Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века - Ирина Щербакова

«У нас, если ветер подует, так только с моря, из Африки, – теплый, теплый, ласкает своим дыханием, шумит ветвями вековых кедров и посыпает розовыми лепестками миндалей дорогу. А другого ветра не бывает.

А знаешь, как здесь ни хорошо, ни красиво, чего бы я не дала, чтобы очутиться в России, увидеть серый, промозглый Питер, ряды огоньков над Невой, почувствовать холодное дуновение ветра и острые иголочки снега на лице… „Вернуться бы в Россию!“ Осталось 217 дней. Высчитала точно. Это в случае, если вернемся к сентябрю. Поскорей бы, поскорее… В лицее я немного освоилась, они ко мне попривыкли, хоть и все продолжают удивляться резкости и завершенности моих мыслей и отсталости от моды моих платьев. Учительница истории и литературы замечательно умная и всесторонне образованная женщина. В ней этой французской манерности совсем нет, а уроки у ней как интересны! Вот бы тебе послушать, Марьяся, как она рассказывает о Великой Революции! Сидишь и боишься пропустить слово. Первое время я плохо понимала, да и то было интересно на ее уроках. А теперь и говорить нечего. Знаешь, я Великую Революцию прослушала у французов, а это не всякому дается; теперь я ее вот как знаю!» (Монпелье, 8 февраля 1913 года).

В апреле 15-летняя Вера поступает в здешний университет. Французским Вера овладевает в совершенстве, много читает по-французски. Изучает также и другие языки, хорошо владеет немецким.

4-й класс ВВКУ

Вера, Андрей, Тамара. Лето 1904 года

Больная Вера Федоровна с детьми. 1930

Вера Федоровна. Лосинка, 1928

Вера. Сентябрь 1917 года

1 августа 1914 года Германия объявляет войну России. Известие о неожиданно начавшейся войне застает семью в Швейцарии. Они принимают решение немедленно вернуться на родину. Назад в Россию ехали целых три недели с громадной партией русских людей.

Поселились в Петрограде на Тихвинской улице Выборгской стороны (на три года – до осени 1917-го). Вера рада была оказаться вновь в своей любимой школе. В 1915 году Елена Константиновна работает хирургом в лазарете. Вера учится на курсах сестер милосердия, какое-то время работает у матери операционной сестрой. Навыки медицинской работы очень пригодились ей много позже, в самые страшные последние годы жизни. Она продолжает учебу в школе, отлично ее заканчивает.

1917 год

В октябре 1917 года семья оказывается в Москве.

В одном из писем Марианне Вера Федоровна описывает события в Москве осенью 1917 года.

«.. Вы в Петербурге о Москве знаете тьму-тьмущую, а в сущности, ничего не знаете. Вчера мы получили петербургские газеты и удивились, что черным по белому пишут о бедной Москве такие вещи, которых она сама о себе и не слыхала.

Между прочим, в воскресенье я совершила длинную экскурсию по городу с целью посмотреть поле битвы и причиненные опустошения. Потому что хоть и говорят и пишут о них слишком много, но теперь у меня система – не верить вполне ничему, что говорят люди, а стараться все увидеть самой.

Разрушено и пострадало многое, но могло быть гораздо больше, принимая во внимание, что палили добросовестно целую неделю и выпускали по нескольку сот снарядов ежедневно.

Конечно, что делается в Кремле, я вполне не знаю. Могу судить лишь о том, что видно с набережной Москвы-реки, так как ворота все заперты и внутрь никого не пускают. Оттуда же видны только большая брешь в куполе Успенского собора и обвалившийся угол Благовещенского собора. Что стало с Чудовым монастырем – неизвестно. Василий Блаженный стоит цел. Не скажу, что невредим, так как все же он потерял все стекла в окнах, обращенных к Кремлю, и в него попадали ружейные пули. Но большего вреда ему не причинили. Очень сильно повреждены прекрасные Никольские ворота; у угловой, самой красивой башни снесен верх. В Иверской часовне засело несколько ружейных пуль, Городская дума имеет три или четыре бреши в стене, обращенной на Театральную площадь, много выбитых стекол, много обвалившихся кирпичей. Прекрасное здание отеля Metropol изувечено ужасно – оно больше никуда не годится, но Врубелевская „Принцесса Греза“ жива и невредима каким-то чудом. Другие фрески уничтожены.

