Цветы для судьи - Марджери Аллингем

На пороге помедлил, взглянул на хозяйку дома.

– А где Пол? Не знаешь, Джина? С четверга его не видел. Опять в Париж улетел?

Возникла неловкая пауза, Керли невольно заулыбалась. Пол – нахрапистый, хвастливый, энергичный – часто выводил из себя кузенов, но ее забавлял. Джон впервые открыто упомянул дело с биографией Турлетта, и все в комнате мысленно вновь услышали страстный неубедительный голос Пола, перекрывающий шум сентябрьского коктейльного приема.

– Скажу вам, мой дорогой друг, я был так взволнован, так раздавлен, что тут же поспешил в Кройдон и сел на самолет. Даже не сообразил захватить чемодан или сообщить Джине – просто рванул туда и купил эту книгу!

То обстоятельство, что биография Турлетта вызвала одинаковые отклики и у британских, и у американских читателей – средненькая проба пера в жанре свободного стиха, не более, – и что сделка стоила Барнабасам примерно пятьсот фунтов, вполне объясняло ядовитое замечание Джона.

Джина ожила. Прежде чем ответить, она с грациозной неторопливостью повернула голову.

– Не знаю где. Дома он с четверга не появлялся.

В спокойном голосе с неожиданным новоанглийским акцентом не было смущения или негодования – ни вопросом, ни самим фактом отсутствия мужа.

– Понятно. – Джон тоже не выглядел удивленным. – Если сегодня придет, попроси заглянуть ко мне. Я буду читать допоздна. Мне доставили весьма примечательное письмо от миссис Картер. Хорошо бы Пол отучился петь дифирамбы авторам. А то они потом негодуют, если книга не идет нарасхват.

Его голос затих на скорбной ноте уже за дверью.

Ричи захохотал – сухое отрывистое кудахтанье, на которое никто не обратил ни малейшего внимания. Он сидел в стороне, в тени, откинувшись на спинку кресла: тихая, унылая или, на чей-нибудь сентиментальный взгляд, трогательная фигура.

Ричард Барнабас, брат растаявшего в воздухе Тома, единственный из кузенов не получил по завещанию Старика доли в деле. Разумеется, в тысяча девятьсот восьмом он был моложе, но не так молод, как малыш Майк или подросток Пол, и ненамного моложе самого Джона. Объяснений этой загадки у Ричи никогда не спрашивали, однако условие завещания, которое предписывало облагодетельствованным кузенам «приглядывать» за Ричардом Барнабасом, проливало некоторый свет на мнение Старика о племяннике.

Они исполнили это предписание типичным для фирмы, да и, возможно, для издательства в целом, способом: выделили Ричи кабинетик наверху, достойное жалованье и звание «чтец». Он делил свои обязанности с двумя-тремя десятками клириков, незамужних девиц и неимущих преподавателей, разбросанных по всей стране, но имел при этом официальную должность и жил в мире потрепанных рукописей, по которым составлял длинные заумные отчеты.

Словно худое пыльное привидение, его часто видели на ступенях конторы, в холле или в хитросплетении продуваемых улиц, когда он размашистым шагом быстро шел из священного переулка к себе в меблированные комнаты на Ред-Лайон-сквер.

Ричи никто не воспринимал всерьез, однако всем он был симпатичен – как чужая безобидная домашняя зверюшка, вызывающая полутерпимое, полуснисходительное отношение. Каждый год ему давали трехнедельный отпуск, и все три недели о Ричи не вспоминали. Лишь растущая гора рукописей в пыльном кабинетике свидетельствовала о том, что он и правда отсутствует.

Среди младших служащих бродили туманные слухи, будто Ричард проводит отпуск за чтением в своих меблированных комнатах, однако ни у кого не доставало интереса проверить. Кузены же просто говорили и думали: «А где Ричи? Ах да, в отпуске…» – и забывали о нем ради более важных дел, которых всегда хватало.

Периодически находились сентиментальные юные дамы – хотя таких на фирме не одобряли, – которые видели в Ричи романтическую загадочную натуру с тайной внутренней жизнью, слишком тонкой или даже поэтичной для того, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение. Однако со временем они бросали свои изыскания, поскольку обнаруживали, что у Ричи душевная организация ребенка и разум школьника. И что он ни капельки не несчастен.

Отсмеявшись, Ричи встал и подошел к Джине.

– Мне тоже пора, дорогая, – улыбнулся он ей. Помолчав, добавил: – Вкусный чай.

– Ты такой милый, Ричи. – Джина прищурилась и приветливо протянула руку.

Ричи коротко ее пожал, кивнул Керли, одарил широкой улыбкой Майка, которому всегда симпатизировал, и вышел.

