Экобаба и дикарь - Михаил Гиголашвили

— Лжешь, фашистка! А рыбьи губы?

— А это просто так, эпизод, да еще во Франкфурте!.. При чем вообще ты? — искренне удивилась я.

— Приехали!.. — Он вскочил на ноги. — Франкфурт, между прочим, в двух часах отсюда!.. Дай мне шкалу твоей верности, чтоб я знал черту, за которой ты говоришь себе: «До сих пор я ему верна — а вот тут всё, моя верность кончается, тут я свободна!» Где эта шакалья шкала? Где эта чертова черта?.. Очевидно, у вас, баб, это как автобусные проездные: в этой зоне я еще верна, а отсюда уже все, можно блядовать?.. Так, что ли?.. Я еще понимаю, когда ты подолгу где-то торчала, это понять можно… — Он сделал затяжной глоток. — Но Франкфурт-то — вот он, рядом!.. Сколько же километров и дней отделяют тебя от измены?.. Где точка отсчета?.. Год в Италии на курсах?.. Понятно — далеко и долго, аргумент. Полгода во Франции на стажировке?.. Ясно, само собой, жабоедов попробовать. Три месяца на отдыхе в Испании?.. Как же, сам бог велел: солнце, сальза, тореро, паэлья, серенада, кастаньеты… Две недели во Франкфурте?.. Конечно, почему бы нет?.. У этого губы толсты, у того хвост узорен!.. А полчаса, дверь соседа?.. А?.. Забежать, освежиться на минутку?.. Вот что такое шлюха, ясно теперь тебе?.. Все, с меня хватит. Я не хочу быть с женщиной, которая трахается с заезжими персами. Кстати, будь жив твой дядюшка-эсэсовец Пауль, он бы тебя научил, как должна вести себя настоящая германка!.. Жила бы ты при Гитлере, он бы тебе показал персов с неграми!.. Живо бы в концлагерь угодила, гадина! Там тебе место!

Тяжело дыша, он принялся напяливать второй ботинок без носка. Тот не лез, он плеснул остаток вина на пятку, втиснул ногу в ботинок, сунул окурок в бутылку и послушал, как он там шипит и ворочается.

— И любовь наша пусть так же умрет. Хватит.

Сказал и ушел, хлопнув дверью так, что рамы задрожали в окнах и зазвенела посуда.

После ухода зверя я долго сидела у окна, следя за мятущимися ветвями за окном и укоряя себя за глупость. Но как понять этого варвара?.. То он требует, чтобы ему всё рассказывалось, то вдруг начинает свои истерики по пустякам?!

Звонок телефона. Я не сразу сняла трубку, думая, что это он и лучше не отвечать

— наверняка напился вдрызг. Но это была подруга, Ингрид.

— Эй, Моника, как делишки? Хорошо, что ты позвонила! Он опять разозлил меня! — пожаловалась я. — Причина?.. Как всегда… Да, конечно… Но темперамент хорош в постели, а не в жизни… Он не дает мне дышать… Я, наверно, сама виновата, не надо было связываться. Другой менталитет, другая культура…

— Или бескультурье, — откликнулась Ингрид. — Я считаю, что быть мачо — это бескультурье, дикость, средневековое варварство!

— Просто он другой… У них там другие понятия…

— Вот пусть убирается в свой Мачоланд и там свои законы диктует — тут у нас другие правила. И старый он уже, из другого поколения. Старый другой. Second hand1, словом. Сколько ему?

— Под сорок.

— Ну, а тебе?.. Чего же ты хочешь?.. — сказала Ингрид. — Хотя выглядит он ничего. А что вообще ему надо?.. Почему он тебя мучает?..

— Ревнует.

— А ты не давай поводов! Если дикого пса не дразнить, он не будет кидаться. Чего ты языком мелешь?.. Ляпнула что-нибудь?..

— Да, про перса того. Ну ерунда же это?..

— И зачем языком молоть на свою голову?.. Не говори ничего — и баста!.. Что он, у тебя между ляжками сидит, что ли?.. Ты что, не знаешь этих болванов мужиков? Из мухи слона делают, а настоящих слонов не замечают. Плюнь! Пошли лучше сегодня в Ледяной дом. Йогги приглашает всех на шампанское, он купил новую машину. Такая красивая, агатовый кабриолет, БМВ. Там и диско будет ночью. Йогги к тебе неравнодушен. Он хорошая партия, не то что твой оборванец. Доминант проклятый! Отшей его скорей! Всё, чао, мио Гио, больше не звони, забудь мой номер!

— Не твое это, — окрысилась я. — За своими любовниками следи!

— Ладно, не шуми.

Ингрид собиралась еще посплетничать, но я поспешила отвязаться от нее и опять уставилась в свое отражение в окне.

В голову лезли тоскливые потухшие глаза зверя и то, как он не мог найти носок и беспомощно заглядывал повсюду, а я в это время сидела на носке, думая удержать его таким образом. Но нет, не помогло. Он ушел, бормоча свои колдовские проклятия и так хлопнул дверью, что сосед ойкнул в открытое окно: «О Боже!»

