Записки путешествующего провинциала. Вы никогда не запомните свой самый лучший день просмотра телевизора. Путешествуйте… - Владимир Бумаков

Поболтав с ней о житье-бытье, я четко понял, что она давно плюнула на тех, кто разрушил жизнь ее села. И молчаливые проклятия миллионов таких, как она, выброшенных в кювет гламурной жизни, еще войдут осиновыми колами в души тех, кто все это допустил.

Попрощавшись, мы поехали дальше, повторяя друг другу наши ставшие уже банальными переживания.

На краю деревни нам представилась картина разрушенной животноводческой фермы. Те же, что и в деревне, заросли крапивы, кустов; выросшие на заасфальтированной когда-то площадке березки. На краснокирпичных стенах сгнившие стропила разобранных крыш. Шифер с крыш спёрли уже давно. Рядом с полуразвалившимися стенами из травы выглядывали остатки каких-то металлических конструкций, покрытые ржавчиной поверх старой светло-зеленой краски. Это место выглядело так, как будто здесь держала оборону целый взвод. Но войны тут не было. Это место погибло не от пуль и снарядов противника. Его убило раздолбайство.

Преодолевая крайние несколько сот метров до места нашей высадки из автомобиля и дальнейшего пешего выдвижения к рачьим местам, мы свернули с твердой грунтовой дороги, которая еще хранила следы ухода за ней в далеком прошлом и, подпрыгивая на заросших травой кочках, потащились через заросли осинника в сторону скрытой кустами речки. Мы «топтали лыжню» по бывшему полю, заросшему с краев прямыми, как удочки, осинами. Давно, перед тем как забросить, это поле перепахали. Крупные отвалы после плуга, заросшие за многие годы травой, превратились в кочки, мешавшие нам комфортно перемещаться по еле заметной дорожке. Когда-то здесь с мощным рокотом ходили трактора, разрабатывая эту часть русской земли во благо её населения. Кипела сельская жизнь и все были при деле. У всех были планы на будущее. Пили, конечно, водку. Дрались и скандалили. Но ВСЕ БЫЛИ ЗАНЯТЫ ОБЩИМ ДЕЛОМ. И жизнь имела смысл. Каждый знал, что ему делать завтра. И послезавтра. И на следующий год. Потом верховные правители решили, что купить у китайцев выгоднее, чем вырастить прямо за околицей. И все! Смысл в постоянной тягловой работе в русской деревне пропал. Потом отсюда ушел запах сырой, только что вспаханной земли, скошенного сена. Стали исчезать коровьи стада, с их «лепешками» на местных дорогах, запах которых придавал своеобразный колорит русскому селу. Перестали мотаться по селам молоковозы, собиравшие свежее и ароматное молоко. Постепенно пришла тишина, в объятиях которой постепенно спились и поумирали бывшие механизаторы, агрономы и зоотехники. Знать и понимать землю стало некому и незачем.

Конечно, из телевизора до сельского люда доносились умные и современные слова, что нужна частная инициатива, энергичный крестьянский труд и крепкая фермерская деревня. С другой стороны, Страна перестала вкладывать в село, прежде всего, заботу, а потом и деньги. Страна, которая этим селом всегда кормилась. Обещали кредиты, но следом выдумывали такие схемы предоставления этих кредитов, что брать их было самоубийственно для крестьян, не имевших своего «золотого запасу». Деревней перестали заниматься, думая, что она выживет сама. Не вышло. Не потому, что это Россия. Не вышло потому, что в столице решили, что за нашу нефть нам привезут со всего мира то, что мы, точнее – они, только пожелают. И можно не работать, а только жрать купленное «за бугром». А крестьянину не работать нельзя. Ему куда податься в деревне вместо работы? И народ поехал на заработки в ближайшие городки и дальние города. Эта первая волна «эмиграции» вымела из деревни самую активную и ответственную часть крестьянства, помнящую советский стиль сельской жизни, когда всем было занятие.

Те, кому уезжать было некуда и не на что, под предводительством более активных своих односельчан попробовали организовать фермерские хозяйства. Рядом с крупными городами это многим удалось. А в глубинке это не проходной вариант. Дорогая логистика, особенно на удалении от крупных дорог, отсутствие «быстрых» денег у крестьян, эту схему работы села сделали невозможной. Этим окончательно были уничтожены последние стимулы у оставшегося трудового населения. В это же время автолавки привозили в деревни спирт «Роял», китайские консервы, макароны быстрого приготовления и прочие атрибуты капиталистического питания, когда ничего не надо делать, чтобы покушать. Открыл крышку, налил кипятку в банку и все – сделанные за тысячи километров отсюда макароны готовы. Есть можно. Народ заскучал. Нафига что-то сажать, если можно по-простому? Спиртик «Роял» и его аналоги по приемлемой цене тоже сделали свою работу. Дешевый алкоголь, словно немецкие пулеметы «выкашивали» скучающих без трудовой загрузки мужиков и баб, отправляя их ненужные никому более тела на деревенские погосты.

