Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья Чжу жила в хижине из дерева, состоящей из одной комнаты, которую построили в то время, когда деревьев вокруг росло много. Это было очень давно, девочка этого не помнила. За четыре года засухи все доски хижины отошли друг от друга настолько, что внутри было не меньше воздуха, чем снаружи. Это не создавало проблем, так как дождь никогда не шел. Когда-то в доме жила целая семья: родители отца, мать с отцом и семеро детей. Но их количество убывало с каждым годом засухи, и теперь осталось только трое: девочка, ее старший брат Чжу Чонба и их отец. Одиннадцатилетнего Чонбу всегда любили и лелеяли, потому что он имел счастье родиться восьмым в своем поколении родственников мужского пола. Теперь, когда он единственный остался в живых, стало еще яснее, что Небеса ему улыбнулись.
Девочка отнесла ведро на кухню в задней части дома, которая представляла собой просто навес с шаткой полкой и крюком в потолке для подвешивания котелка над огнем. На полке стояли котелок и два глиняных кувшина с желтыми бобами. Полоска старого мяса висела на гвозде – все, что осталось от рабочего буйвола отца. Девочка взяла ее и протерла мясом котелок изнутри, так всегда делала мать, чтобы придать супу аромат мяса. Про себя девочка думала, что с тем же успехом можно надеяться получить вкус мяса, выварив старое седло. Она развязала юбку, обвязала ею отверстие котелка и налила в него воду из ведра. Потом счистила с юбки кружок грязи и снова надела ее. Юбка не стала еще грязнее, но, по крайней мере, вода очистилась.
Отец пришел, когда она разводила огонь. Она наблюдала за ним из пристройки. Он был одним из тех людей, глаза которых были похожи на глаза, а нос выглядел как нос. Ничего примечательного. Голод так туго натянул кожу на его лице, что оно представляло собой две плоскости: одна от скул до подбородка, а вторая от одного угла подбородка до другого. Иногда девочка гадала, действительно ли ее отец молод или, по крайней мере, не очень стар. Определить было трудно.
Отец нес под мышкой зимнюю тыкву. Она была маленькая, размером с новорожденного младенца, и ее рыхлая белая кожура покрылась пылью, так как она пролежала, зарытая в землю, почти два года. Выражение нежности на лице отца удивило девочку. Она никогда раньше не видела у него такого выражения лица, но поняла, что оно означает. Это их последняя тыква.
Отец сел на корточки возле пенька с плоским верхом, на котором они раньше забивали кур, и положил на него тыкву, будто жертвоприношение предкам. Заколебался, держа в руке большой нож. Девочка знала, о чем он думает. Разрезанная тыква долго не хранится. Ее отхватили смешанные чувства. Несколько славных дней у них будет еда. В ее мозгу вскипели воспоминания: суп из свиных костей с солью, на поверхности плавают золотистые кружочки масла. Почти студенистая мякоть тыквы, полупрозрачная, как рыбий глаз, приятно растворяющаяся на зубах. Но когда тыкву съедят, не останется ничего, кроме желтых бобов. А после желтых бобов не будет вообще ничего.
Нож со стуком опустился, и через несколько секунд отец вошел в кухню. На его лице уже не было нежности, когда он вручил ей ломоть тыквы. «Свари ее», – коротко произнес он и ушел.
Девочка очистила тыкву и разрезала твердую белую мякоть на кусочки. Она уже забыла запах тыквы: запах свечного воска и зелени цветущих вязов. На мгновение ее охватило желание сунуть тыкву в рот. Мякоть, семечки, даже колючую кожуру, все, что заставит каждый дюйм языка ощутить великое наслаждение едой. Она с трудом сглотнула слюну. Она знала, какую цену имеет в глазах отца и чем грозит ей такое похищение. Не все покойные девочки умерли от голода. Она с сожалением отправила тыкву в котелок вместе с горсточкой желтых бобов. И варила суп долго, пока не прогорели все дрова, потом взяла кусочки коры, которые использовала в качестве прихваток для котелка, и понесла еду в дом.
Чонба поднял на нее взгляд, сидя на своем месте на голом полу рядом с отцом. В отличие от лица отца, его лицо провоцировало людей высказаться. У него был вызывающе вздернутый подбородок, а лоб бугристый, как грецкий орех. Эти особенности делали его лицо таким поразительно уродливым, что невольно завораживало людей и притягивало их взгляды. Чонба взял у девочки ложку и налил супа отцу. «Ешьте, пожалуйста, Ба». Потом налил себе и потом только – девочке.
Девочка посмотрела в свою чашку и увидела в ней только бобы и воду. Она молча пристально посмотрела на брата. Тот уже принялся за еду и не заметил ее взгляда. Она смотрела, как он сует в рот ложку с куском тыквы. На его лице не было жестокости, только слепое, восторженное наслаждение, характерное для человека, занятого исключительно самим собой. Девочка знала, что отцы и сыновья являются моделью семьи, как семья является моделью вселенной, и, вопреки своим беспочвенным мечтам, никогда по-настоящему не надеялась, что ей позволят попробовать тыкву. Но это все равно вызывало горькую обиду. Она проглотила ложку супа. Когда жидкость влилась в ее тело, ей показалось, что она проглотила горящий уголек.
Чонба сказал с набитым ртом:
– Ба, мы почти поймали сегодня крысу, но она ускользнула.
Вспомнив, как мальчишки лупили по пню, девочка подумала с укором: «Да уж, почти».
Теперь Чонба обратил внимание на нее. Но если он ждет, что она сама заговорит, то пускай подождет. Через несколько секунд он сказал прямо:
– Я знаю, ты что-то поймала. Отдай мне.
Не отрывая взгляда от миски, девочка нашла в кармане шевелящийся сверток со сверчками и отдала его брату. Уголек разгорелся сильнее.
– И это все, ты, никчемная девчонка?
Она так внезапно подняла на него глаза, что он отпрянул. Он начал так ее называть недавно, подражая отцу. Ее желудок сжался, как крепко стиснутый кулак. Она позволила себе подумать о ящерице, спрятанной на кухне. Она ее высушит и всю съест сама, тайком. И этого будет достаточно. Должно быть достаточно.
Они закончили еду в молчании. Когда девочка дочиста
