Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Важно, как и что ты называешь. Мама использовала фразу «вести наблюдение». Если бы Джеймс знал, чем мы занимаемся, то сказал бы, что мы «шпионим», но это слишком негативно. Когда мы шли по пятам за Шорисс и Лаверн, следя, как беззаботно им живется, мы никому не причиняли вреда, кроме самих себя. Я всегда воображала, что в конце концов нас попросят объясниться, сказать что-то в свое оправдание. Тогда маму вызовут, и она будет говорить за нас обеих. У нее есть дар слова, и она умеет так представить сложные подробности, что в итоге история выходит гладкой, словно поверхность озера. Она – фокусница, которая может сделать так, что весь мир покажется головокружительной иллюзией. А правда – это монетка, и ее мама вытащит у тебя из-за уха.
Возможно, детство у меня было не особенно радостным, но разве хоть у кого-то оно прошло идеально? Допустим, папа и мама женаты только друг на друге и счастливы в браке, – даже тогда ребенку выпадает своя доля несчастий. Такие люди много времени тратят, носясь со старыми обидами, раз за разом вспоминая о былых ссорах. Так что у меня есть кое-что общее со всеми остальными людьми.
Мама не испортила мне детство и не разрушила чужой брак. Она хороший человек и подготовила меня. Видите ли, в жизни главное – знать правду. Поэтому нас двоих не стоит жалеть. Да, мы страдали, но в самом главном всегда обладали несомненным преимуществом, особым преимуществом: я была в курсе существования Шорисс, а она ничего не знала обо мне. Моя мама знала о Лаверн, а Лаверн считала, что живет совершенно непримечательной жизнью. Мы никогда не забывали об этом простом и настолько важном факте.
Когда я впервые обнаружила, что, хотя в семье я единственный ребенок, мой отец – не только мой? Не могу точно сказать. Я знала это с тех пор, как поняла, что у меня вообще есть отец. Зато точно знаю одно: выяснить, что у тебя папа двойного назначения, – это необычное явление.
Мне было лет пять, и на занятиях по рисованию в школе учительница, мисс Расселл, попросила всех нарисовать семью. Другие ребята калякали восковыми мелками или карандашами с мягкими грифелями. А я взяла синюю шариковую ручку и нарисовала Джеймса, Шорисс и Лаверн. На заднем плане был Роли, лучший друг отца, единственный человек из другой жизни Джеймса, с кем мы были знакомы. Я раскрасила его мелком, на котором было написано «телесный», потому что кожа у Роли очень светлая. Это было много лет назад, но я все помню. Еще добавила на шею жены ожерелье. Девочке – широкий улыбающийся рот, полный квадратных зубов. Возле левого края листа, в сторонке, изобразила себя и маму. Фломастером я создала маме длинные волосы и закрученные ресницы. А себе только большие глаза. Над всеми шестерыми подмигивало дружелюбное солнце.
Учительница подошла сзади.
– И кого же ты так красиво нарисовала?
Очарованная похвалой, я улыбнулась.
– Свою семью. Папу, его двух жен и двух дочек.
Слегка наклонив голову, учительница хмыкнула:
– Вот как.
Я об этом больше не задумывалась и наслаждалась тем, как она произнесла «красиво». Даже сейчас, когда кто-то говорит мне это слово, я чувствую себя любимой. В конце месяца я принесла все рисунки домой в картонной папке. Джеймс раскрыл бумажник, который всегда был туго набит двухдолларовыми банкнотами, чтобы вознаградить меня за работу на уроках. Я приберегла семейный портрет (свой шедевр) напоследок, ведь он же так красиво нарисован, и все такое.
Отец взял листок со стола и поднес близко к лицу, будто ища зашифрованное послание. Мама встала позади меня, обняла, скрестив руки у меня на груди, наклонилась и поцеловала в макушку.
– Все нормально, – заверила она.
– Ты рассказала учительнице, кто на этой картинке? – спросил Джеймс.
Я медленно кивнула. Мне показалось, что лучше было соврать, хотя не совсем понятно почему.
– Джеймс, – сказала мама, – давай не будем делать из мухи слона. Она всего лишь ребенок.
– Гвен, – возразил отец, – это важно. И не надо так испуганно смотреть на меня. Я не собираюсь высечь ее за сараем.
Тут он хохотнул, но мама не поддержала.
– Она всего лишь нарисовала картинку. Все дети рисуют.
– Выйди в кухню, Гвен, – попросил Джеймс. – Дай мне поговорить с дочерью.
Мама запротестовала:
– Почему мне нельзя остаться здесь? Она ведь и моя дочь.
– Ты и так постоянно с ней, тем более твердишь, что мы мало общаемся. Вот теперь дай нам поговорить.
Мама поколебалась, потом разомкнула объятия.
– Она всего лишь ребенок, Джеймс. И пока не знает всех тонкостей.
– Не волнуйся, – ответил он.
Мама вышла из комнаты и, скорее всего, подозревала, что отец может произнести слова, которые ранят меня и на всю жизнь подрежут крылья. Я видела это по ее лицу. Когда она расстраивалась, то двигала челюстью, будто жуя невидимую жвачку. По ночам я слышала, как она скрипит зубами во сне в спальне. Звук напоминал скрежетание гравия под колесами машины.
– Дана, иди сюда.
На Джеймсе была темно-синяя форма водителя. Фуражку он, наверное, оставил в машине, но я заметила на лбу вмятину от резинки.
– Пойди поближе.
Я поколебалась, глядя на дверной проем, за которым скрылась мама.
– Дана, – произнес Джеймс, – ты ведь не боишься меня, правда? Ведь ты не боишься своего папу?
Голос звучал печально, но я расценила слова как вызов.
– Нет, сэр, – ответила я, отважно сделав шаг вперед.
– Не называй меня «сэр», Дана. Я тебе не начальник. Когда ты так говоришь, мне кажется, будто я надсмотрщик.
Я пожала плечами. Мама сказала, что нужно всегда называть отца «сэр». Неожиданно Джеймс потянулся ко мне и усадил к себе на колени. Когда он говорил, мы оба смотрели вперед, так что я не видела выражения его лица.
– Дана, я не могу позволить тебе рисовать картинки вроде той, что