Теперь жизнь входит в норму. Завтра начнутся занятия у нас в университете. Сегодня уже открыты библиотека и читальня. Я там уже посидела немножко (читальня – мое самое любимое место в университете). Кое-где в гимназиях уже начали заниматься с сегодняшнего дня. Трамваи начали ходить там, где не испорчены пути и провода (правда, таких мест не очень много, преимущественно это окраины). Люди немного оправились от пережитого ужаса. Но как-то не верится, что это – конец. Все еще чего-то ждут, чего-то боятся. Очень тороплюсь писать – темнеет. Теперь ведь мы всецело зависим от солнышка – ни керосину, ни электричества нет. С наступлением сумерек сидим все с одной свечой» (Москва, 7 ноября 1917 года).

«Мы сидим теперь совсем без денег. У меня теперь слепая ненависть и презрение к теперешней господствующей партии. Эта ненависть меня мучает очень, как болезнь. Мир кажется таким отвратительным, все происходящее – сплошным кошмаром. Хочется уснуть и больше не просыпаться, потому что все равно ничего хорошего больше не увидишь» (Москва, 30 ноября 1917 года).

В этом письме отчаяние оттого, что она, дочь царского офицера, не может найти работу, что вокруг разруха и голод. Ушел в прошлое мир до 1917 года. Вера Федоровна выражает слишком откровенно свое отношение к большевикам. Ей очень повезло, что Марианна оказалась преданной подругой и эти строчки не стали объектом внимания ЧК.

Мытарства 20-х годов

Началась Гражданская война, голод. 1919 год был полон грозных событий. Елена Константиновна едет как врач с большой партией детей из Москвы на лето на Украину, пытаясь таким образом спасти их от голода. С ней отправились Вера и Тамара. Дети с педагогами разместились в нескольких близлежащих селах и на хуторах где-то в глубинке южнее Полтавы. Летом 1919 года всю эту область заняла деникинская армия. Вера перед приходом белых колола дрова и топором поранила себе руку, носила повязку. Солдаты неожиданно заподозрили ее в том, что рука ранена во время боя, чуть не расстреляли. Москвичам пришлось туго.

Об этом в семье сохранились записи 19-летней Тамары Берсеневой:

«Вот уже 7 месяцев, как мы здесь – в случайных, не приспособленных для этого помещениях, бараках, без средств, без денег, без теплой одежды, а главное – без вестей с родины. Единственно, кто спасет нас, – это Полтавская Лига Спасения Детей, которая из последних сил бьется, чтоб не дать нам погибнуть, снабжая провизией и кой-каким платьем. Белые же откровенно заявили нам: „надейтесь на себя сами“, и все лето все колонии, все дети от мала до велика работали „на степу“, на жнивах, мельницах, заводах, зарабатывая себе пропитание. А вернувшиеся помещики часто гнали из своих усадеб. В то же время случайные, чисто разбойничьи шайки, одинаково враждебные и белым и красным, грозили, со своей стороны, повыгнать „проклятых панских собак“ (то есть нас и детей) и действительно однажды подожгли ночью громадное Струковское имение и дом, где спало до ста детей. Дети повыскакивали в рубашонках на улицу, а все их имущество, весь заработанный летом хлеб сгорел… Во многих колониях был повальный сыпняк. Вера Федоровна и Елена Константиновна неделями ездили, не возвращаясь домой, едва успевая обслужить всех больных. Но все же из детей умерло только 2–3 человека (от разных болезней), а учителей и родителей – человек пятнадцать. Это лишь до Нового года, а эпидемия продолжалась всю зиму; весной дело обстояло еще хуже».

По возвращении в Москву Вера Федоровна долго ищет работу, жилье. Она была рада любой работе, дающей кусок хлеба и крышу над головой.

«Я поступила на службу – ты не угадаешь куда – воспитательницей в дом для умственно отсталых детей. Со всеми службами у меня ничего не вышло. Нигде нет пайков, жалованье пустяшное, жить этим немыслимо, продукты кончились, денег нет, на квартире меня прописать Жилотдел отказал категорически, велели искать комнату в районе службы. Я уже переехала. Здесь мне очень нравится. Из моего окошечка, низенького и, как в старинных домах, маленького, видны зеленые крыши, кое-где деревья между ними и золотые кресты церквей. Дом на Ордынке, за Москвой-рекой, в двух шагах от Третьяковской галереи. Это какой-то громадный старинный особняк, с домовой церковью (превращенной теперь в спальню для детей), с громадными резными дверями в парадных комнатах, с залой, отделанной черным деревом и обитой шелком, с бесконечным количеством комнат и комнаток, лестниц, коридоров, переходов, кладовых, закоулков и неожиданных уголков. Ты знаешь мою любовь к такого рода домам. Мне все здесь нравится, хотя дом в очень скверном состоянии, полуразрушен и грязен, все ручки у дверей отломаны, скульптурные украшения отбиты, – словом, все имеет запустелый вид. Жаль. Здесь можно было бы мечтать о самых поэтических встречах, воображать себе прежнюю жизнь в самых причудливых формах.