Кошки-мышки - Гюнтер Грасс

Хоттен Зоннтаг — или это был я? — принялся растирать Мальке: «Не хватало, чтобы ты окочурился. Нам еще назад плыть!» Отвертка образумилась.

От пирса мы доплывали до тральщика минут за двадцать пять, от купальни — за тридцать пять. На обратный путь уходило добрых три четверти часа. Как бы он ни вымотался, Мальке всегда вылезал на гранитный пирс минутой раньше нас, не меньше. Отрыв первого дня неизменно сохранялся. Всякий раз, когда мы добирались до нашей посудины — как был прозван тральщик, — Мальке, уже успевший побывать внизу, молча показывал нам, пока мы более или менее одновременно цеплялись мягкими, словно у прачек от долгой стирки, руками за ржавые и облепленные чаячьим пометом поручни командного мостика или за турель снятого носового орудия, какой-нибудь шарнир или что-то другое, что удавалось отвинтить, при этом его знобило, хотя уже на второй или третий день он начал намазывать себя толстым слоем «Нивеи», не жалея крема, потому что карманных денег у него всегда хватало.

Мальке был в семье единственным ребенком.

Мальке рос наполовину сиротой.

Отца Мальке не было в живых.

Зимой и летом Мальке надевал старомодные высокие ботинки, унаследованные от отца.

На шнурке от высоких черных ботинок Мальке носил отвертку, болтавшуюся на шее.

Только сейчас мне припомнилось, что кроме отвертки Мальке — по особой на то причине — носил на шее еще одну вещь, но отвертка была приметнее.

Наверное, так было всегда, просто мы не обращали на нее внимания: по крайней мере с тех пор, как Мальке стал учиться плавать в купальне, делая упражнения на песке, он носил на шее серебряную цепочку с католической серебряной иконкой Девы Марии.

Никогда, даже на уроках гимнастики, Мальке не снимал иконку с шеи; после занятий для новичков в крытом нидерштадтском бассейне, где он поначалу выполнял упражнения без воды, а потом плавал на специальном удилище, Мальке появился и в нашем спортивном зале, отказавшись от медицинских справок, которые раньше выдавались ему домашним врачом. Иконка либо исчезала за вырезом майки, либо серебряная мадонна красовалась чуть выше алой нагрудной полосы на белой майке.

Мальке не потел даже на параллельных брусьях. Он не боялся прыжков через длинного «коня», хотя такие прыжки исполняли всего три-четыре сильнейших гимнаста из первой команды; угловатый, мосластый, он отталкивался от подкидной доски, взлетал над «конем» и, взбивая пыль, кособоко приземлялся на матах со съехавшей на сторону мадонной. Исполняя на турнике обороты вразножку — позднее, пусть неуклюже, он сумел выдать на два оборота больше, чем Хоттен Зоннтаг, наш лучший гимнаст, — он вымучивал свои тридцать семь переворотов, серебряная иконка тридцать семь раз выскальзывала из майки, опережая русую шевелюру, облетала скрипящую перекладину, не в силах, однако, оторваться от шеи и обрести свободу, ибо разгулявшуюся иконку останавливал не только кадык, но и сильно выдающийся выступ стриженого затылка. Поверх иконки обычно находилась отвертка, шнурок которой отчасти закрывал цепочку. Впрочем, инструмент не оттеснял иконку, тем более что отвертка на деревянной рукоятке в гимнастический зал не допускалась. Наш учитель гимнастики штудиенрат Малленбрандт, пользовавшийся известностью в спортивных кругах, поскольку опубликовал основополагающий труд о шлагбале, запретил Мальке носить отвертку во время уроков гимнастики. Против шейного амулета Мальке Малленбрандт не возражал, ибо кроме гимнастики и географии преподавал религию и вплоть до второго года войны ухитрялся сохранять остатки гимнастического клуба рабочих-католиков, которые под его руководством продолжали заниматься на брусьях и перекладине.

Таким образом отвертке приходилось оставаться в раздевалке на крючке поверх рубашки, в то время как серебряная, слегка потертая Дева Мария имела возможность, вися на шее Мальке, сопровождать его головоломные гимнастические упражнения.

Обычная отвертка, надежная и дешевая. Чтобы отвинтить маленькую табличку, не больше тех, где указываются имя и фамилия квартирного жильца, освободить пару шурупов и поднять ее наверх, Мальке зачастую нырял раз пять-шесть, особенно если табличка была привинчена к металлу, а сами шурупы заржавели. Зато иногда таблички побольше, убористо исписанные пространным текстом, извлекались аж со второго захода, ибо отвертку удавалось использовать в качестве рычага, чтобы выдернуть табличку вместе с шурупами из прогнившей древесины, после чего поднятый трофей демонстрировался на командном мостике. К своей коллекции трофеев он относился довольно небрежно, многое раздаривал Винтеру и Юргену Купке, которые без удержу собирали все, что можно было где-нибудь отвинтить, даже таблички общественных туалетов или указатели с названиями улиц; к себе домой он уносил лишь подходящее к уже имеющейся коллекции.

Мальке не давал себе поблажек; мы дремали на посудине, а он работал под водой. Мы ковыряли чаячий помет, покрывались загаром до цвета сигары, русые волосы выцветали до соломенной желтизны; Мальке же всякий раз обгорал заново. Пока мы наблюдали за движением судов севернее навигационного знака, он неизменно всматривался в глубину: в его, помнится, голубых глазах с покрасневшими, чуть воспаленными веками и редкими ресницами проявлялся интерес лишь тогда, когда он оказывался под водой. Нередко Мальке возвращался без табличек и прочей добычи, с одной только сломанной или безнадежно погнутой отверткой. Однако он и тут производил на нас впечатление предъявлением этой отвертки. Жест, которым он швырял отвертку за спину в море, переполошив обманутых чаек, не нес в себе ни удрученного разочарования, ни бесцельной злости. Мальке никогда не выбрасывал испорченный инструмент с наигранным или действительным равнодушием. Этот жест всего лишь говорил: погодите, то ли еще будет!

