Утраченный символ - Дэн Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мистер Лэнгдон, — раздался над головой трескучий голос, — мы подлетаем.
Лэнгдон выпрямился и убрал распечатку с лекцией в кожаный портфель. Сон настиг Лэнгдона на середине статьи о масонской символике. По-видимому, о покойном отце напомнило неожиданное приглашение от Питера Соломона, полученное утром. Питер был давним наставником Роберта.
«Второй человек после отца, которого мне не хочется расстраивать».
Пятидесятивосьмилетний меценат, историк и ученый взял Лэнгдона под свое крыло почти тридцать лет назад, во многом заменив юноше умершего отца. Несмотря на внушительное состояние и принадлежность к влиятельной семье, серые глаза Соломона всегда лучились смирением и теплом.
Солнце уже село, но Лэнгдон по-прежнему видел четкие очертания самого высокого в мире обелиска, взмывающего в небо подобно античному гномону. Облицованная белым мрамором колонна высотой в пятьсот пятьдесят пять футов отмечала собой место, где бьется сердце нации. От обелиска в сложном переплетении расходились улицы столицы.
Даже с воздуха Лэнгдон чувствовал почти мистическую мощь Вашингтона. Он любил этот город и, как только самолет коснулся земли, ощутил в груди приятное волнение. Самолет вырулил к частной стоянке, расположенной где-то на просторах международного аэропорта Даллеса, и остановился.
Лэнгдон собрал вещи, поблагодарил пилотов и вышел из роскошного салона на трап. Холодный январский воздух дарил чувство приятной свободы.
«Дыши, Роберт», — подумал он, с наслаждением окидывая взглядом открытое пространство.
Белый туман сплошным покровом стелился по взлетно-посадочной полосе, и Лэнгдону показалось, что он ступает не на асфальт, а в болото.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — раздался певучий женский голос с британским акцентом. — Профессор Лэнгдон!
Радостно махая рукой, к нему спешила женщина средних лет, с бейджиком на груди и блокнотом в руках. Из-под стильной вязаной шапочки выбивались волнистые светлые кудри.
— Добро пожаловать в Вашингтон, сэр!
Лэнгдон улыбнулся.
— Спасибо.
— Меня зовут Пэм, я из пассажирской службы! — Она тараторила с таким жаром, что Лэнгдону стало чуть-чуть неловко. — Пойдемте, машина уже ждет.
Он пошел за ней к терминалу авиаслужбы «Сигначер», окруженному новенькими частными самолетами.
«Стоянка для богатых и знаменитых».
— Простите за беспокойство, профессор, — робко проговорила женщина, — но вы тот самый Роберт Лэнгдон, который пишет о символах и религии?
Помедлив, он кивнул.
— Так и знала! — просияла Пэм. — Мы в книжном клубе недавно читали вашу книгу о священном женском начале и церкви. Какой был чудесный скандал! Любите же вы наделать шуму!
— Я не шума добивался, — с улыбкой ответил Лэнгдон.
Пэм почувствовала, что он не настроен говорить о работе.
— Извините, что-то я совсем заболталась. Вам, верно, ужасно надоело, что вас везде узнают… Но тут вы сами виноваты! — Она игриво покосилась на его одежду. — Форма выдает вас с головой.
Форма? Лэнгдон окинул себя взглядом. На нем были привычная темная водолазка, твидовый пиджак, брюки цвета хаки и мокасины кордовской кожи — так он всегда одевался, идя на встречи, лекции, фотосессии и светские мероприятия.
Пэм рассмеялась.
— Эти водолазки страшно устарели! В галстуке вы бы выглядели более стильно.
«Вот еще, — подумал Лэнгдон. — Только петли на шее мне не хватало!»
В колледже с громким названием Академия Филипс-Эксетер Роберту приходилось шесть дней в неделю носить галстук. Несмотря на романтические представления директора о том, что современный галстук происходит от римского шелкового платка, которым ораторы согревали голосовые связки, Лэнгдон знал: английское слово «cravat», галстук, произошло от «Croat», хорват. Свирепые хорватские наемники, прежде чем ринуться в бой, всегда повязывали на шею платок. Ну а в наши дни этот элемент военного обмундирования носят конторские воители — в надежде запугать врага в ежедневных офисных битвах.
— Спасибо за совет, — усмехнувшись, ответил Лэнгдон. — В следующий раз буду иметь в виду.
На его счастье, впереди показался элегантный «линкольн-таункар», из которого вышел представительный мужчина в темном костюме.
— Мистер Лэнгдон? Меня зовут Чарльз, я из компании «Белтуэй лимузин». — Он услужливо открыл дверь. — Добрый вечер, сэр. Добро пожаловать в Вашингтон.
