Америка с чёрного хода - Николай Васильев

После короткого отдыха на аэродроме нас снова зовут и самолет.

Мороз как будто стал еще крепче, но снегопад прекратился и ветер несколько утих. До рассвета еще далеко, и в темно-синем небе мерцают звезды.

Мы берем курс на северо-восток, отходя от транссибирской трассы, ведущей на Хабаровск и Владивосток. Невдалеке виднеется широкая река. Она под снегом, но, всмотревшись, можно различить очертания ее берегов. Это Лена. Отсюда недалеко до Байкала, но мы его не увидим, он где-то южнее.

В Якутск прибываем в одиннадцать часов по московскому времени. По местному времени уже семнадцать часов.

Включая все остановки, нам потребовалось немногим более суток, чтобы покрыть расстояние от Москвы до столицы Якутии.

Невольно приходит в голову сравнение с печальной памяти царской Россией. Тогда нужно было месяцами добираться до этого края, затерянного где-то в азиатской глуши и населенного бесправными, забитыми «инородцами». Теперь – это Якутская Автономная Советская Социалистическая Республика, далеко шагнувшая вперед в области культурного и хозяйственного строительства.

В столице Якутии нам предстоит провести ночь. Попав в номер гостиницы, я без проволочек ложусь в кровать, застеленную белоснежным бельем, накрываюсь теплым одеялом и сразу  же засыпаю.

Нас подымают с постели довольно рано.

В Якутске сменяется вся команда самолета, за исключением борт-механика Игнатьева, добродушного и словоохотливого человека, с которым я уже успел подружиться.

На мой вопрос о дальнейшем маршруте Игнатьев отвечает уклончиво:

– Все зависит от того, как сложится метеорологическая обстановка. В этих краях, да еще зимой, погода очень капризна. Я могу сказать сейчас только об отрезке пути на протяжении ближайших пяти-шести летных часов. За это время мы наверняка сумеем добраться до Колымы. А там посмотрим, что делать: снижаться или лететь дальше. Запасов горючего у нас хватит, чтобы добраться и до Берингова пролива. Возможно, сделаем посадку в Уэлькале.

Взглянув на свою дорожную карту, я обнаруживаю, что Уэлькала находится вблизи залива Креста, на Чукотском полуострове. От Уэлькалы, повидимому, не более двух летных часов до крайней восточной точки СССР – мыса Дежнева.

Мы пересекаем Алдан – главный приток Лены, набираем высоту в четыре тысячи метров, для того, чтобы перемахнуть сначала через Верхоянский хребет, а затем – через хребет Черского. Вот еще один хребет – Колымский. Вскоре самолет идет на снижение; мы делаем посадку в Маркове.

Здесь – последняя заправка баков на советской территории. Не мешает «заправиться» и пассажирам. Пока мы закусываем в столовой, пограничники проверяют наши паспорта и выездные визы.

Мы особенно горячо благодарим гостеприимных хозяев и сердечно прощаемся со всеми, с кем только что познакомились, – с обслуживающим персоналом столовой, с работниками аэродрома, с пограничниками. Прощаемся, как с самыми близкими друзьями. Ведь дальше будет чужая земля, чужие люди…

Дальнейшая трасса нашего полета проходит параллельно Полярному кругу, несколько южнее его. Мы пройдем над Анадырским заливом, затем над южной оконечностью Чукотского полуострова и покинем советскую территорию вблизи мыса Чаплина.

Я высчитываю по карте расстояние, отделяющее Москву от Чукотки. Мои подсчеты, разумеется, очень приблизительные, все же дают представление о скорости нашего перелета. Оказывается, что примерно за тридцать летных часов, в продолжение двух с половиной суток, самолет покрыл расстояние в десять тысяч километров. Эта поразительная скорость оказалась возможной благодаря блестящей организации советского воздушного флота, продуманной системе расположения аэропортов на трассе и замечательным качествам летчиков, которые несли службу на тыловых линиях с таким же беззаветным мужеством, с каким их товарищи выполняли боевые задания на фронтах Отечественной войны.

Мои размышления прерывает борт-механик Игнатьев.

– Мы уже почти в Америке, – говорит он. – Летим над Беринговым проливом. Вон там виден Ном.

Впереди действительно можно различить редкие огоньки какого-то селения.

– Взгляните на северное сияние, – продолжает Игнатьев. – Нельзя пропустить такое зрелище.

Я перехожу к противоположному окну кабины и вместе с другими пассажирами наблюдаю картину северного сияния. К нашему сожалению, оно не очень яркое. Но все же мы долго любуемся широкими светящимися полосами, охватившими полнеба и находящимися в непрерывном движении.

