Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну что ты так безобразничаешь? Лева приедет, ему на тебя жаловаться будут. Стыдно ведь!
Кот на такие слова вздохнет, отвернется и станет смотреть на облака. Философ…
Я так подробно описываю незамысловатую и чистую жизнь Марьи Ивановны, чтобы пояснить, как сложно ей было пережить и осмыслить целую череду страшных и загадочных событий, свалившихся на ее голову. Она стала не только свидетельницей этих событий, но и непосредственной их участницей. С Марьи Ивановны все и началось.
Пятница, вторая половина дня. Настырный Федор уже три раза наведывался с вопросом — топить ли печи в банном доме или погодить? И все три раза Марья Ивановна неизменно отвечала:
— Как только Левушка или кто‑нибудь из гостей приедет, тут же и топи.
— Так ведь не успеет истинный жар к сроку!
— А если они сегодня вообще не приедут?
— Лев Леонидович твердо сказали — будем. И чтоб все было в аккурате.
И так этот Федор надоел, что в шесть вечера Марья Ивановна не выдержала:
— Топи! Если не приедет Левушка, то устроим всему поселку банный день!
Федор и затопил. Левушкин джип подъехал к банному дому, когда было уже совсем темно. С любимым племянником прибыла, как всегда, его секретарша Инна, особа вздорная и прилипчивая, как банный лист, и какой‑то незнакомый мужчина. В темноте Марья Ивановна его плохо рассмотрела. Запомнила только, что он был странно одет. Понятное дело — лето, жарко, но ты подбери себе такую одежду, чтобы она на исподнее не была похожа. Нельзя же перед людьми появляться в белых кальсонах! Хотя черт их сейчас разберет, если у дам белый бюстгальтер с панталонами называется вечерним костюмом. Право слово, замухрышку эту Инку именно в таком наряде и видела.
— Левушка, что ж ты так поздно? — запричитала Марья Ивановна, целуя племянника.
— Работа, теть Маш.
— Я уже спать нацелилась.
— А ты ложись. Еще Костик приедет с женой, а больше никого не будет.
— Какой Костик?
— Ты что — Константина Лифшица не помнишь? У него жена — Лидия. Ты с ней еще про Пикассо спорила.
Мария Ивановна помнила Левушкиного сотрудника — рыжего и ражего Константина по прозвищу Фальстаф. А Лидия запала ей в память вовсе не из‑за Пикассо, а из‑за текилы, до которой томная дама была большой охотницей.
— Кому где стелить?
— Если надо будет, мы сами на втором этаже постелим. Но думаю, мы тебя не потревожим. Останемся все в бане ночевать. Места хватит.
— Так мне запирать дверь?
— Как хочешь. По–моему гроза начинается, — добавил Левушка, оглядывая небо.
На этом и расстались. Марья Ивановна со спокойной совестью улеглась в кровать. Это одно название — "баня", а на самом деле — моющий комбинат, каприз миллионера с сауной, парилкой, небольшим бассейном и двумя спальнями. Соседствующий с баней дом, в котором летом жила тетка то ли сторожихой, то ли домоправительницей, был куда скромнее.
Марья Ивановна уже не слышала, когда приехала Костикова машина. Пенсионерка спала и видела сны. Рядом, уютно выпростав морду из‑под одеяла, почивал Ворсик. Марья Ивановна легла на первом этаже в спальне, которая формально принадлежала племяннику, но он почти никогда в ней ночевал. Вообще Левушка редко наведывался в свое загородное жилье, всего третий раз за лето прикатил. И в отпуск сюда не приедет. Понесет его нечистая в какие‑то Канары.
Широкая итальянская кровать была очень удобной. Отличная придумка человечества — противорадикулитный матрас, так тебя всю объемлет, словно на воде спишь. Спальня была нарядно обставлена, и шторы, и вазы, и трехстворчатое трюмо все покупалось в дорогих магазинах. Импорт, одно слово, вот только была электропроводка своя, отечественная, а потому барахлила. Выключатель в спальне жил своей собственной жизнью. Щелкнешь кнопкой, а свет не зажжется. Потом подумает и спустя час вдруг и сработает, люстра вспыхнет, как иллюминация. Потом также по своему разумению без всякого чужого вмешательства свет погаснет. Давно починить пора, да все как‑то не собрались.
Первый раз Марью Ивановну разбудила гроза. Молнии за окном так и полыхали, дождь лил ливмя. Она закрыла окно, задвинула шторы. Проделывая эти нехитрые действа, она с раздражением думала, что второй раз вряд ли так легко заснет. Помнится, она решила принять снотворное, которое лежало в ящике в трюмо. Вот тогда она машинально и щелкнула выключателем. Свет, естественно, не загорелся, Марья Ивановна выругалась в сердцах и без всякого снотворного легла в постель.
И как отрубило. Она и не слышала, как отгремел последний гром, гроза ушла за Калугу. А под монотонный сон дождя спится, как в детстве.
2
Второй раз в эту проклятую ночь она проснулась от яркого света. Все пять итальянских плафонов вспыхнули разом, саморегулирующий выключатель опять сработал в удобное для него время. Но не о выключателе подумала Марья Ивановна, открыв глаза. К своему ужасу она увидела склоненную над ней фигуру в плаще… а может не в плаще, а в балахоне или в блестящем черном дождевике рукава раструбом. На голове — шляпа — черная, широкополая. Видение продолжалось миг, ну разве что чуть–чуть побольше — раз, два, три… и свет опять погас. Дождевик и шляпу Марья Ивановна заметила боковым зрением, а четко она успела рассмотреть только руку с зажатым в ней пистолетом. Рука выпросталась из дождевика, запястье было крепким, пистолет — блестящим, лакированным, как рояль.
И все… свет погас. Нет, не все. Свет не погас, она просто закрыла глаза. Марья Ивановна закрыла глаза и почувствовала, как Ворсик выпрыгнул из‑под одеяла. После этого раздался истошный крик, потом стук каблуков — незадачливый убийца стремительно мчался к выходу. Наконец стукнула входная дверь, и все стихло. Когда она открыла глаза, в комнате было темно.
Матерь Божья, что это было? Первое, что сделала Марья Ивановна, вскочив с кровати, кинулась в прихожую и заперла входную дверь. Но что толку ее запирать? У негодяя был ключ! Или не был? Бедная женщина никак не могла вспомнить, закрыла она дверь перед сном или оставила незапертой в ожидании Левушкиных гостей.
После этих стремительных телодвижений надо было сразу принять валидол. Но на это у нее не хватило сил. Марья Ивановна опустилась