Лэнгдон оставил Пэм чаевые за радушный прием и сел в шикарный салон «линкольна». Водитель показал ему регулятор температуры, воду и корзинку со свежайшими булочками. Несколько секунд спустя машина выехала с территории аэропорта по частной трассе. «Так вот как живет другая половина!»
Гоня машину по Виндсок-драйв, водитель заглянул в путевой лист и сделал короткий звонок.
— «Белтуэй лимузин», — деловым тоном сказал он в трубку. — Меня просили позвонить, когда я заберу клиента. — Он помолчал. — Да, сэр. Ваш гость, мистер Лэнгдон, прибыл, и к семи вечера я доставлю его в Капитолий. Рад помочь, сэр.
Лэнгдон улыбнулся.
«Все-то у него предусмотрено».
Питер Соломон легко и непринужденно распоряжался немалой властью, не забывая, однако, ни мельчайшей детали.
«Впрочем, несколько миллиардов долларов на счете делу не мешают».
Лэнгдон откинулся на спинку роскошного кожаного сиденья и закрыл глаза. Шум аэропорта постепенно стихал — через полчаса они уже подъедут к Капитолию, а пока хорошо бы собраться с мыслями. События разворачивались так стремительно, что Лэнгдон только сейчас осознал, какой необыкновенный вечер его ждет.
«Прибыл под покровом тайны», — весело подумал он.
В десяти милях от Капитолия между тем старательно готовились к приезду Роберта Лэнгдона.
Глава 2
Человек, называвший себя Малахом, прижал кончик иглы к обритой голове: острие пронзило плоть, и он с наслаждением вздохнул. Тихое гудение машинки манило и завораживало… как и укусы иглы, проникавшей глубоко под кожу и оставлявшей там краску.
«Я — шедевр».
Татуировки никогда не делались ради красоты. Их накалывали, чтобы измениться: нательные рубцы нубийских жрецов за два тысячелетия до нашей эры, татуировки служителей культа Кибелы в Древнем Риме, современные маори и их шрамы «моко»… Испокон веков люди татуировали тело, словно принося его в жертву с целью выдержать испытание болью и преобразиться.
Вопреки грозным предписаниям Книги Левит (19:28), запрещавшим наносить на тело отметины, татуировки стали обычным делом для миллионов современных людей — от модничающих подростков до отпетых наркодилеров и провинциальных домохозяек.
Это стало способом заявить миру о своем могуществе: «Я властен над своей плотью». Упоительное чувство власти, возникающее при физическом перевоплощении, подтолкнуло миллионы людей к тому, чтобы различными способами изменять внешний вид: пластической хирургии, пирсингу, бодибилдингу, стероидам… даже булимии{1} и смене пола.
«Человеческий дух жаждет власти над материальной оболочкой».
Раздался бой напольных часов, и Малах поднял глаза. Половина седьмого. Отложив инструменты, он завернулся в шелковое кимоно и вышел в коридор. Воздух шикарного особняка был напоен резким ароматом красок и дыма восковых свечей, которыми Малах стерилизовал иглы. Рослый молодой человек прошел по коридору мимо бесценного итальянского антиквариата: гравюры Пиранези, стула Савонаролы, серебряной лампы Бугарини.
По дороге он бросил взгляд сквозь большое, во всю стену, окно и полюбовался классическим видом: сияющий купол Капитолия светился мрачной силой на фоне темного зимнего неба.
«Оно сокрыто где-то там», — подумал Малах.
Об этом знало всего несколько человек. Еще меньше людей имели представление о грандиозной силе, которой обладало сокровище, и о том, как хитроумно его спрятали. По сей день это оставалось величайшей тайной страны. Те немногие, кто знал истину, утаивали ее под покровом символов, легенд и аллегорий.
«Теперь они открыли мне двери», — подумал Малах.
Три недели назад, пройдя таинственный ритуал, на котором присутствовали влиятельнейшие лица Америки, он был посвящен в тридцать третью степень — высшую степень самого древнего братства на планете. Несмотря на новый градус, братья ничего не открыли Малаху. И не откроют, он это понимал. Так не бывает. Малах мог ждать сколь угодно долго, но все равно не заслужить их полного доверия.
К счастью, в доверии братьев он больше не нуждался.
«Посвящение уже сыграло свою роль».
В радостном предвкушении грядущих событий Малах зашагал в спальню. Из установленных по всему дому динамиков звучала редкая запись: «Вечный свет» из «Реквиема» Верди в исполнении кастрата — напоминание о прошлой жизни. Малах включил громоподобный «Судный день» и под грохот литавр и параллельных квинт{2} легко взлетел по мраморной лестнице; полы кимоно развевались за его спиной.
