Кладбище гусениц - На Мае
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Видишь, в окнах ― небо. Внутри всё провалилось, но стены стоят.
– Да, вижу. ― едва прошептала она.
Я смерил её торжествующим взглядом:
– По краям ― лестницы!
Она посмотрела на меня, но никак не отреагировала. Ну ладно, что взять с девчонок, они никогда с нами не ходили. Я продолжил:
– Мы с ребятами со двора очень любили подниматься наверх по лестницам, сидеть в окнах или на балках, иногда пить пиво.
Она чуть улыбнулась. Я знал, что это её взбодрит, как раз к месту.
– Я же рассказывал тебе, когда был ближе всего к смерти?
Она совсем притихла, посильнее сжав мою руку. Видимо, зря я так сразу, но пусть. Я продолжил.
– На самом верху нет крыши ― только кромки стен толщиной в два кирпича и козырьки над лестничными пролетами с обеих сторон. Причём, стены настолько обветшали, что ребята постарше садились прямо на них и вручную разбирали кладку. Представь, брали кирпичи прямо со стены и кидали вниз.
Рука уже болела. Я посмотрел на Лизу и улыбнулся.
– Однажды, мы сидели на козырьке с одной стороны и захотели на другую. А ведь это целая вечность: пока спустишься, пока пройдешь внизу, пока поднимешься. Так что мы решили пройти сверху.
Высвободив руку, я приобнял Лизу, глядя наверх Разлома.
– Мне было лет десять. Никогда больше я не видел так ярко. Разваливающаяся кладка под ногами, толщиной едва ли в две ступни. Я должен идти, но не знаю сколько. Взгляд точно под ноги, на кирпич. За ним, на пять этажей ниже ― земля. Она сливается в сплошной поток, будто я несусь на гоночной машине. А в голове ― простое понимание, не облеченное в слова, но с ощущением, как от фразы “я могу умереть”.
Я взял передышку, проследив глазами свой путь по острой кромке стены.
– Забавно, ― продолжил я, ― не было лишних мыслей. Никаких мам, пап. Был страх, настолько сильный, что не сковывал, а подгонял. Был я на полоске двух кирпичей. И был мир вокруг полоски, где мое появление означало бы смерть. ― я помолчал, вспоминая это ощущение с прикрытыми глазами, ― Не помню, что было, когда я дошел до конца, меня будто отключило. ― я открыл глаза и посмотрел на Лизу, ― Как-то так.
Она дрожала, зарывшись носом мне в плечо, всхлипывала. Я с улыбкой потерся о её волосы.
– Ну ты чего переживаешь, это же просто история. Я только рад, что у меня такая есть. Кстати,― я отпрянул, держа её на вытянутых руках, ― не хочешь туда забраться?
– Ты совсем дурак? ― она высвободилась и стукнула меня по груди, ― Конечно, нет!
– Правда не пойдешь?
Мне не верилось в её отказ, пусть его стоило ожидать с такой бурной реакцией. Только вот её я и не ожидал.
– Погоди, ― она не двигалась, глядя на меня огромными глазами, ― я думала, ты пошутил.
– Конечно нет, зачем бы иначе рассказывал?
– Никуда ты не пойдешь! ― она вцепилась в меня так, будто думала, что первый же шаг меня убьет.
– Ну ладно тебе, можешь побыть здесь, если хочешь, но я должен снова это почувствовать.
– Что “это”? Зачем должен? ― тихо всхлипнула она.
– Это сильное переживание, но я забываю его… Я хочу снова увидеть мир в красках… Проверить себя нынешнего, прочувствовать себя прошлого.
Я отвечал с паузами, на ходу отвечая и самому себе.
– Это слишком!
– Но почему? ― я понимал почему, но мне было тяжелее смириться, чем напирать.
– Потому что мне страшно. ― она ничуть не ослабила хватку.
– Я смог пройти однажды, чего ты боишься?
– Нет. ― повторяла она, прижимаясь ко мне.
Никакие слова не действовали, она их не слышала. Я так и не смог её убедить, даже просто погулять внизу. Я заковылял прочь, к арке в доме напротив Разлома, пытаясь вспомнить, почему обязал себя с ней считаться.
Мы шли по арке, когда Лиза потянула меня за руку.
– Давай поедем домой? ― сказала она, остановившись, ― Тут жутко, дома эти, пустота, ещё твоя история. Я больше не могу.
Я смотрел на неё, борясь с раздражением, но не подавал виду.
– Больше ничего страшного. Осталось всего одно место, за этой аркой.
Она мялась. Я отвернулся и пошел дальше, дернув её за руку. Мы вышли с другой стороны, такой солнечной, что я ощутил резь в глазах. Этот двор выглядел намного живее: по площадке бегала пара мальчишек, вдали прогуливалась женщина с розовой коляской, на скамейке беседовали бабушки.
Лиза остановилась. Кажется, её ободрил контраст с мертвой тишиной, из которой мы вышли. Я даже обернулся, чтобы убедиться, что у Разлома было иначе. Действительно, было, а теперь ― всё, как в детстве. Кроме сепии.
Прямо от арки, мимо детской площадки шла, пересекая весь двор, обрамленная оградкой дорожка. Мы прошли по ней, я сел на корточки спиной к площадке. За оградкой, с другой стороны, была узкая полоска земли.
Рядом друг с другом там росли четыре тополя, отчего вся трава была покрыта его семенами ― такими длинными мохнатыми хвостами. В самом центре, над ними выглядывал одуванчик, ещё детски-жёлтый.
– Вот почему я хотел побывать здесь весной. ― сказал я скорее себе, ― Это ― кладбище гусениц.
Она чуть наклонилась, рассматривая землю.
– Так мило. ― протянула она, ― Но это же не гусеницы.
Из-за дерева выпорхнула бабочка и села на одуванчик.
– Еще какие гусеницы. Вон и бабочка, только родилась.
– Ну что ты издеваешься? ― она присела рядом со мной и подняла одно из семечек, ― Это же семена тополя. И бабочки не рождаются из мертвых гусениц.
– Разве? ― я взял семечко и покрутил в руке, ― А я всегда думал, так выглядит шкурка гусеницы.
Она покосилась на меня, приподняв одну бровь.
– Шкурка? Гусеницы? ― отчеканила она, ― Ты как часто пил пиво вместо школы?
Пожав плечами, я бросил семечко и продолжил, подняв другое.
– Мы постоянно пытались понять, откуда гусеницы берутся, устраивали слежку, строили теории, почему именно здесь.
– Какие например?
– Например, что здесь муравьи приносят дары своим богам. Не удивляйся, ― махнул я рукой, ― тогда была популярна тема Древней Греции. Все обожали Геркулеса и Перси Джексона. Но была у нас любимая версия. Мы представляли, что здесь проходил вечный бой гусениц, а после их смерти, бабочки, души погибших солдат, разлетались, зазывая новых на битву.
– Но тогда вы видели
