Сказ о невыдуманном Левше - Яков Резник

— Действует! Тронулся! — обрадовался конструктор и предупредил бригадира: — Командуйте — всем покинуть лаву!

Для Сысолятина это были самые захватывающие и опасные минуты. Люди не вправе больше здесь оставаться. Он один должен досмотреть до конца: наберет ли стрелка крутизну приближающейся катастрофы или потухнет, или же останется на этой тревожной, но неопределенной середине шкалы?

Бригадир с лукавой ухмылкой окинул и дрожащую стрелку, и конструктора, сказал нарочито медленно:

— У страха завсегда глаза на лоб ползают. Знаем, когда сидеть, когда бежать.

И тут стрелку бросило вправо, в крайний угол. Она угрожающе запульсировала, не возвращаясь к центру.

Лицо Сысолятина побелело. Он крикнул на всю лаву:

— Беги, братцы, пока целы!!!

За полминуты посадчики выскочили из лавы в штрек.

Бригадир показался последним, Он был хмур, сердит оттого, что и людей не остановил, и сам, как мальчишка-новичок, побежал за Сысолятиным. Прислушался несколько секунд к тишине, досадливо сплюнул.

— Твой прибор — паникер. Сам сдрейфил и нас.

Голос бригадира заглушил внезапный гром. Воздушная волна вихрем пронеслась из лавы в штрек. Кровля села.

Работники лаборатории автоматики затревожились: Сысолятин давно должен был вернуться с испытаний, а его нет. Не случилось ли чего?..

Как назло, линия связи вблизи лаборатории ремонтировалась, и дозвониться на шахту было невозможно.

— Дашь свой мотоцикл, Виктор? — попросили товарищи у юноши, налаживающего станок.

— Пожалуйста. Что случилось?

— Саша долго не возвращается...

— Я мигом! Я сам! — понял парень и выскочил к мотоциклу.

Машина влетела на шахтный двор так лихо, что Виктор едва успел затормозить перед гудящей толпой.

В середине толпы он увидел Сысолятина и бригадира посадчиков. Старый горняк, проработавший в шахтах без малого тридцать лет, потряхивал Сысолятина за плечи и приговаривал:

— В газетах читал о твоих штуках на выставке. Думал: зачем Москва несколько лет безделушки смотрит?! Не пустым ли делом твои руки заняты?.. Теперь вижу: плотный ты человек, Саша, вон какую ценность горнякам сработал!.. — Прищурился, добавил с доброй лукавинкой: — Крохотки твои, знать, великому делу подмога. Уж извини, что в забое обидел...

Рядом с Виктором стояли молодой посадчик, который был с Сысолятиным в лаве, и пришедшая на смену невеста посадчика. Она не слушала, что говорил старик, тихо смеялась. Из глаз парня тоже рвалась улыбка, но он ее сдерживал. Потом кивнул на вышедшего из толпы Сысолятина и сказал девушке:

— Скажи спасибо Левше. Кабы не он, не смеялась бы ты сегодня...

— Что за Левша?.. Это ж Александр Матвеевич!

— Эх ты, курноска непросвещенная — да его до самой до Москвы Левшой прозвали...

НА ВДНХ

Шахтеры провожали в Москву двух сотрудников лаборатории автоматики треста Егоршинуголь Шаповалова и Сысолятина. Александра Матвеевича пригласили на ВДНХ демонстрировать миниатюры.

Два друга вели себя на станции Егоршино по-разному.

Не в меру пылкий Шаповалов носился от багажной к вагонам, шумно распекал бригадира погрузки за неповоротливость, доказывал дежурному по станции, что едет на выставку в третий раз и незачем его учить, как грузить большие ящики с экспонатами.

Сысолятин ничего от железнодорожников не требовал и ни во что не вмешивался. Со шляпой в руке, в незастегнутом плаще он прогуливался по платформе с друзьями, когда к нему подбежала девушка в форме железнодорожника.

— Вы товарищ Сысолятин?

— Я.

— Почему медлите с погрузкой? Где ваши экспонаты?

— Для них вагона не подали...

Девушка растерялась. Ей приказали как можно лучше проводить двух участников ВДНХ, а она оплошала. Подать второй вагон для экспонатов никак не успеть — поезд скоро тронется. Что делать?

— А если потесниться? — робко предложила девушка. — Если грузить вместе с ящиками товарища Шаповалова? Больше полувагона пустует.

— Как ты думаешь, Шаповалов, груз мой поместится в полвагона?..

И под раскатистый смех шахтеров Сысолятин извлек из накладного кармашка пиджака стеклянную пробирку. На ее донышке девушка заметила поблескивающие соринки — они ей показались не то крапинками соли, не то металлическими ядрышками.

— Один Мишка с бочкой займет платформу...

— Кони вороные. Под твоих коней полдюжины вагонов потребуется...

