Автобиография Лемми Килмистера - Лемми Килмистер

К тому времени, когда нас бросил мой заблудший папаша, мы, мама, бабушка и я, переехали в Ньюкасл. Newcastle-under-Lyme (Новый-Замок-Под-Песком, вот так), находится недалеко от Стока. Здесь мы жили, пока мне не исполнилось полгода, а потом переехали в Мэйдли (Madeley), в довольно милую деревеньку по соседству. Мы жили на берегу большого пруда — почти озера, — где водились лебеди. Это было красиво, обычно в таких местах живёт элита.

Моя мама с большим трудом пыталась прокормить нас. Сначала она работала медсестрой в туберкулезном диспансере, это была просто ужасная работа, потому что тогда это было сродни работе в палате смертельно больных раком, — так что она, в общем, просто приглядывала за пациентами. И она видела малышей, родившихся в этом туберкулезном диспансере, — должно быть, это действительно было ужасное зрелище. Туберкулез странным образом влияет на хромосомы: дети рождались с какими-то рудиментарными перьями на теле, а один малыш родился с чешуей вместо кожи. В конце концов, она ушла с этой работы и служила библиотекарем, а потом какое-то время вообще не работала. Я не совсем понимал те трудные обстоятельства, в которых она находилась, и был уверен, что с нами все в порядке. Позже она работала за стойкой бара, но это было уже после того, как он вышла замуж за моего отчима.

Я с самого начала столкнулся с проблемами в школе. У меня не было абсолютно никакого взаимопонимания с учителями: они хотели, чтобы я учился, а я учиться не желал. В математике я всегда был полным бездарем. Пробовать научить меня алгебре — всё равно, что говорить со мной на суахили, так что я сразу забросил это дело. Я понял, что не собираюсь становиться математиком, поэтому могу послать всех куда подальше. Я постоянно прогуливал уроки, буквально с самого первого дня в школе.

Я ясно помню первый эпизод моей непростой школьной жизни, это было в начальной школе. Эта глупая женщина хотела научить мальчиков вязанию; не иначе, она была феминисткой. Должно быть, мне было лет семь, так что я не видел в этом никакого смысла. К тому же эта дама была настоящим животным, — ей доставляло удовольствие избивать детей. Я не стал бы вязать, это считалось девчачьим занятием. Мы не могли казаться неженками, понимаете. Феминизация тогда не так была распространена, как сейчас. Я сказал ей, что не стану этого делать, и она меня ударила. Затем я снова ответил ей отказом, и через какое-то время она перестала лупить меня.

Хотя, если честно, я считаю, что телесные наказания в школе непослушному ребёнку идут только на пользу — если, конечно, его не лупят незаслуженно, а лишь за дело. Это, несомненно, сделает его лучше, если только он не чертовски затерроризирован учителем. Я получал нагоняи регулярно: меня били рейсшиной, которая висела рядом с классной доской. Учитель вставал за нашими спинами, и бил этой линейкой нам по затылкам. Позднее учитель физики бил нас ножкой от стула из кабинета химии. Забавно, но я ни разу не получал этой ножкой, потому что знал физику на зубок. Вот таким образом, до самого моего окончания школы, достигалось, так сказать, взаимопонимание.

Если ты получал хорошую затрещину, так что в ухе полчаса звенело и пело, то второй раз ты уже не стал бы творить в классе подобное дерьмо и старался бы прислушиваться к словам учителя. Вот так все и было, в те далёкие времена. Это помогло мне и пошло на пользу целому поколению, потому что, насколько я замечаю, мы куда находчивей, чем поколение нынешнее.

Как бы то ни было, моя мама вновь вышла замуж, когда мне было 10 лет. Его звали Джордж Уиллис (George Willis), и она познакомилась с ним через моего дядю Колина, который был ее единственным братом. Думаю, что они оба были армейскими приятелями, Колин и Джордж. Он был профессиональным футболистом команды Bolton Wanderers, и по его словам, он был «self-made man», человеком, сделавшим карьеру самостоятельно, ставшим хозяином собственного заводика, который выпускал пластмассовые подставки для обуви, выставляемой в магазинных витринах. Через 3 месяца после того, как моя мама вышла за него, его заводик разорился. Джорджа было просто много. Он был весёлым малым: его постоянно ловили за продажу стиральных машин и холодильников, ворованных из грузовиков, но он никогда не признавался в этом. Обычно он говорил: «Мне надо, понимаешь, уехать на месяцок по делам, дорогая», и исчезал, и попадал на 30 дней за решетку. Какое-то время мы не догадывались об этом, а он все время выпутывался из таких историй.

С ним, конечно же, появилось два ребенка от его предыдущего брака — Патриция и Тони. Я был самым маленьким из трех детей, и меня постоянно задирала эта здоровая, вновь приобретенная родня. С отчимом у меня сложились очень сложные отношения, потому что я был единственным, как считала моя мать, ребенком. За меня она дралась, как дикая бентамка, так что ему приходилось не сладко. Патриция очень хотела работать в государственном казначействе, и, в конце концов, ее мечта осуществилась. Тони живет в Мельбурне, Австралия, руководит отделом компании, производящей пластмассу, (а я и не знал, что пластмасса передается по наследству!) Лет десять он работал на торговом флоте и не писал нам почти 20 лет. Мой отчим думал, что он умер.

Когда моя мама и мой отчим поженились, мы переехали в его дом в Бенличе (Benllech), морской курорт в Англси (Anglesey). Примерно в это время я и получил свое прозвище — Лемми — и все из-за Уэльса, я уверен. Я учился в школе с дурной репутацией и был единственным английским пареньком среди семи сотен валлийцев — на мою радость и выгоду, верно? Так что Лемми я стал примерно с десятилетнего возраста. Я не всегда носил усы… они появились у меня только в одиннадцать.

А развлекаться я умел. Я воровал гелигнит и реконструировал побережье Англси. Там находилась строительная компания, которая ремонтировала всю дренажную систему в округе. Они могли работать только летом, потому что потом наступали ужасные холода. Таким образом они сворачивали работы в сентябре-октябре и хранили все свои запасы в вагончиках. И где-то в конце октября, начале ноября, я и несколько моих друзей взламывали эти самые вагончики. Надо сказать, если ты пацан десяти—одиннадцати лет, то, боже правый, для тебя это настоящее сокровище! Мы находили каски и все остальное, гелигнит, детонаторы, бикфордовы шнуры и прочее замечательное дерьмо. Мы подсоединяли запал к детонатору и запихивали в гелигнит. Потом выкапывали ямку в песке на пляже, закладывали туда все это добро и засыпали песком. Сверху на груду песка мы клали большой камень, поджигали бикфордов шнур и неслись прочь, как обосранные. И БА-БАХ! — каменюка взлетал на 50 футов вверх. Вот это была развлекуха! А потом я наблюдал, как целые толпы стояли там под дождем, смотрели на разрушения и перешёптывались: «Как ты думаешь, что это?». «Понятия не имею, — может марсиане?». Не представляю, что там думал наш деревенский коп, когда слышал весь этот ужасающий грохот, прибегал на пляж, а там полскалы съехало в море! Под конец наших развлечений побережье было перепахано на две мили. Такое невинное развлечение, верно? До какого только говна не додумываются школьники, но в конце то концов, почему бы и нет? Это их задача, не так ли, — раздражать своих предков, и пусть те несут свой родительский крест; иначе зачем они нужны?