Кузница №1 - Василий Казин

ЗИМНЕЕ

Расчесывая кудри рыжие,Трубит в заводский рог Восток…На каждую овьюженную крышуНаброшен розовый платок.Сугробы — тесаные розвальни; —К воротам за ночь нанесло…Повисло, неподвижное к морозу,Над кровлей сизое крыло.Узорным ожерельем свесилоОгнистый иней на плетне…Как звучен в улице, как буйно-веселНа солнце ранний скрип саней…Один, закутан в клубы дымные,Завод угрюм, сутул в плечах;Но радостнее творческие гимныВ его размеренных речах!..

ВЕТЕР

О, какой-же пройдоха расторопныйЭтот ветер свистящий в уши,Разворачивает снежные копна,Ледяные постройки рушит.От равнины земной до небеснойВинтовые лестницы крутит:Видно — здесь ему скучно и тесноПролагать по снегам перепутьи.Сосны сняли пуховые шапкиИ закланялись в снежные ноги,Он же, выхватив игол охапку;Улетел хохоча без дороги…— Слушай, путник! Охай, не охай,Если слаб, — все равно задушит…О, какой же беззаботный пройдохаЭтот ветер, свистящий в уши…

ОТРЫВОК

Тучи, тучи словно соколыЗоркой стаей стыли около,Да в ночи пожары прядалиПод удушный запах падали,Да с гуденьем, с воем, с посвистомСмерть неслась в дожде покосистом,Да глядел очами полымиГород в яростное полымя.

НА ФРОНТ ТРУДА

Солнца изранили жилыСотни снежных пуль,Но ты не застыло —Бьется огненный пульс.

Солнце, довольно в постелиПод синей ватой спать!Звонко кличут капелиЗемлю лучами копать.

От зимнего угараСолнце на фронт Труда!Ждет твоего удараЛьдов порыжевших руда.

Сверкай по придорожьюРубанком золотым,Развей с весенней дрожьюОпилок светлый дым.

Строгай поля и крыши,Печаль с угрюмых лиц,Взлетайте стружки вышеОт солнечных ресниц.

В колодцах улиц узкоРазмашистым рукамИ вздрагивает мускулПо снежным верстакам.

Теши тесины тела,Сучки сухих сердец,Чтоб жизнью закипелоВсе под его резец.

Взрезай земную залежь,Нарывы старых дум,Пролей в лесные далиСвой светлоструйный шум.

Сочись по жилам силаСтволов и ковылей,Сверкай, сияй светилоНад таинством полей!

И все, кто юн и молод,Вздымайте сгоряча,Свой раскаленный молотНа огненных плечах.

О солнце, выше взлеты,Разбрызни лед литой!О снеговые сотыКувалдой золотой!

Чтоб творчеством одетыйГорел в глазах огонь,Коловоротом светаСверли людскую сонь!

Пролей лучей НиагарыСолнце, на фронт Труда!Ждет твоего удараЖивых сердец руда.

МАРСЕЛЬ

Морской ветер, с крепким запахом водорослей и тубероз, порывами налетал на Марсель. Он то хоронился где-то в морских пучинах, то внезапно и с разбегу бросался с необ'ятных водных полей на город, ощупывая тысячами влажных пальцев здания и людей, как-бы выбирая жертву; а по бесчисленным фонарям города пробегала нервная дрожь. Вот он обнял хрупкую фигурку девушки, прошептал что-то необычное, но невнятное в ее юбках, растрепал озорными пальцами пряди светлых неюжных волос под убогой исколотой шляпкой, и втолкнул ее в дверь.

Она вошла в Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.

Пряный и терпкий запах абсента, ликеров и вин, гудение голосов, руготня матросов, шипение огромного никелированного кофейника, похожего на вертикальный цилиндр машины, дым от трубок с крепким алжирским табаком, примагниченный к потолку, все это остро и зло плеснуло в вошедшую девушку, минуту тому назад трепыхавшуюся птичкой в седых лапах морского осеннего ветра и искавшую уюта от него.

Не успела она присесть к мраморному столику с синими жилками, как над ней согнулась, на подобие якорного рога, высокая фигура матроса, с широкими раструбами штанов. Он стиснул ее пальцы рукою сучкастой и крепкой, как узел морских цепей.

