Несостоявшаяся смерть - Исмаил Гасанбейли

В подобных мыслях утверждала его вся предыдущая жизнь; весь его опыт свидетельствовал о том, что все, о чем болтают писатели, поэты, ученые, всякая оторванная от жизни, ни фига ни в чем не мыслящая пафосная шваль, – чушь собачья и гроша ломанного не стоит, народ – пластилин, из которого можно лепить все, что угодно – хоть дерьмо лепи, возражать не будет, если все хорошенько продумать. И когда один из молодых министров, к которому он как-то совершенно случайно по пути в один из дальних регионов заезжал для отправления малой нужды и задержался на обед, увидев, в какой роскоши «гноит» свою драгоценную жизнь этот слуга народа, на следующий день попросился к нему и, с собачьей преданностью глядя в глаза, сказал, мол, не поверите, но супруга видела во сне, как вы пришли к нам в гости один, без свиты, и даже остались ночевать, он, вспомнив красавицу-жену министра, на которую вроде бы бросил быстрый, ничего не подразумевающий взгляд человека, мысли которого заняты совершенно другими делами, сказал в расчете на то, что министр взорвется в гневе: ты тоже не поверишь, и я тоже видел сон, что твоя жена пришла ко мне в кабинет одна и осталась ночевать. Сказал, чувствуя, как его внутренности сжимает страх, знакомый с того времени, когда встретил в горах своих родственников, но министр, расплывшись в улыбке, самой мерзкой из всех увиденных им к тому времени улыбок, воскликнул: «Да она уже здесь!» Министра он выгнал вместе с женой, даже чуть было в тюрьму не посадил, но опомнился, подумав, что такие люди – лучший материал, чтобы лепить, а случай воспринял как урок.

А что, если народ будет состоять из таких людей, тем более, народ больше болтает, чем делает, все у него – честь и совесть, а на самом деле понятия не имеет, что такое честь, а что – совесть, пусть выпустит кто-нибудь из этих честных и совестливых свою жену или дочь после восьми вечера на улицу, пусть оставит кто-то из них кошелек с деньгами на каком-нибудь прилавке, да даже у входа в храм, посмотрим, что тогда будет, а кого боитесь, кругом же все такие честные и совестливые, все же ваши сородичи, односельчане, сограждане, земляки, родственники, кого боитесь, если себя боитесь, то так и скажите, что чушь все это: и честь, и совесть. Этот министр хоть признается, хоть понимает, что и честь, и совесть – всего лишь товар, можешь продавать, покупать, использовать. Зачем этот пафос, а если себя успокаиваете, то так и скажите.

И если один может отказаться от чего-то, то это может сделать всякий, – размышляя таким образом и имея в виду молодого министра, он все больше убеждался, что чувства, подобные чести и совести, делают человека несгибаемым, как своего рода каркас, стержень, и если его лишить этих чувств, то он станет более податливым материалом. Его мучил лишь вопрос, как это сделать – не будешь же по одному ломать миллионы людей, жизни не хватит. И тогда он начал вселенскую борьбу с коррупцией, борьбу, на которой крупными буквами на всех языках и алфавитах всех времен и народов было начертано, выбито, вдолблено, выжжено, выскоблено слово «борьба», чтобы все знали, чтобы раз и навсегда, И никого не щадил, всех стриг подчистую до седьмого колена. Расписывал во всех газетах, показывал по всем телевизорам и клеймил позором тех, кто выносил из мясокомбината кусок колбасы, чтобы не сдохнуть с голоду, и тех, кто переоформил на себя ювелирную фабрику, и тех, кто добываемую государством нефть качал в собственные карманы, и даже не испугался тех, кто присвоил национальную безопасность, включая экологическую, экономическую и продовольственную.

И в один прекрасный день не осталось в поле его зрения ни одного коррупционера. Все как один были повержены, посажены в тюрьмы, уничтожены, но цель оказалась пустой, хоть его и наградили кучей всяких медалей и орденов, почетных грамот, знамен, сделали лауреатом массы всевозможных премий, о нем сняли фильмы, поставили спектакли, но тот, кто должен был оценить это действо, то есть пресловутый народ, так и не оценил, не понял, не осознал… Все оказалось бессмысленным, весь громадный труд насмарку, не вышло, ничего не сделаешь, не получается из этого народа трамплин. О неблагодарности людей он догадывался давно, еще когда провел по всему Острову воду, чуть ли не в каждый дом, каждый двор, потратил столько сил, энергии, одарил водой всех, кто, может быть, никогда на это не надеялся, а когда приехал к ним в надежде услышать в свой адрес хоть одно-единственное доброе слово, тем более заслуживал, еще как заслуживал, то ему сказали, мол, спасибо за воду, конечно, век ее ждем, у всех соседей уже давно из всех кранов горячая вода течет, у нас наконец хоть холодная появилась, спасибо большое, ничего, что лично вам на это понадобилось семнадцать лет, все равно благодарны, но скажите, когда же к нашим домам проведут канализацию, а то раньше мы топтались в твердых нечистотах, а теперь, когда есть вода, барахтаемся в жидких.

