Холодные дни - Александра Лисина

Я незаметно покосилась на Ширру, хорошо помня его ошеломление, когда он впервые увидел свой драгоценный агат рядом с моей голубой красавицей. Сказать, что громадный тигр впал в ступор — значит, не сказать ничего: окаменел, бедняга, почище мраморной статуи в храме Двуединого, надолго лишился дара речи и впал в полнейший ступор, будто вдруг смерть свою увидел. Мне в жизни не приходилось видеть у кого-то в глазах такое странное выражение — неверие, пополам с дикой оторопью и чуть ли не с ужасом. Он даже попятился, ошалело мотая головой, и на какое-то время мне стало очень неловко. Впрочем, он быстро пришел в себя и вскоре привык. А в последние дни наотрез отказывался забирать свой камень обратно, настойчиво оставляя его рядом со мной всякий раз, когда я пыталась вернуть. И так явно подсовывал его в ладони, стремясь удрать подальше до того, как мне удавалось спихнуть его обратно… что, в конце концов, пришлось согласиться, нести клятый амулет самой, давая тигру возможность спокойно охотиться. Зато теперь уже я боялась выронить его сокровище. Да так сильно, что не нашла иного выхода, кроме как повесить драгоценный агат на единственную уцелевшую цепочку — мою. А его цепь до поры до времени убрала в карман: найдем гномов, сразу отправлюсь чинить, а потом верну от греха подальше. Но до них, похоже, это — моя ноша, и я, честно говоря, вовсе не сияю от такой перспективы.

Вот и сейчас тигр настороженно оглядел странную парочку у меня на груди, будто все еще не мог поверить, что они там мирно уживутся, в который раз убедился, что его сокровище цело и невредимо, и неслышно вздохнул.

Пождав губы, я быстро поднялась. Если бы я знала… если бы понимала, какая мысль не дает ему покоя, все было бы гораздо лучше. Спокойнее и намного безопаснее, хотя бы для меня. Так надоели эти тайны! Но Ширра не соизволил сообщить причины своего изумления в тот день, когда я сбивчиво поясняла, почему решила повесить его камень на шею; как не соизволил забрать этот проклятый амулет обратно. Вроде бы привык. Только иногда косился таким вот странным взглядом и упорно молчал.

Я тоже вздохнула и убрала цепочку под рубаху. Ладно, пусть пока повисят вместе, а потом я найду способ избавиться от этого сомнительного подарка. Вот починю и сразу отдам, потому что близость странного амулета меня если не нервировала, то регулярно заставляла вспоминать недалекое прошлое. А вместе с этим — и беспокойно размышлять о том, что загадочный камешек вполне способен повредить моей хранительнице: временами он так сильно нагревался, что казалось — еще немного, и рубаха начнет дымиться. Спасало только одно: голубая красавица начинала вовремя холодить кожу, и непонятный жар пропадал так же быстро, как появлялся. И нельзя сказать, что меня это сильно радовало, хотя, надо признать, вместе они смотрелись удивительно гармонично — крупная, холодно мерцающая жемчужина и сравнительно небольшой, угольно-черный агат, ненавязчиво обнимающий круглый полированный бок, в чьей крохотной впадине она так замечательно поместилась.

В общем, мне было, о чем поразмыслить.

Ширра снова ткнулся носом в мое колено, пытаясь привлечь внимание, но я не пошевелилась. Так и стояла в одной рубашке, настойчиво теребя цепочку и пытаясь понять, зачем я сегодня сделала то, что сделала. И нравится ли мне то, что я увидела в отражении. Но он не отстал: сообразив, что простой толчок не возымел никакого действия, пихнулся немного выше, в мокрое бедро, ненароком пощекотав кожу жесткими усами. Смахнул оттуда языком пару влажных капелек, задумчиво облизнулся, внимательно обнюхал. Потом, видимо, вошел во вкус и с явным удовольствием провел холодным носом снизу вверх, беззастенчиво задирая край и без того короткой рубахи и явно нацеливаясь на еще более смелые свершения.

Внезапно очнувшись, я звучно хлопнула ладонью по наглой морде и сердито одернула одежду. Ширра недовольно заворчал, за что получил еще один щелчок по носу, и, непонимающе вскинув голову, обиженно засопел.

— Много себе позволяешь, — сухо проинформировала я озадаченного тигра. — Может, ты и не человек, но определенно — мужчина. А я такие вольности ни от кого терпеть не собираюсь. Даже от тебя. И радуйся, что мы принадлежим к разным видам — в противном случае, я бы тебе еще и когтями врезала.

Ширра раздраженно дернул хвостом и резким движением отодвинулся. Кажется, и правда — обиделся. Но далеко не ушел: сперва пометался возле дальних кустов, будто ему только что прекрасная тигрица отказала, возмущенно пофыркал, потоптался на месте и только после этого, издав сердитое «шр-р-р», с выражением оскорбленной гордости на усатой морде величаво удалился. Я не стала оборачиваться — пусть идет, а то еще покусает с досады. Откуда мне знать: может, у него таким ненавязчивым поглаживаем принято дружбу свою выражать? Или напоминать, что пора идти дальше, а не прохлаждаться у воды? Может, просто шутка такая, считающаяся в его необычном народе чем-то вроде невинной забавы. Но, поскольку для меня это означало совсем-совсем иное, я совершенно не желала, чтобы между нами впоследствии возникали какие-то недоразумения. И вообще, если хочет идти дальше, пусть соблюдает хоть какие-то правила приличия.

Я откинула с лица длинную челку и, недолго поколебавшись, снова шагнула в ручей, желая убедиться, что недавнее отражение мне не привиделось и не показалось. Еще осторожнее опустилась на корточки и с неровно колотящимся сердцем заглянула в лениво текущую воду.

Нет, все правильно: именно ЭТО я и видела каких-то полчаса назад. Никакой ошибки, мне не показалось. Я действительно смотрела на себя саму — такой, какой должна была быть с рождения, но какой никогда не показывалась на людях. Даже себе не показывалась — боялась. Но отражение ничуть не изменилось: все то же заостренное книзу лицо с безупречно белой кожей, те же широкие скулы… на мой вкус, даже слишком широкие. Тот же аккуратный носик с излишне коротким и немного вздернутым кончиком. Тот же высокий лоб, довольно странно соседствующий со слишком узким подбородком. Длинная белоснежная челка, немного меняющая нечеловеческие пропорции этого странного лица, и глаза… невероятно яркие, потрясающе контрастные глаза насыщенного черного цвета. Те же самые, которые так напугали меня десять лет назад и из-за которых я до сих пор старательно избегаю зеркал. Удивительно крупные, слегка раскосые и поразительно ярко блестящие, лишенные белков и занимающие чуть не половину моего лица. Сейчас — расширенные от невольного испуга, мягко мерцающие в темноте серебристыми отсветами далеких звезд… мои настоящие, нечеловеческие глаза, в которых никогда не было привычных зрачков.