Прошло то всего 15 лет и все! Псковской сельской глубинки больше нет. Псковщина – чьей красотой и колоритом сельской жизни любовались Пушкин, Фонвизин, превратилась на большинстве своей территории в захолустье.

Нашему поколению эту землю, эти деревни к жизни больше не вернуть. Она потеряна именно как основа Великой Руси. Она нам более не кормилица. Стараниями «поумневших» на иностранных словах наших вождей и национальных лидеров, эту землю превратили в «капитал», «обеспечение» и во что-то там еще. Терминов для нее придумали много. Применения ей дать не хотят. Именно – не хотят. Еще некоторое время пройдет и применение ей смогут найти разве что китайцы. Но это будет уже их земля.

При таком раскладе наши предки, костьми ложившиеся в войну за эти самые деревеньки, проклянут нас с такой энергией, что все фильмы ужасов «отдохнут». Духи их с того света такое придумают для тех, кто спаивал деревенских мужиков «бодяжным» алкоголем, что никакие причитания не помогут. «Воздастся каждому по делам его» – давно и с большим смыслом было сказано.

Только за дела далеких от нас людей, придумавших для Руси такое медленное умирание, расхлебывать уже приходится всем нам и нашим детям. Расплачиваться последствиями для здоровья от употребления америкосовских кур, кормленных химией и генно-придуманными кормами. Расплачиваться своими болячками, которые нас заставляют лечить сделанными из заграничной химии лекарствами, которые то ли лечат, то ли калечат.

Дети наши уже расплачиваются, обучаясь по «перспективным» учебным программам, слизанным московскими умниками с совершенно не подходящих для русского характера, образа жизни и семейного уклада европейских образцов. Результаты обучения наших детей по таким вот дебильным супер-пупер программам уже можно спрогнозировать с большой долей вероятности. Новое поколение тупеет. Советская методика подготовки учащихся, как я вижу на примере личном и своих сверстников, была лучшая на этой части Евразии. Но её отринули безоговорочно, заменив на что-то там с иностранными корнями.

Прибыв, наконец-то к месту назначения, мы вытащили из машины все необходимое нам для добычи ракообразных снаряжение и потащили его к речке. Преодолев заслон из двухметровых зарослей тростника, мы вышли на место, бывшее когда-то явно сенокосным лугом. Сейчас здесь была трава в пояс высотой, но по очертаниям этой территории можно было четко предположить, что еще 15, максимум 20 лет назад на этом месте раненько по утру, с характерным присвистом срубали душистые травы деревенские косы. Я живо, основываясь на своих детских деревенских воспоминаниях, представил, какая здесь была красота и благолепие, когда наступала пора сенокоса. Широкий луг, упирающийся с трех сторон в живописную речку. Высокие берега, покачивающиеся на течении, уходящие в глубину чуть коричневатой воды стебли кувшинок. Терпкий запах сохнущего сена. Голоса местных ребят, приносящих из деревни перекус отцам-косарям. Так было в моем детстве. Здесь не могло быть иначе.

Теперь здесь таежная тишина. Можно хоть из пушки стрелять – никто в округе не встрепенётся. Нет никого. Далеко теперь отсюда людское жилье.

Сидим с товарищем на берегу, ждем, пока раки соблазнятся на пахучую наживку в раколовках и судачим в ночной тишине у костерка вот о том самом, о чем написал я эти несколько страниц.

Вроде грустно, если проводить параллели с нашим, таким уже далеким детством.

И так хорошо, что тишина густая и туман свежий, собирающий с увядающих луговых трав свой аромат. Запах такой у этого вечернего тумана, что легких не хватает, чтобы вдохнуть в себя все великолепие его ароматов.

Мы растворяемся в этой абсолютной тишине, вбираем в свою душу ауру этого затерянного места.

Город всего в 45 километрах отсюда. Но именно здесь мы дома. На нас через густые туманные сумерки смотрит близкий лес. Нас взбадривает ароматной сыростью первый ночной туман. Это наша земля. Это наш дом. Когда мы закончим свой земной путь, наши души молча удалятся в эти черно-сиреневые лесные дали, перемешаются с сырыми туманами.