Одна ночь - Пауль Куусберг

3 сентября. Мы в Каутласских лесах. Юхансон иронизирует, что убийца всегда возвращается на место преступления. Магнуса эта шутка разозлила. В июле мы тут вылавливали заброшенных из Финляндии диверсантов. Четырех застрелили, но и своих двух ребят лишились, Вооруженные автоматами парашютисты были эстонцами, видимо из тех, что в 1939 году отправились через Финский залив на войну с Советским Союзом. Юхансон узнал среди убитых известного тартуского корпоранта.

Хлеб, сало и картошка съедены.

Здешних лесных хуторов мы решили избегать. Во время тогдашней операции, в июле, по вине наших ребят загорелся сарай. А когда из огня стали раздаваться выстрелы, пошли взрывы, начался грохот и треск, ребята в ярости подпалили и другие хуторские постройки. В сене оказалось огромное количество боеприпасов и взрывчатки. А хуторянин с овечьей кротостью заверял, что ни одной чужой души в округе не видел. На самом же деле его усадьба служила базой парашютистам. Уж теперь-то хозяин, успевший тогда вовремя скрыться, сочиняет прр истребителей всякие страсти-мордасти. Здесь лучше никому на глаза не показываться, хуторяне ненавидят людей, которые осмеливаются посягать на собственность. Со многими новоземельцами серые бароны свели свои кровавые счеты, когда немцы еще только приближались, к Эстонии. Юхансон сказал, что мы сражаемся в войне, безнадежность которой предрешена.

4 сентября. Нас полдня преследовали кайтселийтчики, или как их там теперь называют. Поговаривают о каком-то Омакайтсе, - то ли это переименованный Кайтселийт или совершенно новая военная организация? Нас спасла темнота. Продолжали идти ночью. Магнус ранен в руку. Ему повезло, кость и крупные артерии не затронуты, пуля вошла в мякоть,

5 сентября. Не знаем, где находимся. Магнус предполагает, что скоро выйдем к железной дороге Тапа - Тарту. Юхансон присмирел. Целый день отдыхали. Из-за Магнуса, у которого поднялась температура. Я стащил на хуторе полхлеба и десять яиц. Яйца выпили сырыми. Гадали, что будет с нами дальше. Юхансон не верит, что переберемся через реку Нарву. Магнус говорит, что выбора у нас нет - только вперед. Я с ним согласен - где бы мы тут, в Эстонии, смогли укрыться? Ни в одной деревушке нет у меня друзей или родичей, которые дали бы убежище, 6 и 7 сентября. Никак не выйдем к железной дороге. Нашел фашистскую листовку, сброшенную с самолета месяца два назад. "Где ваши знаменитые военачальники? - переводит Магнус, держа в руках выцветшую листовку. - Где Тухачевский, Егоров, Якир, Блюхер, Уборевич, Корк, Эйдеман, Федько?" Рву листовку на клочки.

Во рту сегодня не было и маковой росинки,

8 сентября. Вышли к железной дороге - к сожалению, узкоколейке.

Угодили на богатый брусничник. Магнус предупреждает, чтобы не увлекались, ели только самые спелые ягоды.

Шел снег.

Он начался сразу, как только они тронулись в путь. Сперва падали редкие хрупкие снежинки, которые, прежде чем улечься на землю, долго кружились в воздухе. Потом снегопад усилился, повалили крупные, тяжелые хлопья. Хорошо, что ветер дул в спину, а не хлестал снегом в лицо, но дорога, змеившаяся между невысокими, поросшими лесом холмами, могла повернуть на восток - и тогда уже добра не жди. Они хоть и направлялись на восток, двигались между тем на северо-запад, порой даже на запад - старые дороги никогда не ведут прямо. Места незнакомые, никто из них раньше в этих краях не бывал, и никто не знал, что их ждет впереди. Но идти было нужно, и они радовались тому, что вообще сумели отправиться в дорогу.

Ночью в снегопад человеческие фигуры утрачивали четкие контуры и сливались с окружающим. И дорога теряла свои очертания, осо'бенно там, где лес отступал. Без лошади кто знает в каких сугробах бы они барахтались, кюветы занесло, все было одинаково ровным и белым. Лошадь, к счастью, в такую погоду умнее человека, да и возчик, видимо, знал дорогу. Впрочем, возчика и не было, а была возчица - древняя сморщенная старуха, которая не обрашала на них ни малейшего внимания. То ли против воли пустилась в ночной путь, или прожитые годы сделали ее равнодушной ко всему на свете? Едва ли ей доставляло радость то, что всю ночь придется горбиться в дровнях - и эту ночь, а может, еше и следующую. Ни слова она .не проронила, только время от времени понукала лошадь. На вопросы не отвечала, словно и не слышала. Сначала с ней пытались завести разговор, потом бросили - и коренастый, с огромным красным носом Адам, свободно говоривший по-русски, и сидевшая рядом со старухой Мария Тихник, не какая-нибудь болтушка, а женщина пожилая,

Тихник тоже немного говорила по-русски, не так, правда, бегло, как боцман Адам, но все же кое-что смыслила. Она училась в школе в царское время, да и в тюрьме иногда вспоминала русский. Старуха ни Адаму, ни Марии не ответила. А вдруг она глухая? Что вполне могло быть, Маркус все больше утверждался в этом. Он сказал Адаму, тот плечами только пожал. Разговорчивым он не слыл, а может, просто был человеком неторопливым Маркус не знал его настолько, чтобы судить. Вообще Маркус никого здесь близко не знал, за исключением Яннуса Таальберга, которого все звали просто по имени. Лишь к Валгепеа* и Койту обращались по фамилии. Сперва Маркус даже подумал, что Валгепеа, так же как и милиционер, - это прозвище. Милиционером и впрямь называли гориллоподобного Юлиуса Сярга, но по сути дела это было не прозвище, а обозначало его профессию мирного времени.

