Чисто женская логика - Виктор Пронин

Жизнь продолжалась.

Но насладиться сигареткой Касатонова не успела — в комнате зазвонил телефон. Она по привычке положила недокуренный бычок на палец и лихо запустила его в мокрую, посверкивающую в свете фонаря листву.

— Да, — сказала она. — Слушаю.

— Это я, мам, — звонил Алексей. — Ты как там, жива?

— Местами.

— Дух боевой?

— Без комментариев.

— Но жизнь продолжается? — сын пытался расшевелить ее, придать бодрости, втянуть в разговор легкий, быстрый и бестолковый, вывести из состояния сосредоточенной печали.

— Иногда мне тоже так кажется, — со вздохом произнесла Касатонова, окидывая взглядом полки, уставленные книгами, которые она собирала последние тридцать лет — в командировках, во всяких медвежьих углах, торчала сутками в очередях, господи, ночи проводила в очередях, чтобы подписаться, и на кого! на Пушкина, Достоевского, Толстого... — Заявление подала? — задал, наконец, Алексей главный вопрос, ради которого и решился на поздний звонок.

— Подала.

— Подписал?

— Подписал.

— И ты теперь вольная птица?

— Вольней не бывает.

— И что? Никакой радости?

— Знаешь, Леша... Не могу ничего на это ответить. Сама путаюсь в показаниях... Ох, прости, не в показаниях, в ощущениях. Их так много и они такие разные... — Но ты смеялась весело и переливчато, вертелась на одной ноге, стреляла шампанским и разливала его по вашим конторским стаканам, черным от чая и кофе... — С девочками посидим попозже, здесь, у меня... В конторе не хочется. А с остальным... Боюсь огорчить — ничего из того, что ты перечислил, не было.

— Тебе что-нибудь подарили?

— Догнали и еще раз подарили.

— Надо было самой сказать... Так мол и так, жду прощального подарка.

— Сказала.

— И чего попросила?

— Шаль с каймою.

— Вот только теперь я понял, что ты выживешь, — Алексей облегченно перевел дух. — Директор сделал большие глаза?

— У него таких никогда не было! — рассмеялась, наконец, Касатонова. — И, наверно, уже не будет.

— Слушай меня внимательно... Не знаю, как пойдут дела, но в любом случае все, что я произнес, остается в силе. Сотню долларов в месяц я тебе обещаю — на мороженое, курево, водку и прочие соблазны жизни.

— Знаешь, Леша, с соблазнами напряг.

— А что такое?

— Они... Они исчезли. Отшатнулись.

— Так не бывает, — с преувеличенной уверенностью произнес Алексей.

— Для меня это тоже неожиданность. Ничего не хочу. Представляешь, совершенно ничего не хочу. Все имело смысл и было желанным, когда оставалось в отдалении, когда было недостижимым, запретным. А теперь... Вот они, целые шкафы с нечитанными книгами... И представляешь, рука не поднимается вынуть хотя бы одну из них, раскрыть, прочитать страницу из середины.

— Ма! — решительно перебил Алексей. — Это у тебя ломка. Ты наркоманка.

Когда опытный, со стажем наркоман остается без наркотика, у него начинается ломка, его крутит, вертит, он стонет, катается по полу и горько причитает. Ты вот первый день осталась без работы, и началась ломка. Тебе надо держаться.

Хочешь в Турцию на неделю? Хочешь?

— Нет. Может быть, попозже. Если не передумаешь.

— Мои слова... Ты знаешь, что такое мои слова?

— Знаю. Это кирпичи, положенные в стену на хороший цементный раствор. Из стены их уже не вынуть.

— Правильно. А с ломкой надо бороться.

— Как, Леша?

— Хлопни стакан водки.

— Уже.

— И что?

— Никакого результата.

— Хлопни еще один!

— Боюсь, результат будет несколько не тот, которого я добиваюсь.

— Тоже верно. Значит, здравость мышления тебя не покинула, к водке не пристрастилась, голос твой мне нравится... Знаешь, есть надежда. Выживешь.

— Буду стараться. Ты сейчас дома?

— Да.

— Один?

— Нет.

— Тогда спокойной ночи.

— Пока, мам. Завтра заскочу! Проведаю. Навещу.

— Будь!

Алексей был книготорговцем. Причем, не лотошником, не владельцем книжной лавки, не разносчиком, нет, он, можно сказать, поднялся до оптовика. Брал в типографиях книги, невыкупленные незадачливыми издателями, договаривался с авторами, посещал ярмарки, распродажи, работал с преуспевающими издательствами, мотался по странам ближнего зарубежья, предлагая там книги, скупая, и в общем-то у него получалось, неплохо получалось. Видимо, та закалка, которую он получил от матери, позволяла ему как-то вертеться в этом сложном переменчивом мире, правильно оценивать то, что покупал, что продавал. Ошибки у него были нечасты, да и случались они, в основном, из-за пиратских изданий, когда рынок вдруг оказывался заваленным книгами, появившимися неизвестно откуда — без опознавательных знаков, а те издательства и типографии, которые там были указаны, оказывались ложными, попросту говоря несуществующими. Но и в этих случаях он находил возможность выкрутиться, изловчиться и выйти из передряг с наименьшими потерями.

