Гном. Трилогия - Александр Шуваев

…Обстоятельства, при которых он узнал о готовящемся без его ведома грандиозном и кровавом блефе, у человека самую малость более подозрительного вызвали бы подозрение, что все это, вообще подсунула фашистская разведка. А что, безошибочный расчет: если первый генерал большевиков и не взбунтуется, не предаст, узнав такое, то, будучи прям и горяч характером, устроит свару, и тогда его надолго отстранят от руководства решающими компаниями. Если же, паче чаяния, он не сделает ни того, ни другого, то во всяком случае не будет излишне усердствовать на выделенном ему участке фронта.

А ведь недурно получается! Увлекшись, он обрадовался красоте умозаключений, но тут же вспомнил о причине, их вызвавшей, и опомнился.

…С другой стороны, навязчиво, как бы сама собой, продолжилась мысль, уж если они считают его первым из стратегов Советского Союза, они должны бы сообразить, что обмануть его, это вовсе не то, что обмануть одного из сановников в руководстве, даже самого хитрого, умного и искушенного в интригах. Дело тут не в том, что он умнее. Суть в том, что генерала нужно обманывать вовсе по‑другому, именно что как генерала. Потому что генерал пользуется другими источниками информации и по‑другому думает, нежели любой сановник. Так что дурацкие мысли о немецкой провокации следует бросить сразу, пока не укоренились и не сделались реальной версией.

…А как бы поступил он, на их месте? А точно так же и поступил бы, если б, конечно, додумался. Большевики до сих пор пребывают в панике после того, как ровно год назад вермахт чуть‑чуть не захватил их столицу. Они не способны думать ни о чем другом, пока группа армий "Центр" стоит в Ржеве и Вязьме, в трех сотнях километров. Они кидались на эту неприступную твердыню уже дважды, а вот теперь готовятся к третьей попытке в том же самом месте, – солдат им не жалко. Это точно? Очень, очень похоже на истину, господа. Ясный рисунок операции, как им кажется, во‑первых, и семь армий во‑вторых. Не шутки, совсем не шутки, господа! Безостановочно гонят подкрепления, не только ночью, но и днем, а это значит, что ночи им не хватает. Не все можно замаскировать, даже в принципе. А можно ль это как‑нибудь проверить? Можно, почему ж нельзя: кто там командир, говорите? На Калининском фронте… Отставить! Кто координирует действия двух фронтов, семи армий и средств усиления? Некто Георгий Жуков? А вот это уже серьезно, господа! Будем считать, что планы большевиков разгаданы. И фюрер думает точно так же. Так что одновременно уплотняем оборону и готовим резервы подвижных сил, в глубине, чтобы не спугнуть. Отобьем, конечно, скорее всего – частично окружим, но бойня будет страшная, потери такие, что в пору хвататься за голову.

…Есть в шахматах такая фигура – ферзь, сильная, аж жуть. Почти непременный участник киндерматов и иных нечаянных катастроф в кукольных баталиях на забавном ТВД[3] в клеточку. Настолько сильная, постоянная и настырная, что к ней поневоле приковывается основное внимание соперника. Все дело тут именно в этом самом "почти". Как бы немцы ни хорохорились, а вот в шахматах особых успехов им стяжать не удалось. Очень так себе. Им и в голову не придет, что поверх военной стратегии можно наложить еще стратегию шахматную, и это помимо политики и ее невообразимых соображений. Точнее, генерал с сосредоточенным видом выцедил вторую порцию водки, но уже не полный стакан до краев, а так – три четверти, и не опрокинул в глотку залпом, а именно что выцедил, прямо сквозь кривую усмешку, даже не так, даже еще смешнее: при помощи военной стратегии берут, и делают из человечка шахматную фигурку, "ферзь" называется. И как только это превращение случилось, дело, почитай, сделано, и весь театр военных действий, весь гигантский фронт, что от моря до моря и на несколько тысяч километров в глубину на обе стороны, для противника тоже превращается отчасти в шахматную доску, а он этого не замечает. Он по‑прежнему принимает фигурку за человечка, и делает ходы, вместо того, чтобы воевать. Что из этого получится рано или поздно, причем скорее "рано", понятно. Все понятно, и даже, наверное, правильно, и он согласился бы с такой правотой, если б не одна тонкость: человечка, из которого сделали фигурку, прежде звали генералом армии Георгием Жуковым. А теперь волшебством превратили в деревянную куколку. Вроде Буратино.

Вторая порция спиртного канула в горнило лихорадочно работающего мозга, как лопата антрацита, лениво, для порядка подброшенная потным кочегаром в и без того гудящую, раскаленную до белого жара топку. Он без малейшего усилия представил себе карту всего фронта, целиком, и проник сразу во все смыслы и замыслы обеих сторон.

