Люди города Ура - Игорь Дьяконов

Однако, несмотря на существование — вернее, прозябание — общин наряду с царским хозяйством и частных хозяйств внутри этих общин, нельзя не признать, что царский сектор настолько доминировал во всех отраслях экономики при III династии Ура, что, несомненно, должен был определять также и лицо нижнемесопотамского города того времени. По-видимому, этого не наблюдалось в таком масштабе в городах других стран Передней Азии ранней эпохи, и поэтому мы ни в коем случае не должны рассматривать нижнемесопотамский город III–II тысячелетий до н. э. в качестве некоего образца или эталона древневосточного города. Если он заслуживает внимания и интереса историка, то не потому, что дает возможность судить о древнем Востоке «вообще» (представление о том, что существовал древний Восток «вообще», — не более как распространенное заблуждение), а потому, что вавилонская культура оказала огромное влияние на последующие культуры Западной Азии, а через них — на культуру всего человечества.

Хотя в эпоху, рассматриваемую в настоящей книге (начало II тысячелетия до н. э.), положение в Нижней Месопотамии, и в том числе в ее городах, очень изменилось по сравнению со временем деспотизма III династии Ура, тем не менее влияние сравнительно недавнего прошлого еще сказывалось, и мы и в это время с трудом можем обнаружить среди городского населения Нижней Месопотамии лиц, которые не были бы так или иначе связаны с дворцом и особенно с храмом, хотя не обязательно подчинены ему. Формальная связь городских жителей с храмовой организацией — особенность, сохранившаяся в стране еще в течение многих столетий, но вовсе не свойственная всем древним странам Ближнего Востока.

Поэтому, изучая нижнемесопотамский город начала II тысячелетия до н. э. (т. е. после III династии Ура), мы должны учитывать, что будем иметь дело не с процессом становления города, растущего естественным путем из более ранних общинных структур, а с образованием города особого типа, возникшего в результате крушения почти полной хозяйственной монополии деспотического царского хозяйства, которая господствовала здесь в предшествующий период.

История падения Урского государства и возникновения царства Ларсы рассказана в серии «История древнего Востока», выпускаемой Институтом востоковедения АН СССР. Ограничимся тем, что отметим самые главные этапы событий.[7]

На общество III династии Ура при всей его упорядоченности воздействовали серьезнейшие внутренние противоречия; за исключением бюрократической его верхушки, мало кто был заинтересован в продолжении его существования. Однако ни одна из общественных группировок не обладала достаточными возможностями для разрушения существовавшего порядка. Падение III династии Ура явилось результатом прорыва аморейских (западносемитских) скотоводческих племен на поля Юго-Восточной Месопотамии; он был произведен обходным путем поперек Центральной Месопотамии, затем на юг между р. Тигром и предгорьями Загроса в Иране и, наконец, на запад через Тигр. События разворачивались с 2025 по 2004 (или 2003) г. до н. э. ИшбиЭрра, полководец последнего урского царя ИббиСуэна, взялся обеспечить столицу хлебом и отстоять страну от на-10 шествия; столицу он не накормил (цена на хлеб здесь выросла в 60 раз), но наступление овцеводов сдержал; однако в ходе войны уже в 2017 г. ИшбиЭрра создал новое, собственное государство со столицей в малоизвестном городке Иссине; государство Ура постепенно сошло на нет и в конце концов погибло, — впрочем, не от амореев, а от войск соседнего Элама, воспользовавшегося неурядицами в Нижней Месопотамии. ИббиСуэн, войска которого еще в конце 20-х годов XXI в. до н. э. громили Элам и заходили в глубь нынешнего остана (губернии) Фарс (город Аншан, ныне городище Тали-Мальян), был уведен в кандалах в горы и там, надо думать, предан казни. После нескольких лет оккупации опустошенного и голодного Ура (2003–1996 гг. до н. э.) эламиты ушли и оставили древнюю столицу царям Иссина, которые с этого времени стали понемногу ее отстраивать.

Вторжением амореев и постепенным переходом округа за округом к ИшбиЭрре был сразу же нарушен точнейшим образом отрегулированный, но громоздкий и в высшей степени негибкий бюрократически-полицейский аппарат учета и надзора, учрежденный для царского хозяйства в масштабе всей страны при III династии Ура;[8] отряды гурушей, работавших из-под палки на царских полях, на юго-востоке страны попросту разбежались. «Плач о гибели Ура»,[9] исполнявшийся впоследствии в храмах Двуречья, вкладывает в уста урской богини Нингаль такие слова:

