Только не о кино - Юрий Назаров

С-час-тье — сейчас, в этот вот миг, в сей час побудет — и все… Так оно всегда было, есть и будет. И этот миг не был и не станет исключением…

Преподавал у нас когда-то в Щукинском училище русскую литературу Павел Иванович Новицкий, так он считал, что стихи в определенные моменты жизни должен, обязан писать каждый нормальный человек, ну а поскольку я был вроде живым, нормальным, то и…

9 июля 1959 г. (22 года, каникулы перед последним 4-м курсом Щукинского; из «душевного штопора», в котором крутило и било меня в 19 лет в 1956-м, давно вышел, в душе и в делах относительный порядок, хотя… проблемы, конечно, были. Когда было, чтоб их не было?..)

Полтретьего утра. Первая ночь дома. Родной Новосибирск, Заельцовка… Не спится… Говорят, привычка к московскому времени…

За окном мирно и деловито уркотел трактор. На душе светло и спокойно-радостно: труд! созидание! Далекий милый Казахстан вспоминается… В темноте комнаты — частые синие электрические вспышки… За окном — только родненький трудяга трактор. Тишина…

И вдруг по всему небу глухое, темное, мрачное грохотание, все сильнее, сильней, с угрюмостью и упрямством убийцы… Глупая фантазия: атомная бомба? Разрушение, смерть…

И тут же яркий отблеск на потолке и — тррреск!.. Задорный! Озорной, мальчишеский какой-то… родной, природный, не искусственный, не рукотворный… Со здоровым, честным и открытым (не скрытным, не подспудным!) треском и скрежетом. И разгульный рубаха-парень гром открыто и широко раскатился во все края и стороны!.. Проказница-гроза творит свою веселую и благодатную работу. Посыпался, заплямкал и — вот уже полил с крыши обильный, полный дождь.

…Закурил махры, вышел на крыльцо… Темно. Один. А дождь хорош! Все наяривает и наяривает! Как плясун чечетку: вроде приутихнет, притомится, передохнет — и вдруг — сильнее! еще сильнее! еще!! Еще!!!.. Темно, один… Дома спят мои труженики. Им работать с утра. А то бы сам кинулся плясать вместе с дождем, да пришлось бы их потом беспокоить…

Вот так и жить — все прекрасно! И — никакой атомной бомбы. Это не тот «разгул»… Этого хулиганства допустить никак нельзя. Пусть водород в гелий превращается на Солнце, на то оно и Солнце… А здесь — Земля, люди живут, и подобные безобразия здесь абсолютно недопустимы. Ой… чтой-то, прям, стихи из меня толкаются, просятся…

Я сегодня ночую дома.Только с поезда. Из Москвы.То ль привычка к московскому времениГонит сон от моей головы?То ли воздух родной, знакомый?Шелест ветра, журчанье листвы…Я не сплю, размышляю в темени…Синий всплеск — знать, зарниц сиянье…Мирно трактор урчит под окном.Я не сплю, вспоминаю недавнее:Казахстан, мостопоезд, Дон…На душе и светло, и уверенно:Созиданье и труд кругом!Вдруг — угрюмо, глухо и медленно,Как упрямый убийца — гром.Может, это не гром? Может, бомбаВодородная?.. Давит всех,Разрастаясь, рыча утробно,Погребая под рыком смех?..И сейчас же — новая вспышкаЯрко брызнула на потолке…Бодро, весело, как мальчишка,Первый отзвук оттарахтел —И за ним — развернулся в удареИ! — пошел ковылять-крушитьГром — разгульный рубаха-пареньС широтою русской души!Этот — свой! Прямой и открытый,Добрый труженик-великан!..Дождь пошел… Заплясал, запрыгал,Все сильней!. Как чечетку рвал!Все сильней, удалей, бесшабашней!..Чуть вздохнет лишь — и шибче наддаст!Полоскал и луга, и пашни…И работал по-настоящему!И работа как пляска неслась!И тебе с ним плясать хотелось!Жить, смеяться, работать, любить!..Только вот с хулиганством делоНадо с атомным прекратить.Водород превращается в гелийПусть на Солнце, а тут — Земля:Люди ходят, детишки бегают,—Это здесь допустить нельзя!Есть турбины, есть генераторы —Расщепляй, извлекай, крути…Совершенствуй хоть тот же тракторИль к Луне проложи пути,Только помни, что ты — живущий.И дала тебе жизнь — Земля.И себе ее портить, а, пуще,Всем другим — ну никак нельзя!

Да… Уже пять. Трактор заливается… Наверно, хорошо после дождя, сейчас пойду подышу. Стих вот написал… Называется «Дружеское послание (или — обращение) молодого новосибирского жителя поджигателям войны».

А душу можно ль рассказать?

Судя по интонации, Лермонтов не очень твердо верит, что можно. И никто за прошедшие с тех пор более полутора сотен лет особенно не преуспел ни в возражении ему, ни в переубеждении его и нас, что таки можно…

Не знаю, можно ли, но — надо. Если что-то и надо рассказывать, так только душу. Да вся культура человеческая многовековая — что это, как не постоянная попытка «рассказать душу»? Вся культура. И духовная, и материальная. Кто их разделит, представит в очищенном виде? Они же переплетаются, взаимопроникают друг в друга. И обе — не для себя. Для общества, для людей. Для мира, для громады.

Только душой человечество и связано. Без нее — особи, индивидуумы. Как в животном мире. С ней — человечество, семья. Единство. И борьба вечная, но все равно — единство! И тот, кто постарался, помучился, пострадал для общей души человеческой, пытаясь понять ее, разобраться, для начала в своей собственной хотя бы, но, сознавая ее частью общей души человеческой, тот и остался в памяти людской. Чем более преуспел на сем поприще, тем более и памятен и чаще поминаем людьми. И Вы, Михаил Юрьевич, с вашими сомнениями «… можно ль рассказать» — в том числе.

Как-то в бумагах моего внука, тогда первоклассника, попался мне такой вот интересный документ: ДЛЯ НАС В СТАРАСЬТИ… Не могу взять на себя смелость менять авторскую орфографию и пунктуацию. Мне кажется, что редактура — всякая, даже в тех редких случаях, когда она не лезет в соавторство, даже саморедактура — все-таки калечит, уродует, а то и убивает живое тело вдохновенной авторской мысли. В этом и Пушкин со мной солидарен (или я с ним):

Как уст румяных без улыбки,Без грамматической ошибкиЯ русской речи не люблю…Неправильный, небрежный лепет,Неточный выговор речейПо-прежнему сердечный трепетПроизведут в груди моей…

И не только Пушкин. Был у нас еще такой критик A.B. Дружинин, который различал у Л.Н.Толстого(!) «безграмотность офицера, пишущего к товарищу и сидящего в каком-нибудь блиндаже» и «безграмотность нововводителя и сильного поэта»! Есть, стало быть, и такая. Есть!.. Ну это меня слегка занесло. От бумаг внука аж до Льва Толстого! Хотя, чем черт не шутит…

Еще народу русскому пределы не поставлены, Пред ним широкий путь.

«План», по крайней мере, у Федора уже есть! «Для нас в старасьти». Стало быть, и мне годится:

1. самае главнае штобы книга была на другие не похоже.

2. надо иметь терпиливось и знать што пишиш…

Ну и там еще 8 пунктов… Не все, безусловно, но что-то из этой программы мне вполне подходит. Бесспорно надо «знать што пишиш» и… тоже как-то возжелалось, чтобы моя книга была на другие «не похоже»… Действительно, что ж похожие-то одна на другую писать? Все-таки творчество, как-никак… Не конвейер, не поточная линия…

1961 г., город Минск.

30 января (гостиница «Минск», во время съемок фильма «В трудный час», второй мой фильм после окончания училища, первый — «Последние залпы»), Съемки нынче нет. Проснулся в 10 утра — солнце било, прямо-таки лупило лучами в окно, звало на улицу, гулять — не встал… Проспал, провалялся до часу дня… В 3 вылез-таки на улицу размяться.

Солнце уже не «било»… Этакая милая предвесенняя четкость и чернота на улице: почерневший снег, крыши, стены домов… черный асфальт… мокрый… С крыш льет обильно, по-мартовски… Видно далеко.

Хотя дали еще не весенние, предвесенние: горизонт расширился, но еще не ясен, не прозрачен. В теплой предвесенней грязной дымке — впечатление все той же мягкой черноты.

А воробьи ору-ут!.. Нахохлились, мерзнут, но — орут! Нахально, дружно, сидя на ветках огромными компаниями. Настойчиво, неотвязно зовут весну! Которая, как бы дразня, оторвала их от обыденных зимних забот и напомнила о себе. Желанной, вожделенной, ожидаемой так страстно… Орут, как скотина перед обедом, которой напомнили о кормежке, но еще не несут.