассекая ее на две половины, стоит дом Бякиных. Вернее, это пара детей, Саша и Леша, носили такую фамилию. Мама их звалась Альбиной Мазлумян, а фамилии стариков, бабушки Муни и деда Степана, соседи не знали и по привычке называли их тоже Бякиными. Видимо, фамилия стариков звучала очень неприлично, раз они ее скрывали.

Фамилию главы семейства соседи запомнить не успевали: уж очень часто Альбина Степановна меняла избранников жизни – в год по несколько раз. Путались с именем очередного папаши и сыновья, и чтобы в очередной раз не ошибиться, называли их просто: Дядь. Если успевали запомнить, присовокупляли к слову имя – дядь такой-то.

Альбину застать дома было крайне сложно – она была очень занятой женщиной и все время решала свои семейные проблемы. Вечер и ночь она обычно проводила с друзьями, а днем отсыпалась. На работу или службу не ходила – какая работа, когда столько семейных проблем? Но иногда у нее просыпались творческий зуд и желание трудиться, и тогда Альбина отправлялась странствовать по бескрайнему евразийскому пространству, именуемому когда-то Страной Советов. Обычно для таких целей Альбина становилась проводником железнодорожного вагона или кассиром передвижного цирка.

Дед с бабкой воспитывали внуков кнутом и сухарями – на пряники скупились. Чаще всего Саша и Леша были предоставлены сами себе и развлекались как придется. Обычно Саша проводил над младшим братом эксперименты по выживанию: надевал ему на голову пустое ведро, связывал ему руки веревкой, вешал за ногу на дерево. Леша в таких случаях страдал минимально, но выл пронзительно и громко, стараясь, чтобы услышала бабушка. Знал он, каким способом можно разжалобить бабушку и дедушку и подвигнуть их на наказание старшего брата. Обычно бабушка, услышавшая горестные вопли младшего внука, прибегала на шум, держа в руках деревянный прутик, и начинала читать нотации, обещая пороть. Иногда порола, если ей удавалось Сашу догнать.

Но Лешу могла услышать и мама. И тогда прутик, и не только прутик, но и веник, ремень, швабра, вантуз, кухонная тряпка, домашние тапочки, собачий поводок гуляли по спинам и прочим местам уже обоих братьев. Альбина становилась крайне раздражительной, если кто-то пробуждал ее от сладкого дневного сна.

Сегодня Саша вдруг озадачился крайне насущной проблемой: как можно убежать из американской тюрьмы с пушечным ядром, прикованным к ноге. Он привязал к ноге младшего брата трехкилограммовую гантель и теперь понуждал его к бегству, бросая камни. Леша орал благим матом. На Сашино счастье бабушка ушла на почту получать пенсию, вместе с ней пошел дед, а мама Альбина крепко спала в своей комнате, наглотавшись предварительно снотворного.

На помощь Леше пришла соседка, Сашина одноклассница Леночка Шайкина. Она жила вместе с толстой мамой и худой бабушкой в доме напротив. Леночка решительно открыла железную калитку и вошла во двор.

– Сашка, – сказала она, – ты зачем Лешку обидел?

– Я его не трогал, – возразил Саша.

– А чего у него гантель на ноге?

– Он спортом занимается. Хочет культуристом стать.

– Да, – увидев поддержку, Леша расквасился еще больше, – он мне гантелью чуть ногу не оторвал. И камнями бил, вот сюда и сюда.

– Ногу тебе я бы не оторвал – ты прочный, а раны твои не от камней, а от нашего петуха.

– Сашка, это же твой брат, – назидательно сказала Леночка. – Ты его любить должен.

У Леночки иногда просыпалось желание нести в народ разумное, доброе, вечное: стать проповедницей вроде матери Терезы или, на худой конец, женой американского президента. Но обычно Леночка мечтала сделаться суперзвездой: актрисой или певицей – не важно, главное, чтобы все вокруг восхищались. К подобной «звездной» жизни Леночка себя заранее готовила. Не смотря на свои двенадцать лет, она уже вовсю пользовалась косметикой, нанося решительные и жирные мазки грима на щеки, веки, губы. В таком макияже ее почему-то сильно пугались дворовые собаки и маленькие дети. Кроме этого Леночка носила яркие цветные наряды, стараясь потрясти соседей и одноклассниц своей оригинальностью и неотразимостью. Все последние веяния моды, почерпнутые из молодежных журналов, сразу же заставляли Леночку волноваться, после чего начинали волноваться мама Анна Павлиновна и бабушка Прасковья Опанасовна: уж слишком дорогими оказывались увлечения девочки и ее устремления к «звездной» жизни.

Сейчас Леночка была одета в широкую сорочку из синтетического шелка, застегиваемую одной пуговицей. На тонкие, чуть кривоватые ноги она натянула узкие, громко шуршащие дерматиновые штаны. Ниже шли туфли на высоких каблуках. Отсутствующую талию Лена пыталась подчеркнуть широким красным ремнем. На шею она повесила тяжелый мельхиоровый крест. Тяжелые серьги оттягивали уши. Когда Лена шевелила головой, серьги отчетливо звенели.

– Тебе можно рассуждать, – сказал Саша, – у тебя ни братьев, ни сестер нет. Был бы у тебя вот такой Лехоша – наплакалась бы. (Своего младшего брата Саша называл разными прозвищами, но «Лехоша» было основным.)