Вдох Прорвы - Владимир Орешкин

Это я вчера бросил гребаную Москву и отправился в свое путешествие. О котором давно мечтал.

Я бросил гребаную Москву, шел после электрички через лес, вдыхая полной грудью разные ароматы, слушая потрясающую тишину, полную мимолетных звуков и шорохов. И уже пребывал в блаженстве.

Мне было так хорошо одному.

И местечко я выбрал не просто так, не первое попавшееся, — я минут сорок брел по берегу, — чтобы никакой деревни напротив, и никакого рокота тракторов и машин.

Надо же было этим уродам испортить мое удовольствие.

Второй интеллигент вернулся быстро, видно, моя абсолютная бедность его не вдохновила.

— Как клев? — спросил тогда первый.

Оба они были похожи друг на друга, не только костюмами и глазами, но и чем-то еще, какой-то общей строевой подготовкой. В отличие от меня, я так понял, никого из них не тянуло в одиночестве на природу. А только дружным коллективом.

Второй закурил, судя по вони, какое-то ментоловое дерьмо, и тоже принялся разглядывать поплавок, про который я, с той секунды, когда они появились, забыл.

— Много поймал? — спросил первый.

— Да так… — ответил я.

С каким удовольствием я бы послал его, — но посылать было нельзя. Как же, хозяева жизни, растуды их мать. По лесу, вот, могут в костюмчиках разгуливать. И ничего — не пачкаются.

— Никто здесь за последние часы не проходил? — спросил второй.

— Нет, — ответил я.

— Надолго здесь? — спросил первый.

— Не знаю, — сказал я. — Как получится…

В этом «как получится» — заключались зачатки моей мести, — это я свободен встать и уйти, или сидеть дальше, — а им ходить каким-то там своим строем, браткам этим, или кто их там знает, кто они.

Они тихо исчезли, словно их не было, — ни следа от них, ни окурка, ни какой брошенной бумажки. Вещи мои оказались целы, хотя в них рылись, и в рюкзаке все лежало не так.

Остался стыд, — от прошедшего страха. И своей беспомощности.

Захотелось собраться, и тут же слинять на станцию, хватит, порыбачил в свое удовольствие, три карасика и штук восемь плотвичек, — но этот стыд заставил меня заночевать на моем бережку.

И то и дело вспоминать, как я, здоровый парень, отслуживший два года, в положенное время, в артиллерии, кое-что за эти два года повидавший, вкалывающий по ремонту домашних холодильников, живущий не в стеклянной банке, — в городе-герое Москве, где много с чем приходится сталкиваться чуть ли не каждый день, — как я, такой молодец, и чуть было не наложил в штаны…

Вот и лежал, не в силах заснуть, пока перед глазами брезент палатки не начал смутно так появляться, а за ним не зачирикали, как по команде, воробьи.

Вот тогда-то я и отрубился. Крепким богатырским сном. И гори оно все огнем.

Часы я забыл дома на кухне, так что этого прибора у меня не было. Я выглянул из духоты палатки и обнаружил, что солнце над самой головой, нехитрые мои пожитки никто не спер, и вообще, все не так уж плохо, в этом лучшем из миров. Но о рыбалке можно было забыть, — утренний клев я проспал.

Зато ласкающего душу одиночества было, — хоть отбавляй.

Так что ранняя уха превратилась в обеденную.

Я побродил вокруг, собрал целую кучу сушняка. Костер запылал почти невидимым в свете дня, пламенем.

Созревал сильно подмоченный апофеоз моего похода, — приготовление генеральской ухи из собственного улова. Я даже луковицу прихватил из дома, настолько был предусмотрителен.

Им нужно было, этим лопухам, тырить мою луковицу, — что бы я без нее стал делать. Луковица — мое главное богатство.

Я чистил пескариков, бросал в кипяток картошку, сыпал туда соль, — потом сидел на корточках перед котелком и ложкой выкидывал из медленно булькающей похлебки всякие шкварки.

Ухи получилось человек на трех, но и я был изрядно голоден. Так что если очередные гости нагрянули бы ко мне, им бы не досталось ничего.

Пузо раздулось, сытое довольство подступило ко мне мягкой ленью, — даже курить не хотелось.

Я разрешил себе еще немного понежиться в тени моей березки, наблюдая тихую жизнь речки, — но только немного, где-то с полчаса, — потому что завтра с утра нужно было двигать на работу, зарабатывать себе на пропитание.

Помыть котелок, собрать скарб оказалось делом быстрым. Еще солнце стояло высоко, а день не думал заканчиваться, а я уже закинул рюкзак за плечи, взял удочки, и окинул прощальным взглядом свой бугорок с прекрасной березкой на нем.

