Синельников (сборник рассказов) - Андрей Лях

— Эй, братан, подгребай сюда!

В неком подобии пещеры уютно устроились четыре человека. Двоих я разглядел плохо — какие-то смутные фигуры в полумраке — помню, валялись они, задрав ноги, как солдаты на привале, а ближе ко входу, в позе патриция на пиру, со вкусом разлегся чубатый парень с длинной шеей и оспенными рытвинами на лице, и чуть дальше — величественный старик с бородой и лысиной, как у Льва Толстого. Смотрели все вполне дружелюбно.

— Привет, — сказал я, усаживаясь. — А меня из рая вышибли. Только что. И на засов закрылись.

— Эка невидаль, — хмыкнул парень — он-то меня и позвал. Говорил он с каким-то едва уловимым акцентом. — Привыкай. Засова тоже не бойся — утром откроют, опять зайдешь… Ты, браток, как я понимаю, вроде нашего, без аттестата?

— Ну да.

— У Иннокентия был?

— Это кто?

— На регистрации, в очках такой, интеллигента из себя, сволочь, строит.

— Был. Велел ждать, пока документы придут. Впереди, говорит, вечность.

— Это точно, вечность, — кивнул чубатый. — Тебя как звать-то?

— Володя. Я из Москвы.

— А я Витаутас. С сорок шестого года тут околачиваюсь. Возле Кохтла-Ярве энкаведешник, морда вертухайская, пол-диска из «папаши» на меня не пожалел… вся ваша пятьдесят восьмая статья у меня на спине прописана.

— Так ты что же, из этих, из «лесных братьев»?

— Ух ты, — восхитился Витаутас, — в восьмидесятом в Москве про «лесных братьев» знают! Неплохо… Да, только это не рекорд. Вон Митрич, Тамбовской губернии — кстати, познакомься — с шестнадцатого года кукует, постановления от Иннокентия ждет.

Я поскреб в затылке.

— Здорово… Впрочем, оно бы и ничего, но уж больно зябко. Если так каждую ночь выкидывать будут, замерзнуть недолго.

— Зябко? — вступил тут Митрич — кроме внешности иконописного пророка, у нет оказался еще и шаляпинский бас. — Зелены вы, молодой человек, сейчас видно, что новичок. Теперь, доложу я вам, лето. Теплынь. А повернет на зиму — вот тут-то не приведи Господь. Про Цельсия забудете, по Кельвину мерить начнете, если понимаете, о чем я говорю.

— Что, еще хуже станет?

— Слабо сказано, слабо сказано, — махнул рукой Митрич. — Позвольте, Владимир — не имею удовольствия знать вашего отчества — дать вам совет, как старожил этих мест. Во-первых, попытайтесь найти кого-то из родственников, или друзей, или знакомых — да не из первого, ближнего круга, а второго-третьего, а по возможности, еще выше — пусть попросят за вас, тут подобные протекции весьма в ходу…

— Да как же туда пробраться? — растерялся я. — Там забор, и Небесное Воинство стережет…

— Вот с этими постарайтесь не ссориться. Строги. А пуще всего опасайтесь угодить к их начальнику, архангелу Михаилу…

— Чистый зверь, — вздохнул кто-то из тех, что сидели сзади.

— Да-с, этот церемониться не станет. Ко всему прочему, он еще временами не в себе, и такое может удумать, что не возрадуетесь. А во-вторых, батенька, буде представится такая возможность, попробуйте пристроиться к тому месту где дают нектар. Это в здешних палестинах великое благо и много, много способствует.

— Нектар?

— Жидкость такая, — вмешался Витаутас. — Гонят они ее из чего-то. Сто грамм — и полдня хоть горы двигать, хоть море по колено. Ни привыкания, ни похмелья. Райская штука. Одна капля…

Но что именно производит эта самая капля, мне так и не суждено было узнать.

Послышался знакомый шелест, ангельское дуновение, и пещера наша облачная развеялась под взмахами крыл Небесного Воинства; среди звезд грянул трубный глас: «У Врат Небесных засели, охальники? Прочь, бесстыжие!», и вся наша компания бросилась врассыпную. Нигде я с тех пор не встречал ни удалого лесного брата Витаутаса, ни премудрого Митрича.

Утром, едва отворились Златые Врата, я помчался к Иннокентию. Ангел четырнадцатой категории, как всегда, приветливо улыбался.

— Ваше превосходительство, — заговорил я (на это мое обращение он хмыкнул, но ничего не сказал), — сами понимаете, я тут человек новый… в деталях не разобрался. Возможно, есть какой-то способ ускорить ход моего дела… Я готов приложить все усилия… посодействовать насколько смогу… Не знаю, правда, чем, но готов от чистого сердца.

— Другими словами, — перебил меня Иннокентий, — вы предлагаете мне взятку?

Собственно, так оно и было, но я слегка струсил.

