В путь за косым дождём - Андрей Меркулов

Я убежден — это можно и сейчас снять в документальном кино. Того, что было, не восстановишь, но достаточно показывать зрителям лед и, проходя аппаратом, очень точно рассказывать, как это было. И все увидят. В зале настанет тишина. Перестанут кашлять. И все увидят, как Осипов побежал к самолету, а лед кренился и вода показалась с краю льдины. Он вскочил в машину, включил моторы и стал выруливать, но обломок льдины был длиною в восемьсот метров, а для разбега надо больше тысячи. Он шел напролом, в самой крайней решимости риска, не как безумец, а как мастер — на пределе возможностей. Он повел самолет на разбег, и потом, когда уже все кончилось и льдину смерили, оказалось, что следы оборвались в нескольких метрах от воды. Если бы он промахнулся, удар многотонной машины в соседнюю льдину проломил бы ее, и никто уже не смог бы увидеть, как они с самолетом останутся вдвоем на дне океана, где в вечном мраке влачится лишь трос полярной станции, собирающий грунт со дна. Чтобы оторвать самолет, он поставил его на дыбы, медведем, рванул свечой, как истребитель, чего не делают с такой машиной.

И на секунду этот вздыбившийся крест огромных крыльев раскинулся над равнодушием льда.

Это было одно из тех прекрасных видений, когда зримо оживает романтика.

Сейчас Борис Осипов водит реактивные самолеты из Москвы в Антарктиду. Об этом говорят в газетах. Если вы хотите узнать, что такое романтика, спросите у него. Но он вам не скажет. Не потому, что слишком молчалив, а потому, что сам не определял это понятие словами — просто он в этом не нуждается. Ему и так все ясно. Я твердо знаю, что будут делать Осипов и его товарищи, если вдруг сама Антарктида расколется к черту. Спасать людей и машины. Без колебания.

Чтобы узнать об Осипове, можно было и в Арктику не ездить. Все равно я не был свидетелем, мне рассказывали. Пейзаж только помог представить. Но я увидел там самого Осипова в дни его обычной работы. А это для меня значит много.

Я попробовал написать об этом рассказ, но он у меня не вышел, и тогда я решил вернуться к очеркам и говорить о фактах. Мне кажется, очень много верного есть в утверждении знаменитого итальянского сценариста Дзаваттини, что в наше время больших событий литературные образы часто становятся слабее факта жизни, раскрытого во всех его срезах.

На студенческом диспуте о романтике я вдруг решил, что напишу о ней книгу. Документальную. Чтобы тоже поспорить — пусть не постигнет нас сомнительное счастье бесспорных книг.

О романтике спорят.

Одни говорят, что она есть. Только рассказать о ней бывает трудно — чтобы не сбиться на громыхающий впустую тон, как от листа жести, очередным пролетным ветром сорванного с крыши. Во всяком случае, очень прав авиаконструктор Олег Константинович Антонов, сказавший однажды, что «романтизм — это состояние духа, которое может сдвигать горы, но в то же время, как нежный цветок, сворачивается от неосторожного прикосновения».

Другие твердо уверены, что ее нет. Вообще. Одна тема для разговоров. Так, мечта — не осязаемый чувствами звук, как говаривал Павел Иванович Чичиков, покупая у Собакевича мертвые души. Подобным образом рассуждают люди серьезные и весьма практические, которые на диспутах не выступают и вслух точки зрения не высказывают.

Третьи полагают, что в наши дни чем дальше от первых лет революции, тем романтики становится меньше. Да и событий много, не очень-то нас теперь удивишь.

Или есть такая точка зрения, что каждый день сам по себе романтичен, если он прошел и план выполнили.

Чего только на диспутах не наслушаешься!

Я пишу эту книгу потому, что тоже не могу дать романтике никакого краткого определения, такого, чтобы удовлетворило тружеников отрывного календаря.

Я просто считаю, что без нее мы не сможем жить. Мир остановится. Я убежден, что двигают его вперед мечтатели и фантазеры. Это просто другое название революционеров, изобретателей и поэтов. А коммунизм — это высшая романтика.

Я гонялся за романтикой, за ее мгновенно быстрым и потому не каждый день заметным светом по самым дальним краям, искал, как ищут беспокойного родича, который то появится, то исчезнет. Когда я находил ее следы, я писал очерки. Эта книга состоит из очерков. Всякий раз, когда я их перечитывал, я замечал, что каждый из них открывает какую-то грань того, что я сам считаю романтикой. Их много, внезапных граней ее чистого света.

Я думаю, что говорить об этом очень важно, потому что людям, которые не учатся мечтать о будущем и искать его пути, нетрудно утонуть в тарелке с супом или предаться житейскому пессимизму, и тогда им будет нравиться не романтика, а крючок в углу и веревка.

В этой книге собраны все мои очерки о летчиках, и только о них — потому что это очень близкая мне тема. Она современна и близка, как в дни Колумба мореплавание. Но когда в сборнике рассказов «Крылья Земли» я выводил своего героя Кострова, — я строил литературный образ. Здесь я буду говорить о тех, кто дал мне этот образ. О живых или павших на том поле брани, где линия окопов проходит по золотящейся солнечным светом канве облаков; но бывает и так, что рабочий неба, выполняя дело своего трудового дня, вдруг живым факелом падает в землю. Ведь небо — война человечества с высотой, и космос берется с бою.

Пусть в этой книге о романтике нет строгого порядка — главы ее не вытекают аккуратно одна из другой, а иногда автор вмешивается в описание факта своими разговорами. Порядка я для нее не нашел. Здесь нет той стройности, какая может быть в приличных, рассудительных исследованиях, где развертывается и краткое введение в предысторию вопроса и сама предыстория, потом дело доходит до истории, затем следует послесловие, краткая библиография и список лиц, которым автор обязан за помощь в работе.

У меня такого списка нет.

Благодарить мне надо тех, о ком я написал. Я рад, что они жили и будут жить на земле, которая с ними бесстрашно отправится в новое будущее.

РАЗВЕДЧИКИ ПРИЗРАЧНЫХ ОСТРОВОВ

Да, я — моряк! Искатель островов,

Скиталец дерзкий в неоглядном море.

Я жажду новых стран, иных цветов,

Наречий странных, чуждых плоскогорий.

Почему Клещинский ушел в дождь? Он представляется мне разведчиком. Тем разведчиком, в глазах которого прячутся облака.

Земля впервые принадлежит разведчикам. Только им дано познать радость первой встречи. Тем, кто, стремясь за ускользающий круг горизонта, первым угадал томление своего века.

Одни из них надевают перед походом шлем, у других письменный стол вмещает всю безграничность мирового пространства.

Про них говорят, что они странные люди. Слово «странный» произведено от «страны» и «странствий» — это те, кто, побывав где-то далеко, стали не такими, как мы.