Никогда не сдаваться - Татьяна Покопцева

КОГДА количество ампул стало превышать норму, которую могли выдать на дом, нам предложили хоспис – сразу после моего восемнадцатилетия. Пролетел почти месяц. В то время я училась в педагогическом колледже по напутствию родителей. Там был вокально-инструментальный ансамбль, в котором я проводила все перемены, а порой и уроки, с которых меня отпрашивал руководитель ансамбля. Я пела, выражая в музыке свое горе, находя в этом свое душевное спасение. И по сей день я живу музыкой.

25 октября 2000 года, солнечным осенним утром я, как всегда, собиралась ехать на учебу. Уже в дверях отец сказал мне, что поедет к маме завтра, так как сегодня ему обязательно надо быть на работе. Когда я подошла к колледжу, меня словно парализовало, и я в него даже не зашла. Резко развернувшись, синяя от дрожи, я поехала в хоспис, где лежала мама. Последней, кто её видел, слышал её голос, держал за руку, была я.

Когда я подошла к ней, мама посмотрела на меня кристально чистыми глазами – такие глаза я видела у нее впервые. Она спросила меня: «Кто ты?», и я ответила: «Мамочка, это же я, твоя дочь!», на что она задумалась и очень спокойно сказала: «У меня никогда не было детей».

Я плакала, держала ее за руку и снова плакала, потому что в тот самый момент я поняла, что она даже не узнаёт меня. Прошло семнадцать лет, а я, как вчера, помню это старое деревянное строение в Ольгино, помню скрипучие деревянные полы, облупившуюся краску на оконных рамах, запах стен и маму. Маму, которая больше

никогда не смогла меня обнять и прижать к себе. Я осиротела в ту самую секунду. Больше никто и никогда так не ждал меня, не целовал и не смотрел на меня так, как это делала она.

В шесть утра следующего дня раздался телефонный звонок. Я открыла глаза. Папа быстро вскочил с постели и побежал к телефону. Мы оба знали, кто и зачем нам звонит. Я лежала под одеялом тихо, как мышка, и боялась пошевелиться. Положив трубку, папа медленным шагом направился в свою комнату. Не вставая с кровати, я спросила его, кто звонил, и папа ответил: «Из хосписа», а после добавил: «Мамы больше нет».

25 октября наш дом опустел. Все держалось на ней, на одной хрупкой, но сильной женщине, которая была громоотводом для всех. Она всегда находила слова для меня, для отца, всегда подставляла себя под удар, лишь бы все было мирно. Она была именно тем связующим звеном, которое невозможно заменить. Когда его изъяли, все рассыпалось. Мы с папой̆ остались вдвоем. Это было непривычно, странно, я не понимала, как начать разговор, когда лучше это сделать и стоит ли вообще его начинать. Я стала одинокой во всех смыслах этого слова. С мамой я была, как за каменной стеной: за меня думали, решали, но вот пришло время становиться совсем самостоятельной – хозяйкой в доме. Мир рухнул, но это было только начало всех моих испытаний.

С.В. Васильевой

Колокола звонят так грустно,Так одиноко и так пусто,Что замерзаешь от тепла,С которым жил еще вчера.

В окне, как черно-белый сон,Застыло все. Дыхание в немОстановилось, и смирениеОкутало, в глазах – смятение…

Не будет больше разговоров,Непонимания, долгих споров.Тебе – небесные просторы,А мне – людей слова и взоры.

Теперь с холодною душоюСмотрю на все, и сердце воет.Как одинокий волк в лесу,Скитаясь, кров себе ищу.

НА 39-й день после похорон я поехала к маминому отцу, моему деду. Он не был на похоронах, так как лежал в военном госпитале, и я давно его не видела. Приехав к нему, я стала рассказывать, как все прошло. Он плакал. Потом мы пошли выпить чая. Жена деда (после смерти бабушки дед официально женился), которая была младше моей мамы на два года, вступила в беседу. Она абсолютно равнодушно смотрела на меня, ей не было меня жаль – скорее, она ждала, когда же я уйду. Обратившись к деду, она спросила, знаю ли я, что я не родная? Деду сразу стало плохо, он стал кричать на нее – зачем она лезет не в свое дело? Потом он начал оправдываться, говорить, что она что-то напутала, но я уже не могла уйти просто так, ничего не узнав.