– Какое сегодня число? – вдруг спрашивает Игнатьев. Глаза его при этом лукаво поблескивают.

Я смотрю на часы. По московскому времени сейчас шестнадцать часов. Мы летим третьи сутки. Следовательно, сегодня – 28 октября. Но мы летим на восток, навстречу солнцу, и поэтому местное время опережает московское. Разница с московским временем здесь равняется примерно двенадцати часам. Следовательно, по местному времени сейчас раннее утро 29 октября.

Остальные пассажиры приходят к такому же выводу и мы единодушно отвечаем Игнатьеву, что сегодня 29 октября.

Некоторое время Игнатьев молчит, как бы испытывая наше терпение.

– Сегодня все-таки двадцать восьмое, – торжествующе заявляет он наконец. – Вы забыли про международную линию перемены чисел, проходящую в этом районе через Берингов пролив. Мы пересекли ее часа три назад. А так как мы шли при этом в восточном направлении, то потеряли целые сутки по сравнению с временем, которое было в тот момент на Чукотском полуострове. При перелете из Сибири на Аляску всегда теряются сутки. Ведь мы сейчас находимся уже в Западном полушарии.

Теперь все мы припоминаем это обстоятельство, знакомое из географии, но не пришедшее сразу в голову.

Ситуация действительно оригинальная. Лететь с огромной скоростью тридцать шесть часов, экономить каждую минуту при заправках и на отдыхе, залететь, можно сказать, в утро 29 октября и все это лишь для того, чтобы снова очутиться в уже прожитом вчерашнем дне! Только через двадцать четыре часа мы нагоним те сутки, которые, по воле международного календаря, потеряли над Беринговым проливом.

Насладившись нашим удивлением, Игнатьев резюмирует:

– Итак, мы снова должны прожить вчерашний день. Ничего не поделаешь, таковы порядки в Америке. Мы попали на отсталый континент…

Позднее, живя в Америке, я не раз вспоминал эти слова Игнатьева как очень меткую характеристику современной американской действительности.

Сумрачным ранним утром при голубоватом свете прожекторов наш самолет приземляется на аэродроме Фербенкса. Мы – на полуострове Аляска. Открытая русскими мореплавателями Берингом и Чириковым в 1741 году, Аляска некогда именовалась «Русской Америкой».

После выполнения пограничных формальностей я отправляюсь на машине в гостиницу, расположенную километрах в двух от аэродрома. Гостиница более чем скромная. Но в номере есть кровать, и этого достаточно для того, чтобы прилечь на несколько часов, оставшихся до рассвета.

Встав через три-четыре часа, завтракаю в кафетерии при гостинице. В меню, не слишком разнообразном, преобладают очень странные блюда. Я не вижу никакой прелести, например, в омлете с вареньем и прошу принести мне самый обыкновенный омлет, без всяких фокусов. Но, попробовав принесенное мне блюдо, я убеждаюсь, что оно приготовлено не из свежих яиц, а из яичного порошка… Мне вспоминается изумительная уха и рыбники, которыми нас угощали наши пограничники в Маркове. Увы, все это осталось далеко позади, там, где сегодня – сегодня, а не вчерашний день, как в Америке.

После завтрака выясняется, что утром 29 октября я получаю место на американском самолете, отправляющемся в Чикаго через Эдмонтон (в Канаде). Оттуда до Нью-Йорка, места моего назначения, можно добраться любым видом транспорта.

Таким образом, в моем распоряжении оказываются целые сутки. Я отправляюсь в город, но очень скоро убеждаюсь, что в нем нет решительно ничего достойного внимания.

В Фербенксе всего несколько тысяч жителей. Население всей обширной Аляски насчитывало перед войной не больше семидесяти тысяч человек.

Скучные деревянные дома, десяток лавок с кричащими вывесками, рекламные шиты над крышами домов – вот и все, что я увидел в первом американском городе, который мне довелось осмотреть.

Впрочем, мне пришлось увидеть и кое-что еще.

Вернувшись в гостиницу, я нашел у себя в номере сотрудника советской военной миссии в Фербенксе, передавшего мне приглашение на обед к начальнику миссии. Ехать нужно было на тот самый аэродром, куда сегодня ночью снизился наш самолет.

По дороге на аэродром я снова не обнаружил ничего замечательного: невысокие заснеженные холмы, невзрачные низкорослые березки, приземистые деревянные здания – не то бараки, не то склады. Далеко на юге тянулась едва различимая горная гряда. Где-то там гора Мак-Кинли – высшая точка Северной Америки, достигающая высоты в 20 300 футов (больше 6000 метров).