Попросту - Дмитрий Мамин-Сибиряк

II

Чай в ремесленной управе продолжался довольно долго, и Кочетов успел перезнакомиться со «всем Пропадинском» — город был налицо, так что не нужно было делать и визитов. Эти провинциалы, говоря правду, произвели на него приятное впечатление: действительно, в них было что-то такое простое и добродушное, граничившее с халатом и босыми ногами; даже старший врач Кацман, несмотря на свое семитское происхождение, и тот заразился общим настроением и для первого раза дал коллеге товарищеский совет.

— У вас хороший желудок? — спрашивал он, прищуривая левый, косивший глаз.

— Не могу пожаловаться… — улыбнулся Кочетов, поняв тонкий намек.

— Ваш предшественник поплатился именно этим путем, — задумчиво проговорил еврей и пожевал губами. — Знаете, нужна везде мера, даже в известном порядке хороших чувств…

Но Семен Гаврилыч не дал им кончить интересного разговора и в качестве души своего общества объяснил новому члену:

— Вы его не слушайте: Самойло Мосеич совсем швах… Ничего он не стоит у нас и только компанию портит. У нас так: как двенадцать часов — все в ремесленную управу и бредут… Попьем чайку, покалякаем — не нужно и с визитами трепаться.

Взглянув на часы, Кочетов сделал движение человека, желающего вовремя удалиться восвояси.

— Что это вы, батенька?.. — изумился Семен Гаврилыч. — Домой?.. Да что, разве у вас дети там плачут?.. Нет, нет, голубчик, у нас так не играют: не пустим… Только человек глаза успел показать — и сейчас тягу!..

— Не пустим! — послышались голоса, и чья-то рука ласково отняла у доктора его шляпу.

— Видите ли, мие неудобно оставаться уже потому, что я задерживаю чужую лошадь… — бормотал Кочетов, невольно поддаваясь напору приятельских чувств.

— Лошадь? Эге, батенька, хватились чего… — заливался Семен Гаврилыч так, что у него прыгали розовые щеки. — Да я ее давным-давно отослал и привезу вас домой в собственном экипаже. Мы хоть и живем в медвежьем углу, а можем понимать…

Кочетова занимал вопрос, что «весь Пропадинск» будет теперь делать здесь, когда чай кончен, разговоры переговорены и время подвигалось к обеду. Но из недоумения его вывело то, что все, точно сговорившись, поднялись с места зараз и толпой направились к выходу. Правда, странно было, что пропадинцы не прощались друг с другом, но, может быть, это было так принято.

— Едемте, — коротко решил Семен Гаврилыч, поглядывая на часы.

У подъезда уже ждала приличная пролетка, и кучер, не спрашивая, направился к гостиному двору. Когда экипаж повернул с Соборной улицы на проспект, Кочетов заметил:

— Мне, Семен Гаврилыч, по Соборной улице…

Голова посмотрел опять на гостя удивленным взглядом, но ничего не ответил, потому что экипаж уже остановился перед новым каменным зданием с приветливой вывеской: «Ахал-Теке».

— Вот мы и дома… — заговорил Семен Гаврилыч, помогая своему гостю вылезти из экипажа. — Вы еще молодой человек, учитесь жить у нас, стариков. То есть здесь мы повернемся на одну минутку, а потом уж домой.

Издали было слышно, как щелкали бильярдные шары, и, к удивлению Кочетова, в общей зале они встретили ту же публику, которая угощалась в ремесленной управе. Как оказалось, гостиница «Ахал-Теке» принадлежала Семену Гаврилычу, и он здесь был действительно дома. Публика распоряжалась тоже по-домашнему и называла лакеев полуименами: «Мишка, мне графинчик водки и салфеточной икры» и т. д. Большинство было за мадеру, хотя это еще служило только приготовлением к обеду. Кочетов выпил в управе для чего-то стакан чая, сдобренного ромом, а теперь Семен Гаврилыч приставал с мадерой.

— Я предпочел бы рюмку водки… — заметил он в нерешительности.

— Ах, какой вы: водка от нас не уйдет, Павел Иваныч… У нас уж такое заведение, а в чужой монастырь с своим уставом не ходят.

Пристали другие, и Кочетов, чтобы отвязаться, выпил первую рюмку, за которой последовала вторая и третья. Выпитое вино приятно ударяло ему в голову, и он вдруг почувствовал себя совсем легко, так легко, точно он всегда жил в Пропадинске и попал в родную семью. Все кругом пили, и он пил. Время летело незаметно. Кто-то расспрашивал его о мельчайших подробностях его генеалогии: чей сын, сколько семьи, сколько жалованья получает отец и т. д. Кочетов, пригретый общим участием, незаметно разболтался и пустился даже в некоторую откровенность, но вовремя спохватился и посмотрел на своего собеседника — с ним разговаривал какой-то совсем незнакомый господин, которого он не видал даже в управе.