…Ну разумеется! Пока он, со всем старанием, потея от натуги, будет гнать полки на убой, пока войска двух фронтов будут расшибать себе лбы в атаках на закостеневшую оборону, а немцы даже с некоторым облегчением ответят по обыкновению своему мастерским, подготовленным контрударом, настоящие, не шахматные генералы, с гарантией прорвут фронт в излучине Дона. И немцы, глядя за прыжками ферзя, поначалу даже не обратят на это особого внимания. А потом станет поздно, хотя почему "потом"? Сразу же, потому что кукольный генерал Жуков, не зная, что он кукольный, дерется всерьез! Так, что особо‑то резервы не стронешь, в зимнюю степь не кинешь, перебросить сможешь не все, что надо, и позже, чем надо. И в порядком растрепанном виде, потому как ферзь все‑таки.

…А тонко сыграли. Пожалуй так, что тоньше и не бывает. Чуть больше – и имитация превратится в реальность, а диверсия – в главную компанию. И его не смогли обмануть по той же причине, по которой не смогла бы выдуманная им давеча немецкая разведка. Пока работал начальником Генштаба, пока воевал полтора года, пожарной командой мотаясь по всем фронтам, создавая новые армии взамен разбитых, выбивая свежие части и технику у прижимистой Ставки, обеспечивая их переброску, научился чуять. Не надо было считать, непосредственно чувствовал, сколько сил и в какой срок может дать страна, тыл, транспорт, а сколько – все‑таки нет. Вот и сейчас почуял, хоть и не сразу, не вдруг, а почувствовал‑таки гнильцу. Все вроде по‑настоящему, а не то. Правильно по меркам августа, а сейчас, спустя три месяца, вроде бы как маловато. Скуповато, чахловато, скучновато, вроде бы как и хватает, но уж больно в обрез, без резерва и запаса. Он‑то что, впрягся, как привык, с обычной энергией и напором, требовал по привычке все, что считал необходимым, и добивался даже. Так, кое‑чего. Чуть больше скупости, чуть больше бюрократии и волокиты, чем обычно, поначалу принял даже за обычный бардак, но того бардака, по идее, быть уже не могло: сам спалил, собственноручно. Так и почувствовал гнильцу, начал копать, почти убедился, но именно что "почти". Уверенность пришла, когда узнал случайно, чего, сколько, какими путями и в каком темпе гонят туда, в междуречье Дона и Волги. Человек с его опытом просто не может спутать подготовку Главного Удара с какими угодно другими мероприятиями. Это все равно, что не узнать родную мать или самого себя в зеркале.

Обижаться, понятно, не на что, потому что какой мерой меришь, такой и тебе будет отмерено. И он без колебаний пользовался людьми, как инструментами, нет, как топливом, подбрасываемым в ненасытную топку войны. Дошла очередь и до него. Да и что значит это самое: "дошло и до него"? Лично его на убой как раньше никто не гнал, так и теперь никто не гонит. Это ему гнать людей на убой, как, бывало, гнал и раньше. В тех самых степях, где настоящие генералы готовят фрицам сюрприз. Настойчиво бросал в самоубийственные атаки необстрелянные войска прямо с марша, то есть нарушая все правила хорошей армейской практики, но все‑таки не пустил Четвертую танковую армию немцев к Сталинграду. А что, спрашивается, ему оставалось делать? У артистов это называется амплуа, вот и у него начало складываться что‑то вроде, он становится человеком, Который Гонит На Убой. И в тех случаях, когда ничего другого нельзя придумать, когда красивых решений либо попросту нет, либо нет времени, чтобы их подготовить, а от катастрофы все‑таки надо уходить, посылают генерала Жукова. Он может гнать в атаку в тех условиях и при таком уровне потерь, когда этого не может никто больше. Он сохранит оперативное управление войсками тогда, когде не сможет никто больше. Так что в нынешнем его назначении не один только смысл, их как минимум два. Он может выиграть сражение, может его проиграть, но противнику скучать не придется во всяком случае. Он все время будет чувствовать себя на грани краха, в предельном напряжении, под смертельной угрозой…

От вовсе несвойственной ему интеллигентской рефлексии отвлек голос адъютанта.

– Товарищ генерал армии, к вам маршал Шапошников.

Сказать, что такого рода явление было необычным, значило не сказать почти ничего. Это было практически немыслимо сразу по нескольким причинам. То, что старый маршал не вызвал его к себе, не переговорил в сторонке во время очередной встречи в Ставке, а именно явился к нему, было чем‑то из ряда вон выходящим. Это просто случилось впервые.