Стихотворения 1906-1916 годов - Самуил Киссин

Двери накрепко замкну, —

Потешаясь надо мною,

Ты стучаться в двери станешь,

Ты полночной птицей прянешь

К моему окну.

Прочь! Лежи в своей могиле!

(Иль не каждый мертвый спит?)

Иль тебя не схоронили?

Над тобою не служили

Панихид?

Иль не этими руками

Ты убит?

Нет, не каждый мертв убитый:

Под тяжелыми плитами

Пробуждается иной.

Так и ты, покинув плиты,

Всюду следуешь за мной.

Лидино, 25 июня 1907

«Я — царевна пленная…»

Посвящается М. С. М.

Я — царевна пленная.

В башне я одна.

Моет камень пенная

Белая волна.

За решеткой черною

Взор полуослеп.

Я стопой упорною

Мерю тесный склеп.

Длятся дни постылые,

Тянутся в тиши.

Сны мои бескрылые

В тягость для души.

Жду тебя без веры я,

Сокол мой, жених…

Стены башни серые,

Крики часовых.

Лижет камень пенная

Белая волна

В скорби неизменная

Я одна, одна.

1907

«Веет грустью ласковой, осенней…»

Веет грустью ласковой, осенней.

Как светло-прозрачна синева.

Листья клена — золотые кружева.

Грустью веет ласковой, осенней.

Город тонет в утреннем тумане.

Нежно золотятся купола.

Речка неподвижна… замерла…

Серебрится в утреннем тумане.

Сонный ветер грезит… На деревьях

Осыпаются неслышные листы.

Сердце бедное мое, и ты

Словно ветра вздохи на деревьях.

<1907>

Посвящается Андрею Белому

Октябрь опять к окну прильнул,

И сердце прежней пытке радо.

Мне старый парк в лицо дохнул

Ночною резкою прохладой.

Кой-где на ветке поздний лист

Сияньем месячным оснежен.

И ветра полуночный свист

Разгулен, жалобен и нежен.

Взметай, крути сухую пыль,

Шуми в деревьях, бейся в ставни!

Твоя бродяжья злая быль

Старинной сказки своенравней.

Ты, вольный, мчишься без дорог.

То в лес шарахнешься сослепа,

То, завизжав, рванешь замок

На старых, ржавых петлях склепа.

Осенний ветер, буйный брат!

Твой злобный вой, как голос друга.

И я, как ты, умчаться рад,

Залиться бешеною вьюгой.

Но я устал, но я без сил,

Я сердца мук не успокою.

Я только в парк окно открыл

И тихо-тихо вторю вою.

1907

XVIII-му

     П.М.

О милый век, изнеженно-манерный,

Причудливый и строгий, как сонет!

Дай услыхать твой чопорный привет,

Заученный, протяжный и размерный.

Прелестницы с улыбкой лицемерной

И гибким станом, стянутым в корсет!

Как манит взор ваш, нежный и неверный,

И ваших губок розовое «нет»!

И оттененный мушкою румянец,

И строгостью своей влекущий танец,

Ваш радостный, ваш плавный менуэт,

И светлый грех, и легкий, и безгрешный,

И жизни бег веселый и неспешный!

О дивный век! Пленительный сонет!

1907

Подстриженных деревьев низкий ряд.

Усыпанная гравием дорожка.

Здесь каблучком стучит порою ножка,

И мятым шелком юбки шелестят.

Когда не вовсе Ваш притворен взгляд

И Вы меня… жалеете немножко,

Вы поутру придете в тихий сад,

Чуть Феба первый луч блеснет в окошко.

Там у беседки мраморных колонн

Я Вам прочту, коленопреклонен,

Сонет, что вдохновлен сегодня Вами.

О, Вы простите дерзкие слова:

От Ваших глаз кружится голова,

А быть правдивым Вы велели сами!

1907

«Меланхоличность буксовых аллей…»

Меланхоличность буксовых аллей,

Дыханье ветерков неуловимых,

Златая гладь прудов невозмутимых,

Ленивое плесканье лебедей.

Но сердцу томному всего милей

Средь образов заветных и любимых

Беседка в розовых вечерних дымах,

Беседка — пышный замок в царстве фей.

«Не тянет глубь. Не манит высь…»

Не тянет глубь. Не манит высь.

А пустота ночей страшна.

Недоброй гостьи берегись.

Беги полночного окна.

Она страшнее, чем гроза.

Она к стеклу прильнет, как вор.

И будут белые глаза

Глядеть тебе в лицо. В упор.

А ночь идет. л сон Далек.

А горло сдавлено в тиски.

И белоогненный поток

В твои вливается зрачки.

А ночь идет. Огонь потух.

И мрак — всевластный господин.

Не воет пес. Молчит петух.

И с нею ты один. Один.

И медлит ночь. Часы ползут.

Улиток ход стократ быстрей.

Она с тобой. Она вот тут.

Ты не сведешь с нее очей.

Огнем горит недобрый зрак.

Все — яркий свет. Все — белый свет.

Упала ночь. Отпрянул мрак.

Но свет дневной не будет. Нет.

1907

За стеною матчиш на разбитом пьянино.

В коридоре звонки, разговор, беготня…

О, как грустно на склоне осеннего дня!

За стеною матчиш на разбитом пьянино.

Мелких звуков растет и растет паутина.

Близко звякнули шпоры… Постой, не беги!

Шелест юбок… Целуй! И затихли шаги…

За стеною матчиш на разбитом пьянино.

О Великий Господь, Властелин мой единый!

Как придет за душой моей дьяволов рать,

Неужель будет так же, все так же звучать

За стеною матчиш на разбитом пьянино?!

1907

«Сухой осенний резкий воздух…»

Сухой осенний резкий воздух.

Ни облачка. Лазурь чиста.

И на чернеющих бороздах

Ворон крикливая чета.

Деревья черны, длинны, худы.

Не слышно листьев под ногой.

Их рдяно-золотые груды

Умчались в пляске вихревой.

Иду. Далек мой путь бесцельный.

Давно со мной моя тоска.

И голос ласково-свирельный

Уж не зовет издалека.

И в этой четкости осенней,

И в чистом небе узнаю

Мечту увядшую мою

Давно, без слез и сожалений.

1907

I.

«Окна завешены шторами…»

Окна завешены шторами,

Трещит, разгораясь, камин.

Сердце биеньями скорыми,

Сердце больными укорами

Твердит: ты один! ты один!

Маятник ходит размеренно,

Усталых часов властелин.

Угли трещат неуверенно.

Сердце стучит: все потеряно!

Стучит: ты один, ты один!

II.

«Стучится в дверь рука упрямая…»

Стучится в дверь рука упрямая.

Войдите! Скучен мой досуг.

И дверь открыв, вошла Тоска моя,

Старинный, неизменный друг.

Подсела к жаркому камину ты

И смотришь на игру огня.

Зачем так строго брови сдвинуты?

Иль разлюбила ты меня?

Иль не с тобой часами длинными

Вели мы тихий разговор?

И кружевами паутинными

Усталый застилался взор.

И ночью, молчаливо-думная,

Склонившись ласково ко мне,

Не ты ли, кроткая, бесшумная,

Со мной рыдала в тишине?

1907

«Волной расплавленно-холодной…»

Волной расплавленно-холодной

Горит ручей,

В степи пустынной и бесплодной,

В степи моей.

Кругом поломанные травы,

Суха земля.

Вдали пленительной дубравы

Мои поля.

И жду, изведав солнца ярость,

Тоской объят,

Его пылающую старость,

Его закат.

1907

«Склоняется мой день простых и молчаливых…»

Склоняется мой день простых и молчаливых

Ненужных дел.

В томительных и пламенных отливах

Земных небес предел.

О злая скорбь моя! Пусть пурпурные крылья

Простер закат,

Но стоны злобные унынья и бессилья,

Как коршуны, парят.

И плавный их полет, уверенный и властный,

Быстрей, быстрей.

О злая скорбь души моей бесстрастной,

Сухой души мой.

Сбрось тягостную власть тоски твоей усталой,

Гори, гори!

О, никогда такой мучительной и алой

Я не видал зари!

1907

«Брезжит утро. Свет неверный тихой ночи метит грань…»

Брезжит утро. Свет неверный тихой ночи метит грань.

Дух упавший в бездну, слышит некий властный глас:

восстань!

А в пещере тесной, смрадной, в свод ширяяся крылом,

Нетопырь трусливо-жадный лик свой кроет перед днем.

В белом небе на востоке, словно лик задернув свой,

Розовея, чуть алея, солнце всходит над землей.

Но мгновение, и с лика скинув легкую чадру,

Вольно, радостно и дико мчится в ярую игру.

И на тихой сонной глади ставит яркую печать.

«Лучезарный Бог твой — Солнце!» — может каждый