…и вот однажды — на рейде как раз появилось двухтрубное госпитальное судно, в котором мы после некоторых колебаний опознали «Кайзер», приписанный раньше к Восточно-прусскому пароходству, — Йоахим Мальке отправился без отвертки в люк носового отсека, исчез в захлестываемом волнами мутно-зеленом прогале, зажав двумя пальцами нос; сначала туда ушел пробор его раздвоенной плаваньем и нырянием шевелюры, за ним последовали спина и задница, он мотнул слева ногами по воздуху, затем оттолкнулся обеими ступнями от ободка люка и нырнул наискось в холодный тусклый аквариум, куда через открытые иллюминаторы проникал рассеянный свет: пугливые колюшки, застоявшаяся стайка миног, болтающиеся, еще свернутые подвесные койки в матросском кубрике, обвитые бородатыми водорослями, в которых шпроты выводили свое потомство. Изредка — отбившаяся от стайки навага. Никаких угрей, про них только слухи ходят. Камбалы тоже нет.

Обхватив зябко подрагивающие колени, мы пережевывали чаячий помет в плевки, подсчитывали — отчасти со скуки, отчасти с интересом — идущие строем военные шверботы, следили за вертикальными столбами дыма из труб госпитального судна, настороженно переглядывались — он задерживался внизу уже слишком долго, — а чайки кружили в небе, волны бурлили над носовым отсеком, разбиваясь о крепления снятого носового орудия, плескались за мостиком, где вода откатывала между воздухоотводами назад, облизывая все те же заклепки; известь под ногтями, зуд сухой кожи, блеск моря, доносимый ветром стук моторов, отметины на теле от сидения на железе, полувставшие пенисы, семнадцать тополей между Брезеном и Шлетткау — и тут он вымахнул из воды, иссиня-красный подбородок, пожелтевшие скулы, следом из люка выплеснулась вода, а он, со строгим пробором слипшихся волос, пошатнулся над носовым отсеком, по колено в воде, хватаясь за выступающие поручни, присел, выпучив глаза, и нам пришлось втащить его на мостик. Из его носа по краешкам губ еще текли струйки, а он уже показывал нам добычу — целиковую стальную отвертку. Английского производства. С выдавленной надписью «Шеффилд». Ни пятнышка ржавчины, ни зазубрины, вся еще в девственной смазке, капельки воды шариками скатывались с нее.

Эту тяжелую, можно сказать «неистребимую» отвертку Йоахим Мальке ежедневно носил на шейном шнурке больше года, носил даже тогда, когда мы совсем перестали навещать нашу посудину или же появлялись там лишь изредка, — он прямо-таки сделал свою отвертку предметом культового поклонения, хотя был католиком, а может, именно поэтому; например, перед уроком гимнастики он, опасаясь кражи, сдавал отвертку на хранение штудиенрату Малленбрандту и даже брал ее с собой в церковь, куда ходил не только по воскресеньям, но и в будни, посещая перед уроками утреннюю мессу в церкви Девы Марии, что находилась на Мариенвег, поблизости от кооперативного поселка Новая Шотландия.

Ему, с его английской отверткой, было совсем недалеко до церкви Девы Марии: сначала нужно выйти с Остерцайле на Беренвег. Здесь много двухэтажных домов, даже настоящих вилл с крышами в два ряда черепицы, с колоннами и шпалерами плодовых деревьев. Затем по обе стороны улицы кооперативный поселок, дома неоштукатуренные или оштукатуренные, но с водяными подтеками. Направо уходят трамвайные пути с их электропроводами под довольно облачным, как правило, небом. Слева худосочные садики и огородики железнодорожников, сарайчики и крольчатники, сколоченные из красно-черной обшивки списанных товарных вагонов. Дальше семафоры на путях, ведущих к порту. Силосные башни, неподвижные или движущиеся портовые краны. Разноцветные надстройки иностранных грузовых кораблей. Никуда не делись оба серых линкора — старомодные громадины со множеством башен, а еще плавучий док, хлебозавод «Германия», приспущенные серебристые аэростаты, отъевшиеся, некоторые слегка покачиваются. Справа немного выступает бывшая школа Хелены Ланге, ныне переименованная в школу Гудрун; она прикрывает собой стальной хаос верфи Шихау с эллинговым краном; рядом ухоженное поле стадиона, свежевыкрашенные ворота, белая подновленная разметка штрафных площадок на подстриженном газоне: в воскресенье состоится футбольный матч «сине-желтых» против клуба «Шелльмюль 98» — зрительских трибун нет, зато есть выкрашенный в светлую охру, с высокими окнами, современный спортивный зал, на новенькой красной крыше которого чужеродным элементом красуется просмоленный крест, ибо бывший спортзал гимнастического общества «Новая Шотландия» теперь переоборудован под храм, так как церковь Сердца Христова находится слишком далеко и жителям Новой Шотландии, Шелльмюля и поселка между Остерцайле и Вестерцайле, преимущественно рабочим с верфи, служащим почты или железнодорожникам, приходилось годами слать прошения в Оливу, резиденцию епископа, пока еще во времена Вольного города они не добились разрешения выкупить спортзал, который переоборудовали под церковь и освятили.