Мы сели в отдельной комнате, и я потребовала объяснений, после чего ему пришлось во всем сознаться. После нашего разговора я молча встала, проследовала в коридор и вышла из квартиры. Деда я больше никогда не видела. Он скончался через полгода после мамы. Спускаясь по ступенькам вниз, я плакала. «Такого не может быть». Я все время задавалась одним и тем же вопросом: «Мы же так похожи… У нас с мамой одинаковые подбородки, родинки, фаланги пальцев, размер ноги. Как же так?».

Я приехала домой. На следующий день было 40 дней со смерти мамы. Полный дом народа, подготовка к последнему тяжелому дню. Поздоровавшись, я тихо прошла в свою комнату. Все стали спрашивать у моего отца, что со мной, чем я так расстроена. Я тихонечко подкралась к кухне, где все находились. Мне было хорошо слышно разговор. Подруга моей мамы спросила, где я была, и папа ответил: «У деда». Она предположила, что, может быть, дед мне все рассказал, на что отец ответил: «Скорее всего». Дальше не было никакого смысла слушать: я поняла, что дед сказал правду. Меня действительно взяли из детского дома, когда мне было полтора года.

Я никогда в жизни не испытывала такой головной боли, как в тот вечер. Я все время плакала. Дом моих родителей, который был для меня таким родным, в одночасье стал чужим и холодным. Мало того, что не стало мамы, так еще и не стало меня. Я потеряла на какое-то время понимание того, что происходит со мной, с моей семьёй, кто мы друг другу, и как мы будем жить дальше.

На следующий день все, кто пришел почтить память моей мамы, заметили, что со мной что-то не так. Я сидела у могилы и не могла осознать все до конца. Как же меня мог так сильно любить человек, который не был мне родным по крови? Кто я, кто те люди, что родили меня? Мне не давал покоя этот вопрос. Почему моя биологическая мать оставила меня? Вернувшись домой, проводив гостей, я набралась мужества и поговорила с папой, сказав, что я знаю, что они с мамой – не мои биологические родители.

Реакция моего отца стала для меня неожиданностью. Он закрылся, испугавшись дальнейшего развития событий. Я попросила его, чтобы информация об удочерении осталась между нами, сказала, что для меня этот факт не имеет значения. Я говорила, что не важно, кто меня родил, важно, кто меня вырастил, но папа выбрал другой путь. Он всем рассказал правду. Мы стали очень далеки, наши отношения летели в пропасть, разбиваясь по дороге о препятствия. Так я осталась совсем одна. Рядом со мной долгое время была мамина подруга и больше никого. Все люди, присутствовавшие на похоронах, произносившие громкие слова соболезнования, исчезли из моей жизни навсегда.

Наша жизнь с папой становилась невыносимой. Обстановка накалялась еще больше. Я понимала, что мне необходимо стать независимой и зарабатывать самостоятельно. У меня не было образования, я ничего не умела делать. Раньше у меня была мама, которая все могла решить, теперь же мне приходилось решать все самой. И я решила. Я бросила колледж, взяла все золото мамы и бабушки, кроме обручальных колец родителей, и заложила в ломбард. К сожалению, выкупить я его потом не смогла. На полученные деньги я привела себя в порядок и нашла работу в качестве певицы в баре. Поработав немного, я собрала вещи и уехала жить в Москву. Я искала себя в большом городе, у меня появились долги, но я никогда не сдавалась. Я всегда верила, что у меня все получится, и честно трудилась. На меня ничего не упало с неба просто так. Я знаю цену каждому заработанному рублю. Москву я не смогла полюбить настолько, чтобы остаться в ней навсегда – меня все время тянуло в Санкт-Петербург. Когда я приезжала в родной город, уже на платформе мне становилось легче. Я заряжалась воздухом, улицами, всем, что окружало меня дома. В один прекрасный день я осталась и больше не уезжала из Петербурга.

Конец ознакомительного фрагмента.