Полёт продолжается - Сергей Андрианов

Только Дорохов не мог понять: почему этот напористый, жадный до самых рискованных полетов Курманов ни за что ни про что упускает погожий день, на земле прозябает? Да это же хуже иного ЧП.

Дорохов уже отправил контейнеры с домашними вещами, отвез семью, чтобы ребята успели к занятиям в школе. Со дня на день собирался уехать и сам, теперь уже на постоянное местожительство. Однополчанам он признавался: «Летал — черт был не брат, а теперь мурашки по спине от одних только слов «постоянное местожительство».

Отъезд свой Дорохов под разными предлогами оттягивал. Не укладывалось в голове: ну как это он распрощается навсегда с родным полком, с Майковкой и вообще с авиацией, которой преданно служил о самой войны? Что поделаешь — психологический барьер, о котором никогда даже и не подозревал.

Ну а теперь с отъездом Дорохов и вовсе спешить не будет. Пусть он уже и отрезанный ломоть, но не успокоится, пока звенит в ушах тишина. И с Курмановым поговорит как полагается. Бес, что ли, его попутал… С этими беспокойными мыслями Дорохов и подошел наконец к телефону.

— Степан Гаврилович? Здравия желаю, — услышал он голос Курманова и не узнал его. Курманов будто спрашивал его: «Ну что вы хотите?»

Дорохов, словно кто придавил ему грудь, почувствовал какую-то тесноту, слова застряли в горле, и он обозлился на самого себя за нерешительность. Но вот он перевел дыхание, прокашлялся и чувства свои подавил, не выдал Курманову. Со сдержанной холодностью спросил:

— Завтра как, летаешь?

— Нет. А что?

Вот это «А что?» Курманова еще более задело Дорохова. Командует без году неделя и уже «А что?»! Понимай, значит, так: «Вам-то теперь что?» Так вот к чему клонил Ермолаев. Не впрок, видать, власть Курманову. «Ладно, — решил Дорохов, — крой вдоль, а мы рискнем поперек».

— Может, зайдешь вечерком? Уезжаю ведь… Отлетался.

Курманов не хотел даже показываться Деду, как он называл Дорохова за глаза. Но слова Дорохова, особенно «отлетался», вызвали у него какую-то жалость. Неужели Дед и в самом деле никогда больше не поднимется в небо? И у него, непонятно почему, вырвалось:

— Забот навалилось…

— Заходи, не увидимся ведь больше…

Дорохов чувствовал себя напряженно, он положил трубку, не дожидаясь ответа. Был уверен: Курманов должен прийти, но не был уверен, что, продолжая разговор, не сорвется и не скажет ему сию же минуту о непривычной для себя тишине. Нет, с Ермолаевым ему всегда было куда проще.

Курманов ругал себя, что не смог отказаться. Теперь, хочешь не хочешь, иди, исповедуйся Деду. И так уж надоело слышать: «При Дорохове полк гремел, а что стало…» Да и поймет ли его Дед? Но он все же пришел.

— Чего хмурый, Григорий Васильевич? Ну прямо туча тучей, — сказал Дорохов, здороваясь с ним.

— Нахмуришься, — протяжно ответил Курманов и сделал длинную паузу: ни о чем не хотел говорить. Но приветливый тон Дорохова, ждущее выражение его лица вызвали у Курманова доверчивое к нему расположение, и, поколебавшись, он продолжал разговор так, будто они его вели давно: — Знаете, чем все обернулось? Во всех смертных грехах обвинили капитана Лекомцева. Иные, толком не разобравшись, катят на него бочку. А у Лекомцева — звено, как он будет летчикам в глаза смотреть?

Дорохов о летном происшествии знал. Капитан Лекомцев катапультировался за день до его отъезда в госпиталь. Но его волновало другое: почему не летает полк? Готовясь вести разговор именно об этом, он сочувственно произнес:

— А чего горячку пороть — разберутся.

— Да уже разобрались, — с холодной упрямостью продолжал Курманов. — Лекомцеву ярлык повесили: «недоученность», Курманову (так он и сказал о себе — в третьем лице) — «неполное служебное соответствие». — Вздохнул и с горькой иронией добавил: — Все как полагается, просто и, я бы сказал, буднично, Курмаловская прямота Дорохову не в новинку. А тут, видать, и самолюбие основательно задето. Теперь его не сдержишь. Но не за этим же он его позвал, чтобы случай с Лекомцевым пережевывать.

— Вот видишь, не хотел я ворошить это злополучное ЧП, а ты сам напрашиваешься, — дружелюбно сказал Дорохов, уже согласный выслушать Курманова.

Грустная улыбка шевельнулась на губах Курманова. Ему самому надоело объясняться. Но сочувственный тон Дорохова смягчил душу: а вдруг Дед поймет его? Должен же кто-то его понять. Да если уж начал… А коли так, хоть и невеселая песня, а доводи до конца.