Вола моего из хлева не гонят пастись — его погонщик ушел,Барана моего из хлева не гонят пастись — его пастырь ушел,В каналах моего города воистину набрался песок,Воистину они обращены в жилище лисиц,Не текут в них проточные воды — заботившийся о них ушел,На полях моего города нет ячменя — надзиратель[10] ушел……Мое добро пришедший снизу вниз унес по реке(мое добро! — говорю я),Мое добро пришедший сверху вверх унес по реке(мое добро! — говорю я),Мое серебро и каменья разобраны —(мое добро! — говорю я),Мои сокровища разорены —(мое добро! — говорю я),Моим серебром, кто не знал серебра, тот наполнил руки,Моими каменьями, кто не знал каменьев, тот украсил шею…

Таким образом, нашествие амореев принимало характер социального переворота и краха гигантского псевдо-«латифундиального» хозяйства царей III династии Ура. Дезорганизация царского хозяйства и разорение или уничтожение хлебных складов на всем востоке страны привели к голоду в городах, не попавших в руки к амореям: ведь в «Царстве Шумера и Аккада» при царях Ура не поощрялись самостоятельные хозяйства, и огромное множество городского населения, а также сельской бюрократии и надсмотрщиков целиком зависело от царских пайков.

Цари новой династии «Царства Шумера и Аккада», правившие в Иссине, сохранили нечто приближающееся к традиционному порядку в городах по Евфрату — если не на всем протяжении от Мари (на среднем течении р. Евфрат) до Ура (недалеко от его устья), то, во всяком случае, вокруг Иссина и общегосударственного культового центра — Ниппура. В частности, нам известно, что здесь продолжали функционировать царские мастерские прежнего образца,[11] однако учетные документы царских сельскохозяйственных имений исчезают. Нередко возникали, видимо, такие ситуации, в которых начальникам и надсмотрщикам полевых работ (а подальше от столицы — и мастерских) попросту не перед кем было отчитываться; номинально оставаясь царскими служащими, они фактически начали действовать как хозяева, на свой риск и страх. 100–150 лет спустя мы встретим в Нижней Месопотамии частные мастерские (несколько меньшего масштаба, чем прежние царско-храмовые), основанные на снабжении сырьем через частную торговлю и не полагающиеся более на централизованное распределение производимой продукции.

Еще более влияла на общее положение в стране проблема снабжения огромных толп царских служащих и царских работников. При III династии Ура всякое самостоятельное хозяйствование царских служащих, не говоря уже о производящем персонале, не поощрялось; выдача земельных наделов служащим хотя и не совсем прекратилась,[12] но осуществлялась, видимо, лишь в каких-то единичных случаях, а в остальных почти полностью была заменена системой пайков.[13] Но при сложившейся теперь в стране политической и военной обстановке государство не могло брать на себя бесперебойное обеспечение постоянными пайками не только служащих, но и непосредственных производителей продукции; пришлось участки царско-храмовой земли раздавать самим царским служащим и даже работникам, и они начинали вести на них фактически частное хозяйство, хотя и не были их собственниками.

Все эти тенденции еще усилились лет сто спустя. По мере того как ирригационная система Нижней Месопотамии, никем не поддерживаемая (а каналы требуют почти ежегодного обновления), приходила в негодность, богатые поля Шумера, привлекшие сюда овцеводов, которые использовали их главным образом под пастбище, быстро превращались в выжженную пустыню. Как говорится в «Плаче о гибели Ура»:[14]

Мои поля, как поля, откуда изгнана (?) мотыга, выращивают нечистые, сорные травы (?),Мои пальмовые рощи и сады, дарившие много патоки и сикеры, воистину выращивают тернии,Моя равнина, где веселились и пировали, воистину высохла, как печь (?)…

Поэтому и овцеводам надо было перестраивать свое хозяйство. Выход они нашли в том, чтобы наниматься в качестве воинов к аккадским царям и правителям городов, получая за это небольшие участки орошенной земли, которые обрабатывали как умели.[15] Заметим, что тогдашние овцеводы вовсе не были кочевниками-бедуинами: у них не было еще ни прирученного коня, ни верблюда, поэтому они не могли отходить далее двух дней от воды и не совершали регулярных перекочевок; при таком хозяйстве пастбища довольно быстро оскудевали и не восстанавливались, вынуждая пастушеские племена к новым переселениям, и в любом случае им трудно было обходиться без подсобного земледелия.[16] Поэтому овцеводческие племена не были вовсе чужды земледельческой работе, и при случае они переходили к оседлой жизни без особого труда, хотя это и означало ухудшение их рациона: пастух питался главным образом молоком, сыром и бараниной, а земледелец — ячменным хлебом и продукты животноводства видел гораздо реже, почти исключительно по праздникам, после жертвоприношений.[17] Но когда начинался падеж овец от засухи, то и пастух становился земледельцем, а воином — тем более.