— Ну… не совсем. Я, например, могу писать — сочинял для студенческого театра… Могу рисовать — и довольно неплохо… Я грамотный сантехник, опрокинутые системы, то да се… Да много еще чего…

— Почтеннейший Владимир Викторович… Святая простота. Если нам потребуется вдруг сочинить пьесу, здесь нет нужды звать сантехника, пусть даже самого грамотного — к нашим услугам Шекспир и Мольер. Что-то нарисовать могут Рембрандт и Веласкес — за ними, как вы понимаете, тоже далеко идти не придется… Однако, я оценил ваше несколько… ммм… наивное предложение. Весьма трогательно. Но увы — помочь ничем не могу.

— Да я там околею от холода за этими воротами! Вашего постановления, говорят, по сто лет приходится ждать!

Он даже брови поднял от удивления.

— Владимир Викторович! Да кто же вам обещал, что будет легко? Нет, нет, ступайте, вы меня огорчаете такими разговорами!

И потянулась волынка. Каждую ночь Небесное Воинство выставляло меня за ограду, и для начала я подхватил мерзейший насморк, который из жидкой формы быстро перешел в какую-то твердокаменную, а еще недели через полторы я закашлял. К концу августа в моих духовных легких хрипело и квакало так, что я едва говорил, да и ноги переставлял с трудом. Бородатый Митрич и впрямь оказался пророком — холод за райскими стенами медленно, но верно превращался в лютый мороз, и передо мной явственно обозначилась перспектива загнуться по второму заходу.

Но тут моя загробная судьба выкинула очередное коленце. Дело было первого сентября, я сидел у ограды сектора и грел на солнышке свою бессмертную сущность — озноб и кашель не отпускали меня теперь ни днем, ни ночью. И вдруг я обратил внимание, что на стене, где обычно знаменами реяли красные плащи Небесного Воинства — они там бродят, как тень отца Гамлета в известном фильме Козинцева, — никого нет. Пусто, разбрелась куда-то райская гвардия. Я не стал долго думать. Стена сплошь покрыта барельефами — фигурки каких-то святых в полукруглых нишах так что даже для такого полуживого доходяги, как я, сложности никакой. В один миг я уже был на другой стороне, тем более, что оттуда забор намного ниже.

Подробностей я разобрать не успел, уж очень торопился, потому что знал — времени у меня едва ли минута. Померещилось или нет, но вроде там побольше зелени и публика одета поразнообразней. Давясь кашлем, я дико озирался, высматривая какое-нибудь знакомое лицо, и неожиданно чуть не прямо перед собой увидел Высоцкого. Великий бард с какими-то людьми сидел за столиком с закусками прямо на улице, под тентом. Помню, была на нем черная водолазка, джинсы, и взглянул он на меня с веселым любопытством — что это за бомж в балахоне тут разбегался?

Я понял, что ждать больше нечего, бухнулся на колени у этого столика и заговорил, стараясь пересилить кашель:

— Владимир Семеныч, ради Бога, помогите, на вас вся надежда. Я Володя Синельников, из Москвы, земляк ваш, попал в эту хиву без документов, и они меня теперь каждую ночь за ворота выбрасывают, а колотун страшнейший, совсем мне хана настает. Владимир Семеныч, дорогой, если будет случай, не сочтите за труд, замолвите словечко…

И тут за спиной, слышу — шелест и ангельское дуновение. Я и оглядываться не стал, а вцепился в стол обеими руками, как только мог.

…попросите, вас-то послушают, век буду молить…

— …Синельников моя фамилия… уж как-нибудь…

Стола, я думаю, эта братия поначалу вовсе не заметила, и метров десять волокла меня вместе с ним. В рожу мне посылались салаты, плеснуло чем-то горячим, наверное, кофе, на один глаз я временно ослеп, а вторым еще успел увидеть, что Высоцкий стоит и с изумлением смотрит нам вслед. Дальше мне врезали но рукам, стол улетел, и мы понеслись — но уже не к Вратам, а к неизвестному красивому дому, затем внутрь, и ходами-переходами, через лестницы, коридоры, казематы — пока не очутились в сравнительно небольшой комнатушке со сводчатым потолком, где из обстановки присутствовал только громадный стол на когтистых лапах. Меня шваркнули на пол, как мокрую тряпку, а из-за стола поднялся еще один Небесный Воин.

Он был такой же раскрасавец, как и все эти крылатые добры молодцы, но явно постарше, а кроме того — выше, да и пошире в плечах; вообще весь какой-то огромный и массивный. Ни алого плаща, ни крыльев, весь в белом, и не кольчуга была на нем, а золотой панцирь в узорах, и все это, до последней пряжки с львиной головой, сияло и сверкало так, что блеск, по выражению классика, выедал глаза. Тут-то до меня и дошло, что передо мной архангел Михаил собственной персоной. Взор его был ужасен, а голос подобен грому.