Кавказец - Виктор Астафьев

— Банников, не мешай работать и не мели чепуху! — прервала солдата Агния Васильевна. — И отправляйся на свою кровать. Что ты, как тень, за мной бродишь?

— Как же это? — вконец убитый бормотал Банников.

— Какая же туг чепуха? Я его харчи один молотил, чтобы крови подкопить. А вы — чепуха!

— Что-о? — вскинулась Агния Васильевна.

— Харчи, говорю, употреблял! — чуть не заревел Банников. Он стоял, как провинившийся солдат перед генералом, а докторша опять стучала себя по ладони трубочкой и вдруг схватила его за рукав и быстро потянула к койке Магомеда-Оглы:

— Если бы он предложил тебе свою кровь, ты бы согласился?

Магомед-Оглы поглядел на виновато потупившегося, конопатого Банникова, перевел взгляд па Агнию Васильевну. Что-то боролось в нем, переламывалось, в глазах, переполненных болью, стояли слезы и мука. Но он не сломился, а, стиснув зубы, отвернулся.

— Вот ведь змееныш, — единым возгласом пронеслось по палате. — Хоровод вокруг него водят, стараются спасти, а он?!

Агния Васильевна сощурилась, точно взяла на прицел черный затылок Магомеда-Оглы, потом наклонилась к нему и доверительно спросила:

— А если мою кровь?

— Вашу?! — резко повернулся и округлил глаза Магомед-Оглы. Треснутые губы его, обрамленные черной бородой, замерли в вопросе.

— Да, мою.

— Вашу?! — еще раз переспросил Магомед-Оглы. Он закрыл глаза. Темные ресницы его задрожали часто-часто, будто стряхивали слезы, которых там никогда не было. Магомед-Оглы трудно приподнял руку, провел ею по лицу, словно стирая что-то с глаз и тряхнул лохматой головой.

Это означало — да.

— Банников, шагом марш за сестрой, — спокойно махнула рукой Агния Васильевна. — Помоги ей принести аппарат для переливания крови.

Но Банников уже не слушал докторшу. Он уже прытко ковылял из палаты, смахивая с попутных тумбочек халатом разные предметы, и бурчал недовольно:

— И чего объясняет?! Будто сам не знаю, какой тут аппарат нужон…

…Пятнадцать лет спусгя среди множества телеграмм и писем, полученных Агнией Васильевной по случаю ее шестидесятилетия, она обнаружила небольшое, застенчивое письмо, которое начиналось так:

«Здравствуй, родная мама! Это письмо посылает тебе Магомед-Оглы…» И дальше шло обычное извинение за долгое молчание, потому что он, Магомед-Оглы, не умеет и не любит писать письма. Но если будет нужна его жизнь, он придет и отдаст эту жизнь ей, своей второй матери.

1958