Небоглазка - Дэвид Алмонд

2

Сбежать из «Белых врат» легко. Мы почти все уже пробовали. Нам все время твердят, что здесь не тюрьма, никто нас не держит. Рюкзак на спину — я, мол, на пикник или что-нибудь в этом роде — и спокойно уходишь. Как правило, нас хватает на несколько часов свободы, а потом голод или дождливая ночь пригоняют нас обратно. Некоторым случается продержаться целую неделю, пока их не привозит обратно полиция — оголодавших, с запавшими глазами и блаженной улыбкой на физиономии.

Я если бегала, то всегда с Январем Карром. И уже не один раз. Однажды мы провели ночь за рекой в Нортоне. Устроились на ночь в картонных коробках на задворках ресторана и поужинали холодной пиццей из мусорного мешка. Другой раз мы пошли прямо по берегу к далеким пустошам и спали на вереске под звездным небом. Видели падающие звезды и говорили о том, что у Вселенной нет ни конца ни края. Прикидывали, что ведь можем бродить так годы, два странника, свободных, как звери и птицы, держаться подальше от городов, пить из реки, питаться кроликами и ягодами.

И непонятно, кто нам помешает, шептали мы друг другу. Непонятно кто. Утром проснулись — лица нам лижет полицейская собака, а участковый стоит рядом, руки в боки, и качает головой.

— Пошли, — говорит. — Пошли, олухи мелкие.

Мы ударялись в бега разными способами, чаще всего просто пешком. Но бывало, что и автостопом. Или на автобусах и поездах. Или угоняешь машину и едешь, пока бензин не кончится. А тут Январю пришла совершенно новая идея. Никто еще не убегал из «Белых врат» на плоту. Такое мог выдумать только ненормальный Январь!

В одно прекрасное утро он постучался ко мне. Стоит скрючившись в дверях, ухмыляется.

— На плоту? — переспрашиваю.

— Ну да. Поплывем по течению, сделаем всему этому ручкой.

Я рассмеялась. Представляю: глубокая темная вода, быстрое течение, опасность…

— Обалдел, — говорю.

А он сам не свой от восторга.

— Да классная мысль! Я стащил на заброшенном складе пару дверей. Приколотил их к доскам. — Хихикнул. — И даже проолифил эту фигню!

— Обалдел, — повторяю. — Он пойдет ко дну. Мы утонем.

— Утонем! И где же твоя тяга к приключениям?

Я вздохнула. Так и чувствую: темная вода уносит меня в свои глубины.

— Ты только представь! — шепчет Январь. — Только ты да я, плот и река! Воля, Эрин! Свобода!

Я представила: лунный свет, берег, мерцающий огнями, вода течет сквозь пальцы.

— Здорово! — шепчу. — Здорово!

— Ага! — откликнулся он. — Ты только представь!

Тут Морин как заорет с нижнего этажа:

— Январь! Январь Карр! Надеюсь, ты там не у Эрин в комнате разговариваешь?

Он тихо распрямился:

— Ты да я, плывем к свободе! Ты только представь, Эрин!

Подмигнул мне и вышел на цыпочках.

После этого много недель, куда бы я ни шла, под ногами у меня струилась река, покачивался плот. В снах тоже. Я знала: если что, я с ним.

3

В ту пятницу у нас снова была групповая беседа. Морин надела зеленое шелковое платье и белые туфли, рукой щеку подперла и смотрит на нас этак ласково. Жирный Кев и Тощий Стью расхаживают за нашими спинами. Я как взгляд Яна поймаю, он ухмыляется.

Морин гнала обычную пургу: что у нас тут надежно и безопасно, что все мы любим друг друга и можем без опаски говорить о самом сокровенном — все останется между нами.

— Мы хотим, чтобы вы ничего не боялись, — говорит. — Мы хотим залечить ваши раны и избыть ваши тревоги.

