Это не орлы – это чайки - Артем Каренович Галустов

— Он с военной кафедры. Ему нет смысла в стрелках сидеть. Это его первые сборы. Он, может, и не задержится.

— А, да? Он тоже с юстиции.

— Не, он с этого… с академии правосудия, та, что на Черемушках.

— А-а, да, знаю. Одна фигня. Ну а когда вытащишь его, что дальше?

— Смотри, я думаю так, берём его и ведём к нам на этаж, в комнату досуга, скажешь дневальным, чтобы просто так двери не открывали на этаже без нашего разрешения, а я быстро заведу на него дело и оформлю в нашу роту.

— Угу, в какой взвод? В камендачи? — Лёша посмотрел многозначительно на Казака, и тот аж в лице изменился. — Да-не, да бля-я! Почему в мой-то? Кинь в камендачи!

— Какие камендачи, у него даже прав водительских нет. И как ты представляешь, чтобы я его кинул в любой другой взвод, если он реально мазанный.

— Кинь к релельщикам.

— К Рыбину? Да, мне потом явно скажут спасибо, что я генеральского внучка к уголовнику кинул.

Казак выпучил глаза.

— Он генеральский внук?

— Что? — спросил Алексей, сначала не поняв. — Нет, не знаю, но на вряд ли. Я просто так сказал.

На этом их разговор прекратился. Они снова посмотрели на пейзаж за серой стеной, словно глазами прощались с ним перед уходом в казарму. Летнее солнце уже тлело за гребнем сосен, откидывая переливающиеся цвета заката на горизонт. Сумерки слились в одну, тёмную, синюю массу, укрывающую дома.

В казарму они зашли после отбоя. Поднялись на четвёртый этаж. Казак постучал кулаком по железной двери несколько раз. За дверью, где-то вдали, послышалось, как затрусили ноги и подбежали.

— Девять. — сказал дневальный.

Паролем являлось число. Например, тринадцать. И если дневальный говорил тебе девять, то ты должен был ответить ему четыре, чтобы в сумме получилось число пароля.

— Да открывай, блядь, девять. — раздраженно сказал Казак в дверь и ударил её кулаком от злости ещё раз.

Молчание.

— Девять. — неуверенно повторил дневальный.

— Лейтенант Стародубцев из роты управления. — цыкнув, сказал Алексей.

Дверь открылась. Дневальный, что у двери, встал по стойке смирно и отдал воинское приветствие. «Дежурный по роте на выход!» — закричал он, но Алексей его быстро остановил. «Один дневальный за мной», — сказал в никуда Алексей. Он пошёл по длинному коридору, который называется взлёткой, в глубь темных кубарей, в них, на кроватях, уже лежали солдаты. Они ещё не спали, их ноги были задраны на железные перекладины, а сами они смотрели в потолок и мечтали о своей гражданской жизни, которую они теперь год не увидят.

Стрелков уже было много, они потихоньку заполняли собой все спальные расположения. Не хватало солдат в отдельные подразделения. В роте управления было только пять новобранцев, ожидался шестой. Она располагалась в самом дальнем кубаре. Алексей и Слава шли по взлетке мимо спальных мест, стуча своими берцами. Пацаны краем глаза провожали их своими потерянными взглядами. Дойдя до своей кровати, Алексей взял табуретку, поставил её у окна, в который бил белый свет фонарного столба, и посадил на неё дневального.

— Будешь всю ночь сидеть и следить, если приедет машина с молодыми, разбудишь нас, понял? — спросил у дневального Алексей.

— Так точно.

Казак влез в разговор.

— Не дай бог, блин, закипишь, наряд не сдашь, понял?

— Так точно. — у дневального уже было выражение лица жертвы.

Алексей спросил:

— У тебя отбой во сколько?

— В час.

— Ну вот до часу и сиди, а потом спать иди.

Лейтенанты вытащили из прикроватных тумб свои несессеры. Вышли из тёмных кубарей на свет. Прошли мимо всех спальных расположений и зашли в умывальню. Раковины стояли в ряд, а над ними огромное, длинное зеркало. Алексей и Слава посмотрели устало в свои отражения.

Алексей — блондин с заострёнными чертами лица. На его впалых щеках незаметно выступала светлая щетина, которую он решил оставить до утра. Он смотрел на себя своими строгими, серо-голубыми глазами. Поджимал и без того тонкие губы.

У Казака лицо более округлое, он не был худым парнем. На его щеках раскидалось много родинок. Волосы у него были темно-русые, а глаза светло-карие. Взгляд постоянно улыбался и лукавил.

Лейтенанты расстегнули кители, вытащили заправленные полы нателок. Они умылись, почистили зубы, и вернулись в свой темный кубарь. Казак разделся и лёг под простыню, а Алексей, не расправляя кровать, повесил свой китель на спинку стула и улёгся на плед, держа ноги на полу. Он верил, что солдаты приедут, и закрыл себе лицо кепкой, спрятавшись от яркого света фонарного столба. За окном стояли деревья с густой листвой, поднимался ветер, и тень шелеста листьев стала играться на окне. Белый оттиск пятнисто гулял по всему темному квадрату.

Алексей задремал, но всем своим слухом и нутром стоял на стреме у окна. Ему стал сниться сон, если это можно назвать сном, он не видел картинку, только тьму перед собой, но из этой темноты прорезался голос. Он беспокойно внимал ему. Казалось, что он сам себе говорит эти слова собственным голосом, но он знал, что они принадлежали отцу. Он их лишь повторял. «И ты имеешь право знать правду… ты не заслуживаешь такого отца… ты у меня на первом месте… ты хороший парень, Лёш… когда чувство долга становится выше любой любви… я не прошу у тебя прощения… чтобы ты никогда не узнал».

Алексею показалось, что кровать под ним пропала, и он дёрнулся от испуга. Кепка упала на грудь. Он подтянулся на локтях. Оглянулся. Казак спал, зарывшись головой в простыню, пряча лицо от света. Дневальный дрых, положив руки на подоконник, а голову на руки. Стекло покрылось зёрнами воды. Стоял запах сырости, он словно исходил от дощатого пола казармы, а не из улицы. Вдруг ему послышалось, как что-то тяжёлое