Работа была живая, Алексею нравилась, и в торговых, издательских кругах он становился известным, постепенно приобретая репутацию человека надежного и обязательного. А подобные вещи рано или поздно всегда начинают приносить отдачу.

Положив трубку, Касатонова некоторое время сидела неподвижно в кресле, потом поднялась, подошла к книжному шкафу и, закрыв глаза, наугад вынула томик.

Все так же, не открывая глаз, раскрыла его и с опаской взглянула на правую страницу — она загадала именно правую страницу, первую строку.

— Как хороши, как свежи были розы, — вслух прочла она и, захлопнув тургеневский томик, поставила его на место. Слова были неплохими, они ей даже понравились, но в то же время чувствовалось в них что-то прощальное, уходящее, безнадежное. — Это мы еще посмотрим, это мы еще увидим, — пробормотала она и, открыв соседнюю дверцу книжного шкафа, вынула початую бутылку «Гжелки». Налив грамм сто, она посмотрела на рюмку, поколебалась, но знала, знала наверняка — налитая водка никогда не вернется в бутылку.

И выпила.

Постояла с закрытыми глазами, а когда открыла их, они были изумленными, точь-в-точь какими их видел сегодня директор Хилов.

— На прощанье шаль с каймою ты мне узлом стяни, как концы ее, с тобою мы сходились в эти дни, — промычала Касатонова и, взглянув на часы, начала раздвигать диван, укладываться спать.

Утром Касатонову разбудили звонки в дверь. Проснувшись, она некоторое время прислушивалась — не показалось ли? Но звонки продолжались, длинные, настойчивые. Кто-то явно хотел поднять ее, невзирая ни на что.

Набросив халат и наспех затянув пояс, она подошла к двери и посмотрела в глазок. На площадке стоял хорошо знакомый ей человек — участковый, Гордюхин Николай Степанович. Он был без фуражки, и пятерней пытался причесать всклокоченные, взмокшие волосы. Фуражку он, видимо, держал в другой руке, но поскольку стоял близко к двери, ее не было видно. Касатонова поправила очки, приняла изумленное выражение лица и открыла дверь.

— Доброе утро, Николай Степанович, — сказала она до того, как участковый успел открыть рот. — Как поживаете?

— Спасибо, хорошо.

— Может быть чайку?

— С удовольствием, Екатерина Сергеевна. Но попозже. Видите ли... у нас в доме убийство, как мне кажется... На третьем этаже.

— Вы в этом не уверены?

— Понятые нужны, Екатерина Сергеевна. А вы, я знаю, просыпаетесь рано... Я и подумал... Может, выручите, а?

— Понятые для чего?

— Чтобы присутствовать. А потом подписать протокол осмотра. Мало ли какие неожиданности обнаружатся... По всякому бывает... Вы как-то говорили, что встаете рано... Я и подумал... Вдруг не прогоните, — Гордюхин говорил извиняюще, но ни раскаяния, ни смущения в его глазах не было. Он, наконец, надел свою фуражку и склонил голову набок, ожидая решения.

— Это срочно?

— Можно сказать, да... Сейчас подъедет оперативная группа из нашего отделения. Я уже поднял слесаря, наверно, придется взломать дверь. Ну и там, у двери еще один человек, который, собственно, и заявил, что в доме... Уж не знаю, как сказать поприличнее... Лежит убитый.

— А ему это откуда известно?

— В окно заглянул.

— В окно третьего этажа?

— Там со стороны улицы строительная люлька стояла на автомобильной платформе, лампочки меняли... Он и упросил крановщика поднять его к окну... И увидел.

Касатонова колебалась недолго. И женское любопытсво, и желание присутствовать при важном событии в их доме, и совершенно пустой день, который ожидал ее... — Я могу идти в халате?

— Вполне. В любом ты, душенька, наряде хороша, — усмехнулся участковый — плотный, но подтянутый мужичок тоже где-то около пятидесяти лет.

— Взгляну на себя в зеркало и иду, — сказала Касатонова решительно. — Входите, — она пропустила участкового в прихожую, закрыла дверь и нырнула в ванную. Встряхнув короткими светлыми волосами, поправив очки и проведя бесцветной помадой по губам, она решила, что для роли понятой этого вполне достаточно. И уже выходя в прихожую, увидела на полочке у зеркала маленький фотоаппарат — обычную мыльницу, которую сегодня увидишь едва ли не в каждой квартире. Теперь, когда можно получать неплохие снимки просто нажимая на кнопку, не думая о резкости, выдержке, ни о чем не думая, кроме картинки в видоискателе, многие вдруг обнаружили у себя необыкновенные фотографические способности.