«Что ж это я распоясался… — с недовольным лицом! подумал он про себя, оглядывая еще раз незнакомца. — В незнакомом обществе, в первый раз, а уж язык точно узлом завязан».

Виноватой, конечно, оказалась проклятая мадера, которую Семен Гаврилыч приготовлял в собственном погребке. Дальше все происходило в каком-то тумане. Кочетов опять ехал в пролетке Семена Гаврилыча, краснощекая горничная отворяла знакомый подъезд, а там высокая лестница во второй этаж и целая анфилада хорошо убранных комнат. Что всего удивительнее, так это то, что здесь они встретили ту же публику, какая угощалась в «Ахал-Теке»: и Голяшкин, и Нагибин, и Огибенин. Но из двух Ивановых сделалось три, а из трех Поповых — два; как это случилось, Кочетов никак не мог разобрать. Может быть, и он, Кочетов, перепутал, а может быть, один Иванов прибыл, а один Попов убыл.

— Душенька, рекомендую: мой друг, Павел Иваныч… — представлял хозяин доктора пожилой, но все еще красивой даме купеческого склада. — Отличный человек!.. Павел Иваныч, ты уж меня извини: у меня что на уме, то и на языке. Широкая русская натура, терпеть ненавижу скалдырников, вроде нашего Кацмана.

Этот переход на «ты» и появление дам заставили Кочетова прийти в себя: где он?.. Нет, нужно подтянуться — в мужской компании мало ли что бывает, а при дамах нельзя безобразничать.

— А вот это сестрица Пашенька… — рекомендовал Семен Гаврилыч высокую красивую брюнетку с такими ласковыми темными глазами и фамильным румянцем во всю щеку. — Прошу любить да жаловать, Павел Иваныч, а у нас первое дело, чтобы все попросту… Пашенька, давай поцелуемся!..

Брат и сестра особенно звонко расцеловались. Кочетову показалось, что красавица особенно пристально посмотрела на него своими темными глазами, а «душенька» нахмурилась. Но неугомонный хозяин уже тащил гостя в следующую комнату, где во всю длину внутренней сгены стоял широкий стол, уставленный бутылками в три ряда, и необходимая к ним «арматура» из закусок.

— Вот теперь мы добрались и до настоящего фундамента! — радостно проговорил хозяин, многозначительно останавливая внимание гостя на графине с очищенной.

— Я не могу, Семен Гаврилыч…

— Павел Иваныч… и ты это говоришь?..

— Нет, я уж того… Мне довольно.

— Вздор! Пашенька, заставь Павла Иваныча исполнить долг.

Кочетов почувствовал присутствие красавицы около себя, именно почувствовал, а она уже сама своими белыми руками наливала рюмки. Что-то такое горячее прилило к самому сердцу Кочетова — то безумное молодое веселье, которое бьет через край. Ивановы и Поповы хлопали рюмки, точно в «Ахал-Теке». Пашенька тоже кокетливо пригубила рюмочку с неизбежной мадерой, а непосредственно за этим следовал обед, причем стул Кочетова оказался рядом со стулом Пашеньки.

— Вы женаты? — спрашивала она, с серьезным лицом разжевывая своими крепкими, белыми зубами корочку черного хлеба.

— Мы его женим, Пашенька, — отвечал хозяин за гостя. — Сначала пусть так поживет, порадуется, а потом мы его и под решето.

По другую руку Кочетова оказался давешний любопытный господин, который опять начал донимать своими расспросами. Это был седенький ласковый старичок, с каким-то утиным носом, прилизанными на височках волосами и слезившимися глазками. Назойливость этого господина начала бесить Кочетова, и он только хотел резко оборвать его, как Пашенька нагнулась к его уху и прошептала с милой интимностью:

— Будьте осторожны: миллионер… единственпая дочь — невеста.

Рука Кочетова как-то сама отыскала под столом теплую руку Пашеньки и крепко ее пожала, а Семен Гаврилыч поймал гримасу от боли на лице сестры и покачал головой. Он обладал счастливой способностью видеть зараз всех, как расторопный приказчик, который понатерся с публикой. Кочетов, конечно, не заметил этого братского движения: ему было опять так хорошо, точно он вернулся в этот дом из какого-то далекого путешествия и точно этот дом был его собственный.

Обед продолжался без конца: пили, ели, спорили, шумели, смеялись и опять пили. Подали свечи. Пашенька угощала своего соседа виноградом и мизинцем указывала на самые крупные ягоды. А старичок-миллионер опять расспрашивал Кочетова о его родных, жевал сухими губами и постукивал ножом о тарелку. У него была мания выбирать женихов для своей дочери, и каждый новый приезжий человек делался его жертвой, как было и теперь.