* Дословно; белоголовый.

Погонять старого мерина не требовалось, он шел ровно и ходко, и, чтобы не отстать от него, приходилось подбавлять шагу. Яннус отстал, его длинная фигура маячила метрах в пятидесяти, - глядишь, еще потеряется из виду. Яннус был среди них самым высоким, даже выше милиционера, которого тоже ростом не обидели. И лицо у Яннуса было продолговатое, продолговатое и узкое, оно словно разрезалось пополам горбатым носом. Впрочем, и сам Маркус не выглядел коротышкой; если поставить их всех по росту, то он бы наверняка стоял третьим. В плечах шире Яннуса, и хотя лицо было тоже вытянутое, оно не казалось таким лошадиным, как у Яннуса: физиономию свою Яннус сам называл лошадиной мордой. На лице же Маркуса сросшиеся над переносицей густые брови и темные возле глаз окружья.

Маркуса раздражало, что Яннус отстает, раздражало и даже вроде бы злило. Он говорил себе, что это дело Яннуса - идет ли он со всеми рядом или отстает: тут не как в Эстонии, где нельзя было терять друг друга из виду, им уже нет надобности красться, как ворам по дебрям, их не подстерегает на каждом шагу опасность, И под ногами твердая и устойчивая почва, впереди дорога, знай шагай, не то что в Вирумааских болотах и трясинах, где порой земля неожиданно уходила из-под ног, а лежащие вповалку огромные трухлявые деревья делали лес непроходимым и вынуждали давать большие круги, где легко было заблудиться в высоких, укрывавших с головой зарослях папоротника. И все же Маркус время от времени оглядывался, не верилось ему, что такой верзила, как Яннус, может оказаться никудышным ходоком Прикидывается больше, чтоб в дровни усадили. Что до старухи, так Яннус мог бы уже давно там сидеть, это они сами попрекали его за то, что ленится двигать свои ходули. Маркус сказал достаточно желчно, его раздражали люди, которые пытались прожить полегче. Сейчас каждый должен нести свою ношу, хотя временами она может быть и очень тяжка. В конце концов, и лошадь незачем изводить, долгая дорога только еще началась Да и не пустые дровни тащил мерин, кроме старухи там сидели еще две женщины, Тихник и Дагмар. Чемоданы с узлами тоже кое-что ве- сили. Дагмар, в противоположность Яннусу, хотела идти пешком, первые километры она и шла, это Маркус посоветовал ей отдохнуть. Предложил сесть, хотя с радостью шел бы рядом с ней. Знай Маркус, кто ее муж, он вообще бы не пристал к группе Яннуса, хоть его и тянуло к этой молодой женщине. Пошел бы с кем угодно, даже с Весивяравом, который звал его с собой. С ним он вместе учился в техникуме, но длинный Феликс, как прозвали тогда Весивярава, разонравился Маркусу. Став директором фабрики, Весивярав заважничал и взялся корчить из себя барина Маркусу такое было не по душе. И он высказал это ему прямо в лицо Феликс в ответ лишь рассмеялся, сказал, что у него, у Маркуса, какие-то наивно-пролетарские представления. И все равно ему следовало идти с группой Весивярава, так как присутствие Дагмар вынуждало его поступаться своими принципами. Каждый день снова и снова. Когда Эдит знакомила его с Дагмар и сказала, что муж товарища Дагмар Пальм остался в Эстонии, Маркус лишь поинтересовался, остался ли муж товарища Дагмар Пальм по собственной воле или не смог выбраться. Верный себе, он спросил об этом напрямик и у самой Дагмар. Эдит вмешалась и объяснила, что муж Дагмар - коммунист, сражался в истребительном батальоне и выполнял другие ответственные задания. Никакого Пальма Маркус не знал, хотя сам состоял в истребительном батальоне, правда, батальонов этих было много, во всяком случае больше десятка шестнадцать или семнадцать. После Дагмар словно бы сторонилась Маркуса, ее, видимо, ранил его прямой вопрос. Маркус об этом не жалел. С мальчишеских лет он привык к открытому обхождению, вилять не любил, говорил все, что думал; одни за это его уважали, большинство же считало человеком невоспитанным или невежей. Из-за своего характера он оставался простым рабочим, хотя, будучи техником-электромехаником, мог стать по крайней мере мастером на предприятии, которое рекламировали как первый эстонский радиотехнический завод. Название, конечно, было звучное, на самом же деле ни одной существенной детали на этом заводе не изготовляли, все завозили из-за границы, завод был лишь сборочным цехом. При этом все другое оставалось в загоне, развитие радиотехники никого не интересовало. Маркус этого не одобрял и мнения своего перед директором не скрывал, потому и не продвигался по служебной Лестнице. После революции сорокового года Маркусу не просто было работать - и комиссаром на фабрике, и в горкоме партии, куда его взяли инструктором промышленного отдела, он по-прежнему с предельной резкостью высказывал свою точку зрения. Когда же Маркус узнал, кто муж Дагмар, было уже поздно менять решение. Он дал слово Яннусу молчать, а держать слово для Маркуса было делом само собой разумеющимся.