Камни в огород - Пётр Гулдедава
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Недуги и страхи болезней…»
Недуги и страхи болезнейтолкают людей на мытарства,а слово бывает полезнейиного земного лекарства.
Поэзия – вольная птица,но в песнях на все голосапоэту нужна не синица,а звон журавлей в небесах.
Уставший от быта без светас разбитым невзгодами сердцем,излечится словом поэта —веками испытанным средством.
Коллизия камня и лезвия,земная реальная мистика, —для жизненной прозы, поэзия —лечебная нейролингвистика.
Искус
Когда становится по нравужурить, хвалить и поучать,и лести сладкую отравув привычных дозах получать, —
строчи поэмы или стансы,но роль твоя невелика:ты карта хитрого пасьянса
И убедишься, в горьком шокеотсеяв ложное в молве,что ты его резервный «джокер»,фальшивый козырь в рукаве.
Отринь хвалу лукавой славы!Сомкни горячие устаи улови в сияньи справадыханье воинов Христа!
«В самородных стихах за века…»
В самородных стихах за векане тускнеют природные краски.Вечной свежестью дышет строкас ароматами няниной сказки.
Пусть былого нельзя изменить:воды времени невозвратимы, —доброй памятью можно размытьзалежалые глыбы рутины.
И течёт – за строкою строка —к лукоморью бездонных познаний,перекатыши воспоминаний.
Стихии
«Не на китах, не на слонах-быках…»
и не на грозной мощи львиной пасти, —земная твердь стоит на чудаках, —хоть короли они, хоть не у власти.
Желанье знаний точит их, как червь,и чудаки, всерьёз и без обмана,идут в простые плотники на верфь,как Государь Всея Руси Романов.
Всё дело – в личной воле удальца,рискнувшего на миг поверить сказке,забыв про статус первого лицаи вечный гонор родовой закваски.
Но и от лучшей племенной овцы —умней барана твари не рождалось.Порой на трон взбирались наглецы,
«Он с грустью смотрит на Тверскую…»
Он с грустью смотрит на Тверскую,где, возлюбив заморский смак,по русской пище не тоскуя,Москва «подсела» на «Бигмак».
Стоит в смятеньи он глубоком,застывшим взором видя сутьтого, каким нам выйдут бокомглаголы типа «сникерснуть».
Тропой народного признаньябукеты лилий и гвоздикнесут к ногам его славяне,и финн, и друг степей калмык.
Стоит поэт, судьбе покорный,и головой слегка поник:тропу метёт не русский дворник,а добросовестный таджик.
Дожди ненастий оросилипевца свободы скорбный лик.А за спиной его, в «России», —американский «боевик».
Серёжа
Он стал явлением природы:небесной манной в недород.Сквозь поколения и годыего стихи поёт народ.
Брезгливо морщились «вельможи»:«кабацкий лель и хулиган»,но волновал сердца до дрожирусоволосый мальчуган.
Не так уж были и случайныизгибы петель бытия,и всё прозрачней дымка тайнынад суицидом соловья.
Но русский дух не изничтожен,покуда скачет по странееё крестьянский сын Серёжаверхом на розовом коне.
Константиново
Лист клёна в цепких лапах паутин,как бабочка испуганная, бьётся.Краснеют гроздья на ветвях рябин,поникших в ожидании морозца.
Ока в туман укутывает плёс,напоминая мне, что очень скоропорасплетутся косы у берёз,уснут голубоокие озёра.
Пускай уходит старое на слом,а новое – томительно бескрыло,но с нами – эта роща за селоми всё, о чём она отговорила.
«Тускнеет звёздный лазурит…»
Тускнеет звёздный лазурити там, где чуть светлее высь,наносит нежный лак зарирассвета трепетная кисть.
ложится солнечный узор,и оживает спящий леспод петушиный переспор.
Ещё плутает у землитуман – парное молоко,а в розовеющей далиплывут пастели облаков.
Вселяя радостный куражв людские сонные сердца,рисует утренний пейзажрука Небесного Творца.
Как видно, и Творец влюблёни в эти росы на траве,и в этот птичий перезвонв размытой солнцем синеве.
«На небе росчерк журавлиный…»
На небе росчерк журавлиныйотметкой осени завис:на хмурый дол роняет высь.
Леса уже полунагие,и летний жар помалу стих, —и вторит птичьей ностальгиибагряных листьев белый стих.
Я, как открытые страницы,читаю тихий листопад, —и век серебряный мне снится,а звоны сердца, как набат.
«На бронзово-медную вязь…»
На бронзово-медную вязьажурноузорных сплетенийнакинул жемчужную бязьнестойкий морозец осенний.
Брожу по безмолвью один,а иней – пушком серебритсяв поблёкших кудряшках рябин,на дремлющих елей ресницах.
Когда в облетевших лесахстудёные ветры задуют,ложатся на скатерть листаплоды одиноких раздумий.
«Где-то там, на степном перегоне…»
Где-то там, на степном перегоне,где-то там, у таёжной рекиотзвенели подковами кони —зоревых моих лет рысаки.
Растеряли подковы по тропкам,обронили в дорожную пыль,подминая копытом торопкимвасильки, иван-чай и ковыль.
Я и нынче такой же рисковый,но судьба справедлива ко мне:по крылечкам прибиты подковыот моих легкокрылых коней.
Память
«Мне всё запомнилось, поскольку…»
Мне всё запомнилось, посколькубыла за окнами война:разбил я банку, и осколкисмешались с зёрнами пшена.
Во рту – ни маковой росинки,и мама – кончиком пера —пшено при свете керосинкиперебирала до утра.
С тех пор душою обмираю,когда скупую жатву жну,слова пером перебирая —строку к строке, зерно к зерну.
Воспоминания о невиденном
Вижу я до сих пор, как во сне:
Конец ознакомительного фрагмента.