Потом она занялась с нами визуализацией. Мы должны были представить, что находимся в теплом темном месте, плывем в теплой темной воде. Душа и тело в полном покое. Ни будущего, ни прошлого, ни тревог. А мне все воображалась ледяная вода с быстрым течением. Светит луна, плот крутится и качается. Свобода. Свобода. Я открыла глаза, улыбнулась Яну и поняла: он видит ту же реку и лунный свет. Тут Морин говорит: а теперь все вернулись обратно. И поехала про беды, про утраты, про несчастья. А я все смотрю на других. На Макси Росса — он жует пальцы и надеется на одно: что сегодня Морин начнет не с него. На Фингерс Уайет, на ее чудные зеленые глаза, на шрамы от ожога у нее на шее. На Уилсона Кэйрнса — он такой жирный, что ляжки свисают со стула; сидит неподвижно, уставившись в стену. Уилсон. Один из немногих, кто никогда не пытался сбежать. Такому жиртресту и ходить-то нелегко, не то что бегать. Он прибыл сюда с тощим чемоданчиком, мешком глины и инструментами для лепки. Рассказывали, что у родителей он чуть не погиб. Для него «Белые врата» стали надежным убежищем, где он мог мечтать, лепить и придумывать собственный волшебный мир. Морин давно оставила попытки разговорить его на групповых беседах. Он носил очки с толстыми стеклами, из-за которых глаза казались огромными. В разговоры, даже и с нами, вступал редко. Но молчал он не от застенчивости или страха. Укрывшись за толстыми очками, за слоем жира, Уилсон бродил по какой-то бескрайней стране, созданной его фантазией, а его пухлые пальцы творили чудеса. Если он открывал рот, то лишь для того, чтобы рассказать нам про свои удивительные приключения, помочь нам увидеть чудо. Смотрю на застенчивого Мыша и на Января — этот развалился на стуле, жует жвачку и громко вздыхает: как мне, мол, это все надоело. Гляжу на них на всех и думаю о том, как хорошо нам бывало вместе: как мы перешептывались по ночам у кого-нибудь в комнате, жуя ворованные сладости, куря ворованные сигареты и потягивая ворованный херес; как носились по заброшенным складам у реки; как сидели в сумерках в бетонном палисаднике, поверяя друг другу настоящие секреты, обсуждая настоящие мечты. До чего непохожи на себя мы делались, когда нас вот так собирали в кружок! Морин, ясное дело, ничего не знала о нас. Вообще ничего.

— Ты какой-то заполошный сегодня, Шон, — говорит.

Шон — настоящее имя Мыша. Он подскочил, как испуганная кошка. Покраснел, на глазах выступили слезы.

— Что тебя беспокоит? Не поделишься с нами?

— Н-ничего, — говорит. — В-все в порядке.

Она наклонилась вперед, улыбается:

— Шон. Мы знаем о твоих проблемах. Давай расскажи Морин и товарищам, в чем дело. Опять папа, да?

Бедняга Мыш. Наивный — аж жуть. Я сто раз ему говорила: Да наври ты ей, Мыш! Придумай что-нибудь. Что угодно. Любая лажа сойдет. Но он каждый раз попадался на удочку — и вот снова, дрожа и всхлипывая, показывает татуировку на предплечье, и Морин, воркуя, вытягивает из бедолаги его историю, а Жирный Кев стоит у него за спиной, почесывая толстый живот.

— Отвяжитесь от него, — говорю.

— Что, прости? — переспрашивает Морин.

— Она сказала: «Отвяжитесь от него». — Тощий Стью вырос у меня за спиной.

Морин кивнула и поцокала языком. Ей даже удалось растянуть губы в улыбке.

— Эрин, ты, похоже, сегодня в дурном настроении?

— Нет. Просто отвяжитесь — и всё.

Я поглядела в широкое окно. Солнце светит вовсю. Река поблескивает за кирпичными домиками и панельными многоэтажками. Под руками вдруг заскользили проолифленные доски плота. Я ощутила на языке кисловатый вкус речной воды. Морин пялится на меня — глаз не отводит:

— У тебя такой отсутствующий взгляд, Эрин! Расскажи нам, где ты.

— Нигде.

Цокает языком.

— Как обидно, что ты не хочешь мне помочь, Эрин!

— Правда?

— Мы стараемся для вашей же пользы!

Я пожала плечами. Холодный речной ветер доносил запах моря. Я закрыла глаза. Свобода. Свобода.

— Вы должны понимать, — донесся до меня голос Морин. — Такие дети, как вы…

— Что вы имеете в виду? — спросила я. — Что значит «такие дети, как вы»?

Я открыла глаза. Она смотрит на меня печальными глазами. Потом вздыхает:

— Ты все прекрасно понимаешь, Эрин. Дети, которым нелегко живется. Дети, лишенные того, что другие в их возрасте считают само собой разумеющимся. Дети, которым придется всю жизнь бороться за место под солнцем. Дети, которые, хотя сами они ни в чем не виноваты…

Она промокнула губы носовым платком и дальше — полушепотом:

— Мне неприятно об этом говорить, но к таким детям мир всегда особенно суров.

Я чувствовала, как качается плот у меня под ногами.

— Поглядите на нас! — говорю. — С нами все в порядке. Мы можем добиться всего, чего захотим. Всего.

Морин улыбнулась. На лице ее ясно читалось: ребенок с трудной судьбой, дичок, воображает, что может всего добиться, но ничего ей не светит. Ничего. Как ее непутевой мамаше.

— Мы хотим, чтоб вы были счастливы.

Я ощутила брызги речной воды на лице.

— Я и так счастлива, — бормочу.

— Что?

— Она говорит, что счастлива, — сказал Тощий Стью.

Морин поджала губы и уставилась на меня. В ее глазах читалось: С чего тебе быть счастливой? С чего?

А потом безнадежно махнула рукой:

— Занятие окончено. Надеюсь, завтра мы будем в более подходящем настроении.