Душа его тогда отвернулась от этих людей, он даже не нашел что сказать. Правду говорят, палец покажешь, руку сожрут по локоть. Пусть бы гнили себе, еще и всякие слухи пускают обо мне, думал он, лежа в барокамере, хорошо бы побыстрей выбраться отсюда, напортачат без меня там, опять же совершенно не задумываясь о смерти: был уверен, что вытащат, ведь вытащили же, когда он запретил вывоз овощей на рынок, чтобы все как один вышли копать мандрагору, и разъяренные крестьяне, догнав его машину вместе с эскортом, вывалили на них сто пятьдесят восемь грузовиков свежего редиса, сорок три грузовика помидоров и шестьдесят восемь многотонных рефрижераторов зелени, огурцов, баклажанов, чеснока, зеленого лука, винограда и инжира, да так, что никто ни за что бы не догадался, что под этой горой из фруктов и овощей могут находиться люди.

Хорошо, что один из сопровождающих его министров, на восьмой день их пребывания под подгнивающей массой каким-то чудом добравшись до рации сквозь смесь овощей и фруктов, сумел сообщить о случившемся компетентным органам, которым понадобилось всего три дня, чтобы их вызволить. За эти одиннадцать дней крестьяне успели беспрепятственно вывезти весь урожай овощей и фруктов. Ему же удалось даже это обстоятельство обернуть себе на пользу, записав весь вывезенный урожай в счет государственных поставок, но прежде он наградил спасшего всех министра высшим орденом, так как им оказался министр здоровья, и назначил его еще и министром связи.

Крестьян-злоумышленников тогда так и не нашли, оказалось, что все они были в масках, а на их машинах стояли поддельные номера, а вся его свита и вся резиденция долго пахли свежей, но слегка подгнившей зеленью. Чтобы в дальнейшем подобные вещи не повторились, он запретил всякую работу на личных участках, а когда запрет не помог и люди умудрялись выращивать фрукты и овощи на крышах и даже на подоконниках своих домов, издал указ об использовании всех без исключения крыш и подоконников для выращивания мандрагоры. В результате многим даже не приходилось выходить из дома, чтобы копать этот диковинный корнеплод, можно было это делать, почти не вставая с постели.

Но ландшафт и климат Острова были такими, что невозможно было сажать мандрагору везде и всюду, оставались места, непригодные для ее выращивания, а голь-то на выдумки хитра, и люди нагло пытались использовать эти земли под овощи и фрукты. Какая-то война получалась, ей-богу, откуда столько напористости, кто их подговаривал, кто подсказывал, он так и не смог тогда выяснить, но сделал такой ход, что одним ударом всех заткнул за пояс, перекрыл всем кислород, очередным указом отвел все оставшиеся пустыми земли, кроме государственных трасс и железных дорог, под виноградники.

Конфронтация с народом его вовсе не радовала, но и любви никак не мог дождаться. Народ попался упрямый, совершенно не желал быть им очарованным, все иронизировал над его проектами, анекдоты о нем сочинял, слухи продолжал распускать, выращивал и выкапывал мандрагору и собирал виноград только по принуждению, да и вообще вел себя, как заправский оппозицонер.

На самом деле в то время у него большего противника, чем собственный народ, не было, и он не мог понять, как это так получилось. В любви же нуждался, и нуждался очень остро, большое начальство его ценило, сажало в президиумы, в пример приводило, разрешало фотографироваться рядом с собой, но все это было не то или не совсем то.

Главное понял незадолго, буквально лет за шесть-семь, до попадания в дурацкую барокамеру, когда из уст одного телевизионного деятеля услышал откровения по поводу того, что снятие с себя всевозможных обязательств перед людьми, местом, где родился, родителями и даже собственными детьми делает человека свободным, возводит его над толпой. В том деятеле он тут же узрел нужного себе человека, но и в словах его нашел значительно больше смысла, чем тот в них вкладывал. Он понял: чтобы быть над людьми, властвовать по-настоящему, надо освободиться от оболочки, которая делает тебя обычным человеком. И обнаружил к своей догадке множество подсказок чуть ли не во всем, что его окружало. В дальнейшем эти подсказки находил, вспоминая когда-то услышанные или прочитанные сказки и мифы. Не зря же столько внимания в человеческой истории уделяется всевозможным темным силам. Да, как правило, они преподносятся как нечто негативное, нехорошее, иногда и вовсе как абсолютное зло, но это, скорее всего, для толпы, массы, для управляемых. А для таких, как он, тут явно заложен иной смысл. Сбросив с себя – внутри себя, конечно, – путы всевозможных условностей вроде добропорядочности, оставив потребление тех же чести и совести толпе, более того, сделав эти понятия главенствующими для нее, да и для тех, кто возомнил себя патриотом, интеллигентом, оппозиционером или кем-то там еще, можно получить качественно другую силу, качественно другое превосходство.