Все на продажу. Театральные хроники - Юрий Жук

Да. Кстати, о положении. Совсем забыл сказать, что последние десять лет, ко всему прочему, Кавалеров тянул на себе еще и лямку художественного руководителя театра. Хотя, чего душой кривить. Давно уже тяготился должностью. Нет, поначалу, это ему импонировало. И он с радостью принял предложение.

– Ну, если не я, то кто же? – Гордился он.

И, на самом деле. Кто же? Кому, как не ему, корифею, в самом прямом смысле этого слова, встать на капитанском мостике у руля. Формировать труппу. Выстраивать репертуар. Наконец, приглашать на постановки режиссеров. Однако, надев на себя этот хомут, вскоре понял, хомут-то надобно тянуть. И, знаете, по началу, тянул. Тянул изо всех сил, даже срывался на галоп. Потом, все больше рысцой, время от времени, переходя на шаг. А последние два, три года и вовсе плелся, едва передвигая копыта.

Понятно, что все это, фигурально выражаясь. Так- то, он был еще, о-го-го. Несмотря на свою грузность, старался держать себя в форме. По утрам непременно делал приседания с наклонами. Правда, до пола руками он и в молодости не доставал. Но пытался, честное слово. Каждое утро, пытался. Потом, что еще? Ах, да. Обтирался холодной водой. Ежился, кряхтел, уж больно не нравилась ему эта процедура, но, тем не менее, обтирался. Чтобы видела жена.

Ну, и, пожалуй, главное. Эта самая жена. Молодая жена. Впрочем, не такая уж и молодая на сегодняшний день. Однако, ради нее он оставил свою прежнюю благоверную, с которой делил постель годков эдак двадцать. Как говорится, и в горе, и в радости. Слепил двух дочек, которые к тому времени сами обзавелись семьями и, благополучно, ушел к своей давнишней и верной поклоннице, роман с которой тайно, но регулярно поддерживал на протяжении многих лет. Справедливости ради надо сказать, что ушел с одним чемоданом, оставив прежней семье все нажитое за долгие годы «непосильного труда».

Хотя, о чем тут может идти речь? Когда это периферийные актеры, даже самые раз самые, могли заработать что-то приличное? Вот так и перебивались от зарплаты до зарплаты. Нет, конечно, бывали случаи, когда, неожиданно, какой-нибудь столичный режиссер приглашал из далекой глубинки понравившегося счастливчика к себе в театр. Или киношный, к себе в картину. Или сразу, и в театр и в картину. Но это бывали все-таки исключения из правил. А мы говорим о правилах. О системе, сложившейся десятилетиями, да что там десятилетиями. Веками. Со времен Счастливцева и Несчастливцева, так точно показанных классиком.

Но, не это главное. Главное, что ушел с одним чемоданом. Оставил все что было – квартиру в центре города. А по тем временам, приличная квартира сама по себе была приличным состоянием, когда большинство актеров ютилось семьями в общаге с кухней и удобствами в конце коридора. Вот на эту самую общую кухню и привел наш Степан Михайлович молодую жену, заняв маленькую комнатушку в конце длинного коридора, по соседству с этими самыми удобствами. И, был, вроде бы, даже счастлив.

Но и тут судьба благоволила к нему. Потому, как эту комнатушку они, с молодой женой, занимали недолго. Супругу, она, кстати, не покладая рук, трудилась в сфере торговли, назначили директором центрального гастронома города. А тут перестройка, грянули девяностые. Приватизация-мриватизация и, сами понимаете, вскоре, молодожены переехали в новенькую двух уровневую, и с евроремонтом. Но, ни какой корысти Кавалеров не преследовал. Его сразил наповал Ангел Любви. Что ж, это сплошь и рядом случается. А Кавалеров-то, чем хуже? Хоть и не мальчик, но муж. Но, любовь любовью, а отказываться от того, что само плыло в руки, глупо было бы.

Театр опустел. Актеры давно разошлись по домам, ко щам и жареной картошке. Рабочие разобрали декорации и подняли кулисы. И только Кавалеров никуда не торопился. Ему было уютно в старой гримерке, где он прожил значительную часть своей жизни. За этим самым столиком и в этом самом кресле. Сколько десятков лет он ежедневно приходил сюда?

– А действительно, сколько? – Кавалеров попробовал сосчитать, но сбился. Коньячок давал о себе знать.

– Да не все ли равно? Какая разница. Много. – Сказал он, махнул рукой отражению и, поудобнее, устроился в кресле.

Он, не просто так, не уходил домой. Было одно важное дело, отложить которое Степан Михайлович, ну ни как не мог. Но для этого требовалось время полного покоя в театре. Потому он и ждал, когда все разойдутся, чтобы наступило это время.

В гримерку осторожно постучали. Скрипнула дверь. Приоткрылась. И раздалось низкое контральто вахтерши:

– Степан Михайлович. Вы еще не ушли? А-то я гляжу, на вахте ключа нет. Все сдали, только ваш один и остался.

– Возьми его, Валюша. Я своим закрою. – Кавалеров повернулся к двери. – Что, все разошлись?

– Да уж с полчаса как разбежались. Я и служебный заперла. Там Петрович остался. Вдруг, кто вернется. А сама к вам, узнать. Может, нужно чего?

– Да, нет, Валюша, ничего не нужно. Иди, себе. Я через директорское парадное выйду. Заодно, шоферу скажи, пусть машину туда же подгонит. – И вдруг, передумал. – Погоди минутку. Дверь прикрой. Хотя, чего там. Все равно никого нет.– И предложил, неожиданно, немного обескуражив. – Выпей со мной. – Вахтерша застеснялась. – Да, ладно тебе. Я ведь помню, как ты прежде зажигала.

– Прежде. Что прежде было, быльем поросло. Ты вон, Степан Михайлович, тоже не промах был. – Глянула на Кавалерова вахтерша, перейдя на «ты». Я помню, как ты меня, лет сорок назад, аккурат, под новый год портвейном угостил, а потом вот в этой самой гримерке, на эту самую банкетку уложить пытался. Не уж-то повторить решил? – Вахтерша хохотнула низко и присела на край расшатаной банкетки.

– Да ну тебя, Валька. – Теперь уже смутился Кавалеров. Потом что-то вспомнил. – А чего это, вдруг, пытался? Не пытался, уложил. – И глянул на нее соколом.

– Да- а? – Зарумянилась вахтерша. – Точно уложил? Что-то я такого не припомню.

– Уложил, уложил. – Кавалеров лихо подкрутил несуществующий гусарский ус.

Надо сказать, что вахтерша Валя, а лет двадцать назад Валентина Петровна, а еще раньше просто Валюша, молодая, подающая надежды, актриска, только после училища, была необычайно соблазнительна, той вызывающе вульгарной, но сразу бросавшейся в глаза, красотой, которую умеет ценить наш брат, мужик. От рабочего сцены, до директора, все, как один, пускали слюни, глядя на ее крепкий зад, посаженый на такие же крепкие ноги и фантастическую, тогда еще упругую, грудь. И все это при необычайно тонкой талии. А ведущий артист Гоша Григорян, царствие ему небесное, даже придумал стишок и декламировал при каждом удобном случае:

– Валькин шарик, как орех.

Так и просится на грех.

Но годы внесли свои коррективы. И в шестьдесят пять, Валюша превратилась… ну, в кого превратилась, в того и превратилась. И только голос – низкое грудное контральто – остался прежним.

– Ну, давай, наливай, чего уж там. – Вынула она из кармана синего халата граненый стаканчик и протянула Кавалерову. – Только на донышко, а то захмелею. Я ведь знаю, ты нынче крепкое пьешь. Да и себе плесни. Что я в одного пить буду? – И стало заметно, она уже позволила себе малую толику.

Кавалеров разлил. Подружке чуть-чуть, в свой – побольше. И спрятал остаток за зеркало. Выпили по глоточку. Помолчали.

Валюша, давайте и дальше так ее называть, для удобства. Будто и не было этих сорока лет на сцене, а, в результате, как и у всех, мизерной пенсии, к которой, чтобы, как-то прожить, приходилось добавлять такой же мизерный заработок вахтерши. Хотя, дело, наверное, не только в деньгах. Да, что там, наверное. Наверняка. Сейчас у нее оставалась, хоть какая-то видимость нужности, а главное, причастности к любимому делу. Пусть у вешалки, но в театре. На проходной, но рядом со сценой.

Так вот. Валюша повернула голову в сторону Кавалерова, глянула на него повлажневшими глазами.

– Что, Степа, к финалу дело-то идет?

– Ты, про что это, голуба, моя? – Степан Михайлович сделал вид, что не понимает.

– Да, про то. И не делай такие глаза. – Валюша глянула на Кавалерова. Продолжила. – Ты думаешь, я не вижу, каково тебе нынче приходится. Ты думаешь, другие не видят? Нахватал должностей со всех волостей. А ведь не мальчик. Поберечься бы надо. Передохнуть. Сделать паузу. – Перевела дыханье. И тихонько, по-матерински жалостливо, почти без звука попросила. – Побереги себя, Степа.

Кавалеров ошарашено глянул на нее:

– Ну, ты ведьма. Я ведь, только недавно, то же самое себе говорил. Ты, что? Мысли мои подслушала. – И повторил с расстановкой еще раз. – Только что, на этом самом месте, – он обеими ладошками шлепнул по подлокотникам кресла, – буквально, перед твоим приходом, – с нажимом, и по слогам, произнес он, – об этом думал. Ну, ведьма. Право слово, ведьма. Недаром, про тебя говорят, будто, что угодно наворожить можешь. – Попробовал перевести все в шутку. Протянул руку и слегка ущипнул ее за бок. – Может, и мне поворожишь? – И вновь, глянул на нее теперь уже не соколом, орлом. Валюша, от неожиданности, вздрогнула, но игры не приняла.