Дорезывая салат — зачем пропадать добру? — в сердцах злясь на свой язык, я чувствовала что-то вроде угрызений совести, в которых не хотела себе признаться. И в самом деле, почему я не могу рассказать ему о том, что было?.. Почему не имею на это права?.. Почему должна лгать?.. Кто он, в конце-то концов?.. Кто может мне что запретить?.. Никто. Ни отец, ни любовник, ни муж, которого я пока иметь не собираюсь. Нет, я никому и никогда не лгала, и ему тоже не собираюсь. Он спросил, что за синяки на коленях, я и ответила. И нечего скрывать. И никому не позволю командовать собой, что-то запрещать или разрешать. Даже ему, которого, кажется, люблю. Так, по крайней мере, иногда кажется, хотя что такое любовь — я точно еще не знаю, каждый раз спрашиваю себя: «Может быть, это то?..» — и не знаю ответа.

Но бабушка права: надо сразу пресекать вопросы типа «где была, когда пришла, что делала, с кем танцевала», запреты, сцены и крики, от которых этот псих только глупеет в моих глазах, выглядит комично, хотя опасаюсь я его вполне всерьез — вздутые жилы на лбу, стеклянный взгляд, руки, ищущие, что бы разбить… Я и в постели не даю ласкать свое горло, чувствуя его зубы, готовые сомкнуться в хватке. «Ты зверь, зверь, я боюсь тебя!.. Ты укусишь!..» А потом все равно млею в горячем оцепенении под его грубо-нежными руками…

Тут позвонил Йогги:

— Как дела? Все в порядке? О’ кей. Заехать за тобой?

— Спасибо, не надо. Я еще не знаю, пойду или нет.

— Почему нет? — спросил он, отчего я усмехнулась: «Почему нет. А почему да?..» — и ответила:

— Потому что я плохо себя чувствую, после экзамена устала.

Йогги стал настаивать. Это мне не понравилось. Я отрезала построже, он замолк и повесил трубку, сказав напоследок, что только хотел заехать за мной — и больше ничего. Я его поздравила с новой машиной, думая про себя: «Не нужны твои ухаживания… В Ледяной дом я и сама доберусь, если надо.»

Лежа в ванне, я долго игралась с гибким душем. Жаркая струя скрытно, невзначай начинала свой томительный ход со ступней, ползла по телу… Но я, встрепенувшись, наскоро обмылась, приговаривая:

— Все, пехота! Пехота, вперед! (в детстве, когда я с мальчишками играла в войну, они мучили меня, заставляя маршировать, и я, едва сдерживая слезы, ходила взад и вперед по желтой листве и твердила себе: «Пехота, не сдаваться! Не плакать!» Это потом я узнала от бабушки, что слезы — щит и меч женщины, а тогда думала, что плакать — очень стыдно).

С неприязнью думая об этом рыжем клерке Йогги, который исподволь домогается меня, я села перед зеркалом. С одной стороны волосы зачесаны, с другой свободны. «И как кому-нибудь может нравиться женщина, у которой такие разные профили: один — кроткий, другой — хищный?» Странная асимметрия. Из-за этого я часто переживала в детстве, а потом вдруг раз и навсегда уяснила себе, что она-то, эта асимметрия, и привлекает мужчин.

Раньше мне совсем не нравилось, когда они рассматривали мое лицо и фигуру, теперь же это вызывает приятное чувство: пусть смотрят! Первыми начали пялиться учителя, потом все остальные. Не спускают глаз с грудей и бедер. Ну и плевать! Пусть пялятся — даже приятно, иногда даже очень. Интересно, какая им больше нравится — Ханни, правая, или Нанни, левая?.. Хотя они обе одинаковые, что тоже редкость. У Ингрид, например, одна — как дыня, а другая — как груша. У Доротеи не лучше.

Когда я начала подводить глаза, мне подумалось, что мачо наверняка мучается по-настоящему, а я просто упрямая дура и все всегда делаю ему назло. «Упрямая коза!» Вот сейчас я крашусь перед диско, а когда жду его — то краску и не трогаю вовсе, хотя и знаю, как он это любит (у них там, в ост-блоке, женщины всегда перемазанные). А почему, спрашивается?.. Из упрямства?..

Но макияж — это смерть для лица. Кожа не дышит, морщины появляются. Будешь потом выглядеть, как потасканная путана. Краситься можно иногда, редко. Конечно, я могла бы краситься и для него, но я принципиально этого не делаю. Да и какой вообще смысл краситься, если краска все равно тут же окажется смытой поцелуями?..

Или, может быть, у меня на зверя уже выработана «обратная реакция», как у мамы — на папу?.. Раз он этого требует, то и не сделаю нарочно?.. Да, я с детства упряма. Ну и что?.. Все люди разные.

«Кстати, где та мини-юбка с блестками, подарок Ингрид?.. Вообще-то она немного того, слишком уж наглая — черная кожа, яркие блестки… Ну да ничего, пойдет… Я не монашка… А, вот она.»