— О чем же тогда говорить, Степан Гаврилович? Ермолаев, например, одно заладил: «Чудак, зря ерепенишься, только огонь на себя вызываешь…» Да еще советует: «Козыряй!» Козырять-то козыряй, а если не с того конца узел развязывают — воды в рот набрать?!

Слова Курманова резали Дорохову слух. Ну зачем трогать Ермолаева? Не кто-нибудь, а именно он предупреждал Курманова: «Обожжешься ты на своем Лекомцеве, вот посмотришь». И ведь как в воду глядел.

— Ты не смолчишь, — недовольно сказал Дорохов, — но и на рожон лезть не дело. Командир за все отвечает. Понял, да?!

«Нет, Дед тоже не поймет меня», — подумал Курманов и стал медленно подниматься со стула. Дорохов насторожился: неужели хочет уйти? Такая мысль у Курманова была, но он передумал, пошел не к двери, а к окну, выходившему на территорию городка.

Домики летчиков погружались в сумерки, пропадали их очертания, то там, то здесь вспыхивал свет, и скоро уже виднелись одни огоньки, как на аэродроме во время ночных полетов. Глядя на них, Курманов вдруг как-то странно заговорил, словно со сцены:

— Человек так устроен, что всегда ждет доброго слова. У командира большая власть, будьте с ней осторожны. Упаси бог обидеть человека. Он может потерять в вас веру, а с ним идти в бой.

Дорохов включил свет. Круглое лицо его вдруг вытянулось, брови подскочили кверху, и он устремил на Курманова неподвижный, молчаливый взгляд. А Курманов обернулся к нему и, набрав силу в голосе, горячо спросил:

— Знаете, чьи эти слова? Ваши! Вы их мне говорили! Дорохов был изумлен. Раньше ему казалось, что Курманов многое пропускал мимо ушей, не принимал к сердцу его советы, все хотел независимость свою подчеркнуть. А он, выходит, все брал на заметку.

Да, Дорохов говорил ему эти слова. Лет-то Курманову сколько тогда было, если сейчас тридцать?.. Эти слова в свое время и он слышал от старших. Верные слова. Он всегда может повторить их.

— Ну и что?!

Дорохов все время боялся, что пружина, которая удерживала его от прямого и резкого разговора с Курмановым, преждевременно сорвется, тогда как обстоятельства требовали того, чтобы он набрался терпения и выслушал Курманова до конца.

Курманов пододвинулся ближе к Дорохову, лицо его побледнело, и он глуховато сказал:

— А вот послушайте… За два дня до происшествия я лично проверял технику пилотирования Лекомцева. И знаете, что в летной книжке написал? «Отлично»! Да ему и пять с плюсом можно поставить. Превосходный пилотаж-ник! И после этого — «недоученность»! — Курманов откинулся на спинку стула, налил в стакан воды, выпил и, стараясь говорить спокойно, продолжил: — Потом, известное дело, Лекомцева замучили проверками, зачетами, и летчик начинает сомневаться в том, в чем твердо был убежден. Судите сами: Лекомцев докладывает: «Рули не сработали», а ему в ответ: «Нервы у тебя не сработали, а не рули». Вот и весь сказ. А теперь скажите, поверит ли мне Лекомцев? — Курманов сделал паузу и медленно произнес: — Легче всего обвинить летчика. А ведь доказать надо, докопаться до истины. Кто-то же должен это сделать.

— Вот ты и найди истину, докажи свою правоту, — с неожиданной твердостью сказал Дорохов.

Курманов разочарованно махнул рукой:

— Пробовал…

— И что?

— Что? Корбут умеет свести концы. У него железная логика. Он мне сказал так: «Вы, Курманов, думаете, за Лекомцева боретесь? Нет, вы себя стараетесь выгородить, честь мундира защитить. Не обманывайте себя и других, в заблуждение не вводите». Вот так, товарищ командир.

Полковника Корбута Дорохов знал давно. Суровый, жесткий — ничего не скажешь. А каким же ему еще быть? Он требовал неукоснительного исполнения законов летной службы, установленных инструкциями порядка и правил, которые на то и писаны, чтобы их выполнять. Такая требовательность продиктована самой жизнью, и она во имя самих же летчиков. Конечно, таким, как Курманов, действия полковника Корбута не всегда нравятся, таким все в небе тесно, своевольничать любят.

И что с того, что Курманов не согласен с его мнением я окончательными выводами о полете Лекомцева? Отрицание — это еще не доказательство.

Судьба не раз сталкивала Дорохова с Корбутом. Случались и такие ситуации: вроде был и прав, а аргументы, чтобы доказать Корбуту свою правоту, слабы, фактов не хватало. И тогда выход оставался один: нервы в кулак — и паши небо, паши… В конце концов, полеты — главный командирский аргумент.