Оставшиеся трое обменялись сердечными взглядами. Душевную тишину гостиной какое-то время ничто не нарушало. Со стороны парка к дому поползли первые волны тумана, однако его холодные гадкие щупальца пока не проникли в умиротворенную комнату.

Мисс Керли сидела в своем углу – безмятежная, погруженная в мысли. Все, кто знал Флоренс Керли, давно привыкли к ее взгляду «сквозь тебя», ставшему в конторе предметом добрых шуток. Старушка же считала свою привычку весьма полезной. Выцветшие голубые глаза плохо просматривались за стеклами очков в золотой оправе, а потому окружающие никогда точно не знали, куда направлен ее взгляд.

Сейчас она со спокойным любопытством изучала Майка.

Майкл Веджвуд – сын младшей и любимой сестры Старика. Место в фирме было гарантировано Майку с детства. Ему едва исполнилось семь лет, когда дядя умер.

Мисс Керли смотрела на Майка и размышляла: ранняя подготовка к профессии легко могла его испортить. Мальчик, из которого обдуманно и хладнокровно воспитывают достойного члена любой старинной издательской фирмы, не говоря уж о «Барнабас и партнеры», имел все шансы вырасти педантом, брюзгой или кем похуже. Однако вмешались смягчающие обстоятельства. Во время войны фирма понесла убытки, состояние Старика сильно уменьшилось, и юный Майкл, хоть и посещал правильные учебные заведения, денег почти не имел. А по мнению мисс Керли, нужда обладает очень ценным качеством – она замечательно отрезвляет.

Майк опоздал на войну лишь на несколько месяцев – когда подписали окончательное перемирие, он еще не завершил учебу. До сих пор мисс Керли считала его человеком благополучным и неиспытанным. Ему сейчас вроде бы двадцать восемь или двадцать девять лет; добродушный, учтивый, с приятной внешностью, надежный, спокойный. Но, хотя мисс Керли и понимала причины его популярности, Майк напоминал ей создание не совсем ладное – словно всему живому и самому важному в нем позволили атрофироваться, заменив обаянием, непринужденностью и интеллектом.

Майк, безусловно, хорош собой. Сейчас он в расцвете мужской зрелости, в нем больше стариковского характера и достоинства, чем в любом из кузенов. Присущи ему и фамильные черты Барнабасов: блестящие проницательные глаза темного цвета, сильный волевой нос, тонкие нежные губы.

Теперь, когда подозрения последних недель перешли в уверенность, он стал для Керли гораздо интересней и, что примечательно, существенно вырос в ее глазах.

Она украдкой бросила взгляд на Джину – роскошную, безмятежную, полулежащую на диване с высокой спинкой.

«Девочка еще не знает наверняка, – продолжала благодушно размышлять Керли. – Он был осторожен, ничего не говорил. Не решился, конечно. Люди теперь нерешительные. Страсть их пугает. Они с ней ведут борьбу, как с чем-то неприличным. Естественно, страсть неприлична. Как и многое другое. Но Старик… – Воспоминания тронули губы Керли легкой улыбкой. – Старик бы девочку заполучил. Нехорошо, конечно, ведь кузен с ним работает, но заполучил бы. Этим-то он и превосходил своих племянников».

При мысли о кузенах Керли презрительно вытянула старческие губы. Джон – раздражительный, напыщенный, часто невыносимо упрямый; Пол – взмыленный, громкий, выставляет себя на посмешище; теперь вот еще темная лошадка Майк, который раньше ничего не хотел по-настоящему. Сумеет ли кто-нибудь из них пойти ради своих желаний напролом, сметая помехи, перешагивая через невозможные препятствия, – и избежать наказания, как это раз за разом делал Старик? Вряд ли, решила Керли.

Джина на Майка не смотрела, однако постоянно ощущала его присутствие. Керли видела это по напускному спокойствию, по случайным признакам напряжения, которого не вынес бы никто, кроме нее – одной из самых бесстрастных женщин.

Итак, молодые люди «влюблены», продолжала рассуждать мисс Керли. Нелепое, но меткое слово, намек на «неловкое положение». Настоящий конфуз для обоих: они ведь такие сдержанные, такие разумные. Внутри Майка что-то происходит, с удовлетворением подметила мисс Керли, он пробуждается. Его снедает нешуточная лихорадка, что мучительно рвется наружу сквозь непринужденную учтивость, превращая аскета в человека безгранично трогательного, беззащитного – и одновременно немного бесчестного.

С девочкой не все так ясно. Выдающееся самообладание! Интересно, как она относится к мужу? Вряд ли, конечно, с большой любовью. Наверное, где-то живет на свете очень толстокожая женщина, способная не обращать внимания на череду мелких фиаско, составляющих жизнь Пола, но Джина не такая. Его фальшивые восторги и путаное вранье, которое всегда выходит наружу, его неубедительная хвастливость – такой атаки на чуткий ум не выдержит никакая физическая страсть.