Аривидерчи, Рома.

Перед глазами стояла карта Московской области, которую я изучал перед путешествием. Километрах в двух-трех отсюда должно проходить шоссе. По нему можно с небольшим крюком, но комфортно дотопать до станции. Возвращаться по речке не хотелось. Потому что однажды пройденный путь не сулил ничего занимательного.

Вот я, притоптав окурок, и углубился в лес, держа направление по солнцу.

Интересно, я сам так решил, идти к шоссе через лес, или Судьба подтолкнула меня? Бывают же всякие парады планет, когда они раз в сто лет сходятся в одну линию. И в этот момент что-то происходит от этого. Или начинает болеть голова, или ломается телевизор. Но, впрочем, это уже не судьба и не случайность, а какой-то злобный рок. То есть, сплошные расходы, — на таблетки или на ремонт.

Короче, я прошел по лесу километра полтора или, может быть, даже побольше, и уже слышал вдалеке едва уловимый шум грузовиков, когда еще один едва уловимый звук послышался мне… Он был настолько странным, похожим одновременно на писк раненого суслика и на испуганное рычание рассерженной, но маленькой собачки, — что я замер на месте, сломав ногой сухую ветку, которая, переломившись, сухо выстрелила из-под ноги.

Писк прекратился, словно его не было.

Я остановился и послушал, — тишина.

Не должно быть, чтобы послышалось, — но, наверное, какой-нибудь зверек уже притаился, так что можно топать дальше, ничего зоологического уже не будет.

Я собрался идти дальше, и пошел бы, естественно, если бы откуда-то сзади, но совсем рядом, кто-то не сказал едва слышно:

— Стой.

«Стоять, сидеть», — к подобным командам я скоро начну привыкать…

Я оглянулся осторожно и увидел прямо перед собой кусты, под которыми в небольшой ямке находилось что-то наподобие человека.

Это свое первое впечатление я потом много раз вызывал из памяти, чтобы пережить снова. Оно было бы весьма забавным, это мое первое впечатление, если бы таким и оказалось, — в последствии.

Наверное, этот мужичок долго заваливал себя сушняком и прошлогодними листьями, потому что его сквозь них едва было видно. Лицо у него было неестественно красное, вернее, не так: красное и непоправимо бледное одновременно, — словно его, как отбивную, хорошенько настучали, и на поверхность выступила вся краска, так что под ней никакой краски не осталось.

Не знаю, почему, — но я не испугался его.

Я вообще не испытал никаких эмоций, словно бы смотрел по телевизору не то комедию, не то какие-то картонные ужасы.

— Стою, — сказал я, разглядывая его.

— Ты кто? — так же едва слышно спросил он.

Если бы он был в порядке, это был бы вопрос человека, имеющего право так спрашивать, таким тоном он был задан. Типа: ты че, блин, как стоишь?!. Но мужик был отбит так, что и говорить-то мог еле-еле, так что получилось забавно.

— Рыбак, — сказал я, и показал ему удочки. — Иду на станцию… Тебе скорую, наверное, нужно.

Он ничего не говорил и смотрел на меня.

Так мы молчали минуту-другую, рассматривая друг друга.

— Ты в церкви был когда-нибудь? — вдруг едва слышно спросил он.

Я подумал и ответил:

— Нет.

— Сходишь, — сказал он еще медленней. — Поставишь свечку, за упокой… Запомни… Фролов Иван Артемьевич… Фролов Иван Артемьевич, — запомни, не забудь.

— А кто это? — спросил я.

— Это — я, — сказал он, — меня зовут Федул… Это имя мое, кликуха… А перед Богом, — Фролов Иван Артемьевич.

— Может, его нет, — сказал я… Дернул же меня кто-то дерзить, в такой ответственный момент.

— Кого? — спросил он, подумав.

— Бога этого, — сказал я. — Может, лучше скорую?.. Здесь дорога недалеко. Место я запомню, так что через час-другой тебя разыщем. Может, и раньше.

— Дите, — сказал он, разглядывая меня. Глаза его то покрывались какой-то мутной пеленой, то становились нормальными снова. — Что-то есть, знаю… Я километров восемь летел, почти без парашюта, ни одной косточки целой не осталось.

Тут до меня стало доходить. Насчет тех парней в костюмах…

Начавшаяся полоса не подвела… Точно, — я вляпался… Да так основательно, что оставалось только уносить ноги, — чем быстрей, тем лучше. Чужие приключения мне совсем не нужны… Я шкурой ощутил: от быстроты теперь зависит все.

Мужик, скорее всего, не врал, насчет парашюта, я разглядел, — он укутан в желтоватого цвета тряпки, тоже усыпанные листьями. Может, и правда, парашют.