Апрель в Париже - Урсула Ле Гуин

– Это нелепо… – пробормотал он и глянул в окно, туда, где теперь еле угадывались во тьме две квадратные башни.

Под окном прошел стражник, громко выкрикнул время – восемь часов, вечер холодный, ясный. Тишина такая, что слышно, как плещет в берегах Сена. Жеан Ленуар пожал плечами, нахмурился, взял кусок мела и начертил на полу, подле стола, аккуратную пентаграмму, потом взял книгу и отчетливо, хоть и несмело, начал читать вслух:

– Наеге, haere, audi me…[1]

Заклинание такое длинное и почти сплошь – бессмыслица. Голос Ленуара звучал все тише. Стало скучно и как-то неловко. Наскоро пробормотал он заключительные слова, закрыл книгу – и шарахнулся, привалился спиной к двери и ошеломленно, во все глаза уставился на непонятное явление: внутри пентаграммы возник кто-то огромный, бесформенный, освещенный только голубым мерцанием, исходящим от огненных лап, которыми он неистово размахивал.

Барри Пенниуизер наконец опомнился и погасил огонь, сунув руки в складки одеяла, которым был обмотан. Он даже не очень обжегся, только отчасти утратил душевное равновесие, и опять подсел к столу. Поглядел на свою книгу. Глаза у него стали круглые. Перед ним лежала уже не тощая книжка в серой обложке под названием «Последние годы Вийона, исследование различных возможностей». Нет, это был тяжелый том в коричневом переплете, и назывался он «Incantatoria Magna»[2]. У него на столе? Бесценная рукопись 1407 года? Да ведь единственный список ее, который пощадило время, хранится в Милане, в Амброзиевской библиотеке? Пенниуизер медленно обернулся. И медленно раскрыл рот от изумления. Обвел взглядом железную печурку, рабочий стол, уставленный ретортами и пробирками, неправдоподобные тома в кожаных переплетах – они громоздились на полу, десятка три солидных кип, – окно, дверь. Знакомое окно, знакомая дверь. Но у двери съежился на полу кто-то маленький, бесформенный, черный, и от этого существа исходил частый треск, точно от погремушки. Барри Пенниуизер не отличался особой храбростью, но он был человек рассудительный. Он подумал, что сошел с ума, и потому сказал совершенно спокойно:

– Вы кто, дьявол?

Существо содрогнулось и продолжало стучать зубами.

Профессор мельком глянул туда, где высился неразличимый в темноте собор, и для пробы перекрестился.

Тут непонятное существо вздрогнуло, но не отпрянуло. Потом еле слышно что-то сказало, оно отлично говорило по-английски… нет, оно отлично говорило по-французски… нет, оно довольно странно говорило по-французски.

– Значит, вы есть Господь Бог, – сказало оно.

Барри встал и попытался его рассмотреть.

– Кто вы такой? – властно спросил он.

Существо подняло голову – лицо оказалось самое обыкновенное, человеческое – и кротко ответило:

– Я Жеан Ленуар.

– Как вы попали в мою комнату?

Короткое молчание. Ленуар поднялся с колен, выпрямился во весь свой невеликий росточек – пять футов и два дюйма.

– Эта комната – моя, – сказал он наконец с ударением, хотя и вполне вежливо.

Барри обвел взглядом книги и колбы. Еще минута прошла в молчании.

– Тогда как же я сюда попал?

– Я перенес вас сюда.

– Вы маг?

Ленуар с гордостью кивнул. Он весь преобразился.

– Да, я маг, – промолвил он. – Да, это я перенес вас сюда. Если Природе не угодно открыть мне знания, так я могу покорить ее, Природу, я могу сотворить чудо! Тогда к дьяволу науку! Я был ученым… с меня довольно! – Он устремил на Барри пылающий взор: – Меня называют глупцом, еретиком, что ж, клянусь Богом, я и того хуже! Я колдун, доктор черной магии, я, Жеан, чья фамилия означает Черный! Магия действует, так? Стало быть, наука – пустая трата времени. Ха! – фыркнул он, но по лицу его совсем не видно было, чтобы он торжествовал. – Лучше бы она не подействовала, – сказал он тише и зашагал взад и вперед между кипами книг.

– Я тоже предпочел бы, чтобы ваша магия не подействовала, – отозвался гость.

– Кто вы такой? – Ленуар вскинул голову и с вызовом поглядел в лицо Барри, хотя тот был на голову выше.

– Меня зовут Барри Пенниуизер. Я профессор, преподаю французский язык в Мансонском колледже, штат Индиана, провожу отпуск в Париже – продолжаю изучать позднее французское Средневеко… – Он запнулся. Вдруг он понял, что за произношение у Ленуара и почему его зовут не просто Жан, а Жеан. – Какой сейчас год? Какой век? Прошу вас, доктор Ленуар… – Лицо у француза стало растерянное. Слова не только звучат по-иному, изменилось, кажется, и самое их значение. – Кто правит вашей страной?! – закричал Барри.

Ленуар пожал плечами – истинно французский жест (есть вещи, которые не меняются).

– Королем сейчас Людовик, – сказал он. – Людовик Одиннадцатый. Гнусный старый паук.

Несколько минут они стояли недвижимые, точно вырезанные из дерева индейцы у дверей табачной лавки, и в упор смотрели друг на друга. Ленуар заговорил первый:

– Так, значит, вы – человек?

– Да. Послушайте, Ленуар, по-моему, вы… ваши заклинания… должно быть, вы что-то напутали.

– Очевидно, – сказал алхимик. – А вы француз?

– Нет.

– Англичанин? – Глаза Ленуара гневно вспыхнули. – Проклятый британец!

– Нет. Нет, я из Америки. Я из… из вашего будущего. Из двадцатого века от Рождества Христова.

Барри покраснел. Это прозвучало преглупо, а он был человек скромный. Но он знал, ничего ему не мерещится. Он у себя в комнате, но сейчас она совсем другая. Эти стены не простояли пяти веков. Здесь не стирают пыль, но все новое. И том Альберта Великого в кипе у его колен – новехонький, в мягком, ничуть не высохшем переплете из телячьей кожи, и ничуть не потускнело тисненное золотом название. И стоит перед ним Ленуар – не в костюме, а в каком-то черном балахоне, человек явно у себя дома…

– Пожалуйста, присядьте, сударь, – говорил меж тем Ленуар. И прибавил с изысканной, хотя и рассеянной учтивостью ученого, у которого за душой ни гроша: – Должно быть, вы утомлены путешествием? Не окажете ли мне честь разделить со мною ужин? У меня есть хлеб и сыр.

Они сидели за столом и жевали хлеб с сыром. Сперва Ленуар попытался объяснить, почему он решился прибегнуть к черной магии.

– Мне все опостылело, – сказал он. – Опостылело! Я работал не щадя себя, в уединении, с двадцати лет, а чего ради? Ради знания. Дабы познать иные тайны Природы. Но познать их не дано.

Он с маху на добрых полдюйма вонзил нож в доску стола, Барри даже подскочил. Ленуар маленький, щупленький, но, видно, нрав у него пылкий. И лицо прекрасное – хоть и очень бледное, худое, но столько в нем ума, живости, одухотворенности. Пенниуизеру вспомнилось лицо прославленного атомного физика, чьи фотографии появлялись в газетах вплоть до 1953 года. Наверное, из-за этого сходства у него и вырвалось: