Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков

теперь глаза не закрывались, он лежал, злясь, что нельзя погасить тоскливую синюю лампочку под потолком. Вагон был последний в составе, его сильно бросало, колеса стучали сбивчиво, не успевая перебирать стыки рельсов, и мысли выходили тоже сбивчивые, неясно смыкавшие прошлое и теперешнее.

Вспомнилось: дом в Пензе, в конце Московской, у самых путей, и отец, еще не сняв замасленную тужурку (он тогда водил паровозы), пробует ладонью печь — хорошо ли протоплена; отец всегда так делал, возвратившись из поездки, слова еще не сказав… И сразу Антон вообразил себя, идущего с аэродрома к своему «сборнощелевому» в Ужемье; недавно пристроил крыльцо на светлых столбиках, и дом стал отличен от всех остальных, короткими рядами поставленных по обе стороны Сокольского тракта; но крыльцо что, оно не греет, надо бы завалинку соорудить, пока лето, обнести дом выгородкой из досок и привезти со станции шлаку для засыпки. Он и собирался этим заняться до отпуска, по воскресеньям, а в отпуск, в обещанный штабом сентябрь, поохотиться, да вот не получилось, придется плотничать за здорово живешь, когда вся эскадрилья разлетится по курортам…

И тут же опять вспомнился отец — только что переучился на тепловозного машиниста, прячет в комод свидетельство, подмигивает: «Мы, Сухаревы, с любой машиной сладим, у нас весь род — механики!» Ему бы с инженером полка поговорить, подумал Антон. В самую пору потолковать, когда приключилась эта история на «ноль седьмой». Не отыгрался бы предками, своей железнодорожной безупречностью! Бывает, не за себя, за других надо отвечать…

Поначалу, конечно, просто: полеты как полеты, и то, что колесо на «ноль седьмой» следовало заменить, тоже ничего особенного. Он и собирался этим заняться, потому что техник того самолета желторотый еще, не сладил бы без присмотра. Так сам же инженер и угнал на стоянку: «Иди, Сухаров, помоги». Он-то пошел, помог справиться с чужой, не его звена, «ноль первой», а свой техник тем временем сменил колесо и, ясно, напортачил. Истребитель слетал, приземлился, колесо к черту, машину развернуло поперек полосы, а следом, в короткой очереди, заходили на посадку сразу три самолета! Хорошо хоть летчик на аварийной успел убраться с бетонки…

Может, и не пришлось бы завалинку к дому прилаживать, не случись такое. Вполне мог, рассуждал Антон, выйти перевод, хоть и недалеко, в другой полк своей же дивизии, да с техника звена на эскадрилью; в том-то гарнизоне четыре каменных дома, могли жилье потолковее подбросить — все-таки двое детей, а теперь уж, считай, трое. И сам же инженер полка рекомендовал на повышение, а как ему влындили за лихую посадочку, за балет на одном колесе, он, в свою очередь, такого наговорил, что теперь о переводе и не заикайся.

Раньше ругал только за одно — что бросил институт после третьего курса. Да, бросил, велика ли учеба — в одиночку корпеть над задачами. Самое простое вызубришь, а главное, может, останется неизвестным — какой тогда у тебя диплом? И успеется еще. Кто на заочном учится, только для того старается, чтобы из полка смыться. А ему зачем? Ему нравится возле самолетов. И аэродромы везде одинаковые, видел.

Аня, та разговоров особых не заводила, почему он решил остаться с незаконченным высшим. У нее тактика простая: муж выучится, а она, что, так, при доме, при кастрюлях, и останется? Пусть уж все поровну, раз у неб учебы — только торговый техникум. Недаром любила погромче повторить, разговаривая с соседкой на кухне, чтобы он слышал: «От замужней женщины немного требуется — в комнате прибрано, дети умыты и чтоб сама не крокодил!»

«Ишь, храбрая, выпроводила, — думал Антон, ворочаясь на вагонной полке. — И сапожки приписала. На импортные небось надеется… От Томки зависит. Вот ведь как: не хочешь просить, а попросишь. Хоть и старший брат, самому полагается помогать. Вот как выходит! Неудачная, по всему, дорога…»

В том, что поездка действительно не удалась, он убедился скоро, как только появился в Москве у сестры.

Жила она в Грохольском переулке, в новом доме. Родители Толика разменяли свои три комнаты: себе взяли однокомнатную квартиру в Бескудникове, а молодым досталась хоть и небольшая, но двухкомнатная. Антон здесь уже бывал проездом, ничего выдающегося в квартире не обнаружил и еще посетовал, что второй этаж, внизу магазин, всю ночь грохочут ящиками и подкатывают грузовики — он бы так жить не стал. Тамара в ответ только махнула рукой — братец никогда ни в чем достоинств не находит, а Толик подвел к окну и вроде как в оправдание показал на пристройку к магазинному дворику — гараж там для инвалидных колясок, и в нем Толику разрешили держать мотоцикл. Мнение зятя много значило для Антона, и он сказал: «Ладно, живите».

Теперь квартира ему понравилась. В первой, проходной комнате появился гарнитур, недорогой, правда, расхожий, но красивый, а еще чудной аквариум с рыбками, он висел на стене, один бок скошен книзу, и с пола от насосика с электромотором в просвеченное лампой зелено-голубое подводное царство тянулись резиновые трубки.

— Это кому? Лельке? — спросил Антон.

— Да нет, Толик себе со скуки соорудил, пока я в экспедиции была. Лелька у бабушки, ее там в детсад отдали.

— А «Ява»? — настороженно поинтересовался Антон. — Или уже не занимается?

— Занимается. Чего ему еще делать?

— И тебя катает?

Сестра не отозвалась. Антон тогда еще не сообразил, что так вот безответно обрывается уже не первый его разговор с Томкой и что беседует она больше на расстоянии, словно пряча глаза, — то из кухни, то из дальней комнатки, спальни. Вообще, как она сказала, день у нее оказался свободный, дали отгул, можно, конечно, по дому кое-что сделать, только ведь и брат не каждый месяц является, полагалось бы рядом побыть. Но он ничего подозрительного не обнаружил, когда приехал с вокзала и когда плескался в ванне, непривычной ему, ездившему каждую субботу в баню, переменял военную форму на трикотажный тренировочный костюм. Только вечером, когда Толик возвратился с работы, когда сели за стол и выпили по первой рюмке, со свиданьицем, и Антон потянулся налить по второй, он вдруг заметил, что Томка встала и ушла, а Толик, ероша волосы, — тут и замечать было нечего, — отодвинул