— Думал, не придешь, Марсель, вон какой веселый зюд-вест разыгрался, — дружески сказал он.

— Если-бы он превратился в безумный самум Сахары, я и то была бы здесь, — возразила она коротко, но восторженно.

Она нервно достала пачку газет из-под кофточки на груди и передала ему.

Он развернул «Французского Коммуниста» и жадно, как голодный в хлеб, вонзился в строчки глазами, из'еденными солеными брызгами океанских ветров.

Марсель впитывала окружающее глазами, похожими на две большие капли морской воды, спокойными и созерцательными, как будто в них скрывалась вся таинственная глубина моря и вся величавость его.

Гудело продымленное кафе. Голоса мужские и женские, грубые и высокие переплетались и кружились, как неумолкающий гомон птиц и зверей в тропическом лесу. И было странно видеть здесь, что этот матрос, такой же грубый и бранный, как и все другие матросы любой страны, так жадно глотает букву за буквой, небольшой и плохо отпечатанной газетки, чудесное и необычное откровение, несущее счастье всему человечеству.

Еще полгода тому назад он безумно и упоительно кружился здесь в пьяном вихре, где тела других матросов переплетались, качались на дымных нитях пряного тумана, как в морской зыби, слюняво, извергая неумолкающую брань самую отборную и бесстыдную, которая когда-либо слетала с языка. Они лезли гурьбой наверх по скрипучей лестнице, хрупко прогибающиеся ступени которой плакали и стонали под их шагами. Полдюжины продажных женщин переходили из об'ятья в об'ятие, выскальзывали из рук, как большие розовые рыбы.

Безумная оргия тел и абсента. И весеннее солнце юга, в волнах запахов пальм, лиан, олеандров и особого аромата африканских побережий, заглянув в венецианское окно, могло еще видеть чудовищное сплетение качающегося клубка тел в небольшой и тошной комнате.

Теперь Мартэн молча и жадно глотал ломти строк, хотя над ним и сейчас висела та же комната, так же плакали ступеньки, ведущие в нее, и нервно дрожали половицы наверху и внизу в этом Кафе Безумных Матросов, на улице Королевского Льва.

— Пора, Мартэн, пойдем, — сказала Марсель.

Он вскочил, как внезапно разбуженный, сунул газеты в карман.

Тюленем покачивался за стойкой толстый кабатчик-рантье, с атрофированными от бесконечных сидений ногами; на брюхе его лежал целый ряд толстых, золотых цепочек, как обручи на пивном боченке.

— А эти ваши? — спросила Марсель, кивнув на дюжину матросов под люстрой.

— Нет, они с «Французской Республики», — ответил он.

— С ними тоже нужно будет…

Захлопнувшаяся дверь перерубила фразу, а налетевший ветер скомкал и оборвал ее.

Они шли по изломанным уличкам, спускаясь к гавани. Ветер то соединял, то разлучал их.

Они свернули на гранитный мол, он лежал в волнах, как напряженная вытянутая рука с указующим перстом красного маяка в конце.

Впереди и вокруг было море. Оно колыхалось и могуче раскачивалось, как бы готовясь сбросить легионы белых волн, бегущих по его спине, и сотни военных судов, с орудиями смерти; оно напряглось, чтобы оборвать тысячи цепей, которыми люди приковали его к гранитным набережным.

Тут и там отсвечивали хребты валов, ныряющих в глубину с глухим фырканьем.

Марсель и Мартэн сели в шлюпку и скользнули в рычащую пасть моря и ночи.

Руки весел всплескивали, то уверенно и равномерно, то беспомощно, как утопающие. Шлюпка билась и трепыхалась, словно маленькое испуганное сердце в гигантских лапах косматых волн, а Марсель под брызгами зябко вздрагивала в ладони шлюпки.

Силуэты броненосцев чернели на фоне моря и ночи стальными глыбами скал, они вросли в море, и бури не качали их. Прожектор на сторожевом судне низвергал в пучины целые колонны ослепительного света, или тонкой огненной рукой шарил, ощупывая седые волосы гребней.

Стальной колос надвигался черной и мрачной массой, как осколок какой-то иной ночи, более черной и мрачной, чем эта, где еще дрожали тут и там над городом и водой неугаснувшие огни, и звезды покачивались в южном небе на золотых нитях лучей своих.