Полюбить и выжить (СИ) - Мария Смык

— Когда пять лет назад вы узнали, что отец с матерью исчезли, а королевский маг- дознаватель, прибыв, определил считать их умершими, и назначил сводного брата вашей матери, Патрика ван Дерибье, вашим опекуном, вы — лишились сознания. А придя в себя, стали похожими на зомби. Пустые, безжизненные глаза, только одна фраза, на все — «Не хочу», и больше за эти годы ни слова, ни слезинки. И что мы уже не делали, вы оставались такой же — ели только тогда, когда вас насильно кормили, и были, как маленькая девочка: послушна любому моему приказу. Я боялась вас оставить, мы с Мануэллой старались быть все время рядом. Но стоило мне на несколько дней покинуть замок, так от куда не возьмись появился ваш опекун, услал Мани, а приставил к вам эту Фишту. А ведь еще не срок и он в это время никогда не являлся. Но уж поди, приспичило! А разве от него чего-то хорошего ожидать приходится? А тут еще и король решил своего любимца Черного барона пристроить. Только с чего это вас заставили выпить эту отраву? Неужели барон не хочет отдавать вас королю? Или это сама ключница подсуетиться решила?

И тут губы, не желающие никак подчиняться Вите, все же поддались и ей удалось вымолвить всего одно слово:

— Почему?

Она хотела спросить — «Почему я здесь? Почему я жива, когда все, кого я любила — умерли?» Но женщина вопрос поняла по своему.

— Почему о вас вспомнили и решили отдать барону Арману ван Реганн? Ему нужен титул и еще раз титул. Реганн из купеческой семьи, в свое время женился на модистке, обшивающей весь королевский двор, она была баронесса, правда не наследная. Потом она умерла, а два года назад он и сам получил барона за успешное подавление восстания в провинции Динез. Сейчас, поговаривают — что-то назревает на севере королевства. У соседей молодой король, ему по нраву наши северные провинции, вот он воду и мутит. Те поднимают восстание, а он под знаком того, что хочет им помочь сбросить ненавистное ярмо, введет свои войска. Просто так войну начинать не гоже. А так местные его встретят, как освободителя. Всем известна железная рука Черного барона, его неукротимый нрав, хитрость и безжалостность. Король хочет назначить его прево северных провинций, что бы он навел там порядок. Но эту должность имеет право занимать только герцог. Как бы не был обласкан правителем Реганн, зная его нрав, никто из высшего света не желает отдавать за него свою дочь. А просто так герцога ему не получить, тогда знатные семейства ополчатся. А у вас защитника нет. Опекун только и мечтает услужить королю, как он постоянно оказывает услуги прево нашего края, что б он сдох, пес поганый!

Гледис быстро оглядела комнату, как бы проверяя наличие чужих ушей, и продолжила уже шепотом, наклонясь ближе к лежащей девушке:

— Все это мне поведала Бланси. Ее ваш дядюшка всегда зимой берет согревать свою постель. Вот она и подслушивает, все, что он скажет кому-то. Ой, да не делайте такие большие глаза, госпожа, Конечно, Бланси больше похожа на этот ваш сундук в углу, но она действительно согревает простынь и одеяло, и подушки. Что бы прогреть наши башни надо дня два, а никто точно не знает, когда барон заявится. А просто дрова жечь, так потом на конюшне засекут за растрату. А прачка горяча, как печка, и с ней рядом за короткий срок все согреется, в том числе и тело. Для удовлетворения кобелиных потребностей барону из близлежащих сел молодых девок доставляют. Чем моложе тем лучше.

А вот и кашка закончилась. Сейчас травок попьем и спатки будем. Вам сил, ваша светлость, набираться надо. Матушка и батюшка не простят, если вы так просто сдадитесь. За спиной у вас все предки выстроились и смотрят с надеждой. Семья была славная, фамилия славная. Неужто позволите ей угаснуть? Неужто уступите все это ненавистному барону, что бы доставить ему радость?

Постепенно глаза Виты закрылись, а сознание уплыло, убаюканное теплом и только съеденной пищей. Неожиданно женщина оказалась сидящей на большом диване, в красивом, обставленном старинной мебелью, кабинете. Напротив нее устроилась, одетая соответственно обстановке, какая-то супружеская пара, судя по теплым взглядам и переплетенным рукам. Постепенно пришло осознание того, что перед ней ее родители. Ее родители? И только когда мужчина заговорил, она поняла, что это родители Аманды.

