Дым - Алексей Толстой

- Фелицата, почему вы молчите? Ведь я все вижу и не для того спрашиваю, чтобы осудить: мне нужно знать, что случилось? - в десятый раз говорила Маша, стоя перед Фелицатой.

- Ничего не случилось, помилуйте, я вполне всем довольна, - отвечала девушка, поджимая обветренные губы, - напрасно за мной посылали.

- Ваша тетка, я знаю, не пускает вас больше ночевать. Она бог знает что рассказала про вас. Но я не верю.

- У тетеньки характер довольно странный, - ответила девушка.

- Одного не пойму, для чего вы спали три ночи на гладильной доске?

Фелицата строптиво вздернула голову и сейчас же карими глазами уставилась в угол. Смуглое лицо ее было обтянутое и желтое. С боков упрямого рта - две недавних морщины и на веках - припухшая синева.

- Что же, я на кухню пойду милости просить у вашей кухарки? ответила она и вытянула губу брезгливо. - Сдохну, - никому не поклонюсь.

После молчания Маша заметила робко:

- Ночуйте, пожалуйста, в комнате, где сундуки, - я туда велела кровать поставить.

- Благодарю-с, - ответила Фелицата.

В это время Иван Сергеевич смотрел в щелку двери. Он встал недавно и только что перечел начерно вчера написанный рассказ. Что-то в нем не понравилось, остался осадок, точно после сна про ночные туфли. Иван Сергеевич упал духом и сейчас, услышав голос Фелицаты, подошел на цыпочках к двери.

Фелицата молчала, только в длинном горле ее катался клубок. Маша стояла перед ней, сжимая кулачки; узел рыжих волос сполз набок и юбка застегнута криво, как всегда во время душевных переживаний.

"Вот опять страдание, опять вечная загадка, - подумал Иван Сергеевич, - но опиши я Фелицату, как она есть, - получится частный случай. Анекдот..."

Маша в это время додумалась и сказала:

- Я с удовольствием вам отдам несколько моих кофточек. Бедная моя, милая, ну, не нужно так...

И она пальцами коснулась острого плеча девушки. И от этого прикосновения рухнули все, напряженные до остервенения, силы Фелицаты, она быстро закрылась левой рукой, рот ее раздвинулся точно от смеха, а сквозь пальцы потекли слезы.

Маша крепко охватила девушку и сама заплакала ей в вылинявшую розу.

- Да-с, так-с, - проговорил Иван Сергеевич, сильно почесал затылок и пошел к себе.

На столе, в кабинете, на промокательной бумаге лежали жирно исписанные листки. "Мука тысячи поколений в моем мозгу, о страдание, проклинаю и благословляю тебя" и т. д., - прочел Иван Сергеевич, поморщился и вычеркнул фразу секретаря управы.

К вечеру была вычеркнута половина рассказа. Приходила Маша, попросила дать прочесть. Иван Сергеевич шагал по ковру, не отводя глаз от озабоченного лица читающей Маши. Вдруг она улыбнулась. Он перебил:

- Что? Что? Хорошо? Смешно?

- Нет, - ответила Маша, - я не о том: Фелицата, как только легла на постель, так и заснула, точно ребенок.

- Значит, рассказ тебе не нравится?

- Почему? Страшно нравится.

- Если бы очень нравился, то увлек и ты бы забыла эту твою Фелицату.

- Прости, я хорошенько сосредоточусь, - ответила Маша и, наморщив брови, снова стала перечитывать историю секретаря. Затем Иван Сергеевич объяснил тему, волновался, даже возгордился один раз, оттолкнул Машу от стола и снова черкал. До срока сдачи рассказа осталось часа три.

Фелицата продолжала спать. Маша ходила от ее комнаты до кабинета на цыпочках. Кухарка узнала, оказывается, подробности: Фелицату видели с бритым мужчиной на автомобиле: раз - на Арбате, другой раз - на Тверской-Ямской.

- Ну, ясное дело, влюбилась в тенора, а он послал ее к черту, огрызнулся Иван Сергеевич, - ради бога, отстаньте наконец от меня с Фелицатой!

Поздно вечером Фелицата проснулась; Маша принесла ей чай и кофточки. Иван Сергеевич, заглянув случайно в сундучную комнату, услыхал, как девушка говорила:

- Никакого романа у меня нет, - тетенька напрасно болтает, а спать мне все равно где, - хоть на лестнице. Я занята искусством и ничего не могу замечать.

Маша сидела на сундуке, напротив, смотрела круглыми глазами Фелицате в рот.

- Вы спрашиваете, отчего такой жалкий дневник пишу? Оттого, что меня сейчас никто понять не может. Для вас я из горничных выбилась, хоть и жалеете, а кухарка ругает шлюхой. Не знаю, что обиднее для моего самолюбия. Один военный сказал, что у меня - артистическая душа и я жрица прекрасного. Я желаю совсем от людей уединиться. С голода не помру, выбьюсь.

Маша сейчас же перебила:

- Ну, а тот? Он, с кем вас в автомобиле видели?

Фелицата дернула плечами, подняла брови, и только бисквит упал из ее пальцев на помятую юбку.

Больше Маша ничего от Фелицаты не добилась. Часам к двенадцати девушка забеспокоилась и ушла, не взяв ни денег, ни кофточек, сказала только на все уговоры:

- Благодарю-с. Как-нибудь еще зайду, - поболтаем.

С балкона видели, как Фелицата брела по тротуару, остановилась у фонаря, опустив голову; постояла недолго и затем скрылась за углом.

Фелицатины разговоры принесли Ивану Сергеевичу явный вред. Ему казалось, что рассказ точно песок, сыплющийся сквозь пальцы, уменьшается и тает. Без пяти двенадцать он с глубоким негодованием поднялся с кресла, сказал "кончено" и швырнул рукопись в корзинку. Затем, войдя к жене, проговорил ледяным голосом:

- Маша, дело в том, - что надо это наконец понять: я бездарен. Молчи! Поди звони сама в редакцию, - рассказа не будет.

Под утро Ивану Сергеевичу снилось, что будто сидит он у стола и пишет, а из головы его валит клубами черный, густой дым.

КОММЕНТАРИИ:

Д ы м

Впервые - газ. "Русские ведомости", 1915, 11 октября.

Вошел в 1916 году в К н и г о и з д а т е л ь с т в о, 9. В более поздние издания автором не включался.

Печатается по тексту: К н и г о и з д а т е л ь с т в о, 9.

Стр. 254. ...п р и х о д и л н а п а м я т ь п р и м е р И а к о в а... - По библейской легенде, пастух Иаков увидел во сне лестницу, по которой ангелы восходили на небо.