Безобидно разыгрывали парни-шахтеры озадаченную девушку. Лицо ее вспыхнуло.

— Я на работе и прошу без шуток. Где ваши экспонаты? Покажете, наконец? — рассердилась она на Сысолятина.

— И не думал шутить. Вот же экспонаты!

Сысолятин достал из кармана увеличительное стекло, подал вместе с пробиркой девушке.

— Глядите.

— Зачем мне пылинки смотреть? — рассмеялась девушка. У нее отлегло от сердца — не надо было беспокоиться о дополнительном вагоне.

А ему и смех ее, и произнесенное с легким пренебрежением «пылинки» не раз вспоминались в дороге до Москвы и на ВДНХ.

В те первые дни он в павильоне «Культура и быт народов РСФСР» готовил цилиндрическую подставку и колпак — прозрачный «домик» для миниатюр. У него оставалось время для знакомства с выставкой. Он ходил по павильонам и тихим ранним утром, и в обеденные перерывы, и праздничными шумными вечерами, когда загорались струистые ветви фонтанов на площади Дружбы и Каменный цветок был наряден, строг и нежен, как небо в часы зари над Уральским Севером.

Поначалу Сысолятин надеялся увидеть все стотысячное войско экспонатов, но понял: невозможно. И, ограничившись беглым осмотром всей выставки, стал постоянным посетителем павильона радиоэлектроники и электротехники.

Полупроводниковые радиоизмерительные приборы, машины с электронным мозгом открывали молодому конструктору будущее индустрии. Он задумывался над хитроумными сплетениями проводов, ламп сопротивлений и представлял себе полную автоматизацию шахт: видел забои без единого человека, комплексы автоматов, с необыкновенной легкостью выполняющие самые изнурительные и опасные обязанности горняков. Уголь сам идет на-гора... Главный диспетчер с поверхности командует мудрыми подземными машинами. Человек скинул тысячелетний груз, давивший на плечи, руки и мозг, освободил себя для творчества!..

Размечтался и не заметил, что давно уже вышел из павильона, что толпа его вынесла через главный вход к скульптуре Мухиной. Спохватился. Ему нужно было завершить оформление стенда, а он не в состоянии был оторвать взора от фигур рабочего и колхозницы. Уж сколько раз он замирал перед ними. Ему виделась не скульптура из серебристой стали, а порывистые, дерзающие люди, устремленные в высоту и в даль веков. Вот оно, подлинное искусство!

Вечером он снова возвратился в павильон Культуры, но не к своим экспонатам, а во второй зал — к гравюре Владимира Андреевича Фаворского «Пролетающие птицы», к стендам с дымковской игрушкой, холмогорской резьбой по кости; к шкатулкам палешан. Казалось ли ему или он действительно чувствовал то, что чувствовал Фаворский или художник из Палеха, создавая эту красоту?.. Не в том ли сущность мастерства, чтобы заставить людей переживать близкое тому, что ощущал, переживал художник во время творчества?.. А он? Удалось ли ему хоть в малой мере воплотить в капельках металла свои ощущения, мечты? Заговорят ли его миниатюры с людьми? Или права чернявая девушка со станции Егоршино?.. Рукой не притронешься — пыль...

Сомнения, неуверенность Сысолятина оставались до того времени, пока в павильоне Культуры не был оформлен его стенд.

— Вы не были в павильоне Культуры? — можно было услышать в разных уголках выставки.

— Посетите третий зал, не пожалеете.

— Левша, настоящий Левша!

А он, светло-русый, светлоглазый уралец, чувствовал себя неловко под любопытными взорами множества людей, хлынувших к его стенду — цилиндрической подставке с куполообразным стеклянным колпаком.

Под колпаком вращался прозрачный диск, замысловато освещенный снизу. На диске — около тридцати экспонатов, до того мизерных, что все до единого могли поместиться на плоскости трехкопеечной монеты. Даже в линзах многократного увеличения, вмонтированных сверху и с боков колпака, не просто было разглядеть пьедестал, а на нем бюст Владимира Ильича Ленина из серебра; крошки-самовары с краниками тоньше человеческого волоса; шесть вкладывающихся один в другой кубиков из латуни, наименьший диаметром три десятых миллиметра.

Чем внимательней всматривались, тем больше раскрывали диковин. Еле заметные пунктирные змейки оказались двумя велосипедными цепями из ста шестидесяти восьми деталей, свободно входящими в иссверленное тело обыкновенной швейной иглы, а кругляшок меньше спичечной головки — забавным медвежонком, катящим бочонок. Разбросанные по диску песчинки превращались под лупой в шахматные фигуры из латуни, стали и пластмассы. Кони и пешки диаметром основания в треть миллиметра были до того изящны, художественно тонки, что брало сомнение: способен ли человек такое сотворить?