— Доченька, настали трудные времена. Сводный брат твоей матери — Патрик задумал что-то нехорошее. За ним явно кто-то стоит. Сильный, злой, уверенный и, скорее всего — маг. Я предпринял кое-какие шаги, известил короля, помощь должна прийти скоро Но не знаю, может и король уже в их паутине. Не ко времени я удалился в эту глушь. Да, и что теперь жалеть о сделанном. Прошу об одном. Если однажды тебя известят о том, что нас не стало, что мы с мамой умерли, прими вот эту таблетку, — он вложил в ее ладонь маленькую желтую капсулку. — Ты станешь для них не опасной. Магия в тебе замолчит, ты как-будто уснешь, но не на долго. Придет время — проснешься и твоя память расскажет тебе секреты рода. Я сделал для этого все. Помни о нас, умоляю — помни. Помни о нашей любви, о величии нашей семьи, о славных предках и великих делах. Носи с честью имя Страдвей.

Медленно очень медленно эти двое уходили куда-то в даль, не оборачиваясь и не прощаясь.

Опять она что-то должна? Это проклятое чувство ответственности! Оно всегда было для нее самым главным. В школе — надо хорошо учиться и помогать товарищам. В семье — надо быть примерной женой и матерью. И как это ей помогло? Предотвратило ли эту жуткую аварию? Всего лишь простой «человеческий фактор». И нет ничего, ни семьи, ни прошлого, ни будущего. Вспыхнувшие эмоции снесли обиду и ненависть к этому миру, ее призвавшему. Для чего она здесь? Неужели опять каждый ее шаг, каждая минута ее жизни будет подчинена этому чувству — чувству ответственности? Теперь за кого-то другого, за эту несчастную девочку, имя которой — Аманда Страдвей.

Дни потекли за днями. Тусклые, безрадостные, ненавистные. И сделать ничего нельзя было ни с собой, ни с этим ужасным состоянием. Иногда хотелось вскочить, расколотить тут все к черту, удариться головой об стенку, заголосить по бабьи, но Вита ничего не могла поделать, поскольку не владела ни телом, ни обстоятельствами, ни даже этой никчемной жизнью. Она было хотела отказаться от еды, но глаза Гледис заботливые, переживающие, любящие и почему-то такие родные, смотрели прямо в душу. И она не могла им отказать даже в этой малости. А тело… Оно по-прежнему было чужое и не хотело подчиняться, звуки не складывались в слова, руки только и могли комкать одеяло, а голова была подобно чугунному казанку — неповоротливая, тяжелая, пустая.

Она спала и ела, не зная день или ночь. Зарешетчатое малюсенькое окно в огромной комнате было одно и затянуто старой слюдой. Иногда по утрам солнечные лучи пробивались сквозь эту преграду и тогда даже на душе становилось чуть-чуть светлее. А еще приходили сны из той жизни и маленький Антошка, смешно агукая, пускал слюни. Она прижимала его к груди, смотрела как он ест и хотела навсегда остаться в этом времени. Вита была вообще сумасшедшей мамашей. Когда ей впервые положили маленький, пищащий, самый красивый на свете комок на живот и она увидела своего долгожданного, выстраданного (всю беременность была угроза ее прерывания) ребенка, она дала себе слово всегда быть рядом с ним. Гуляя на детской площадке, они тогда еще жили в обыкновенной «хрущевке», она услышала столько ужасов о детских яслях и садиках, что сразу заявила мужу: их сын будет расти только дома и никому она его не доверит. Сережа сначала только посмеивался, но потом поняв, что она всерьез, забеспокоился. Лина вставала несколько раз за ночь, проверяя как ребенок дышит, после каждого кормления взвешивала его на весах. Стоило Антоше немного повысить голос, как у нее начиналась чуть ли не истерика. Муж пригласил врача, окружил заботой и вниманием, и постепенно она научилась себя сдерживать. Чуть Тошенька подрос, она ударилась в другую крайность — развивающие игры, разные секции. Ее и сына день был расписан по минутам. Она сдержала свое слово — везде была с ним. На удивление мальчик рос веселый, озорной и очень добрый. В школе с первого класса он был лидером. Его любили, уважали. А еще у него было изумительное чувство справедливости и товарищества. Поэтому в их доме всегда было полно Антошиных друзей. А Сергей? Когда первая эйфория их чувств притупилась, когда начали вылезать недомолвки и подавленные обиды, он просто взял и отвез всю семью в старый заброшенный дом друзей. Они там провели самое счастливое лето в их жизни. И с этого момента как — то по новому взглянули друг на друга. Потом Сережу пригласили в огромную компанию, а потом он создал и свою. Им везло на друзей, на просто случайных людей, казалось им во всем несказанно везет. И вдруг эта злосчастная фура, перечеркнувшая все.

Она лежала и перелистывала воспоминания, как самую интересную книгу, желая вырвать последние листы и все переписать заново. И почему это невозможно? Часто слушая причитания доброй Гледис, хотелось заорать: