Мост спасения - Александр Рогинский

Однако шум на территории поднимался изрядный. Глеб, чей ресторан находился в лесопарке у оживленой трассы, вынужден был нарастить плетенный забор, содрав втридорога за услугу с Зубрилова. И тот охотно заплатил.

Он бы дал деньги и на выкуп кредита. Но Глеб на такой шаг пойти не мог. Во-первых, это была крупная сумма, во-вторых, он не привык быть кому-либо обязанным. А Зубрилов был мужиком суровым, особенно в отношении денег. Он безудержно тратил их на свои прихоти, но в долг давал редко и еще на более суровых условиях, чем банки.

К тому же у Зубрилова была дочь-уродина, которую он хотел сплавить, выдав замуж за какого-нибудь более менее значительного субъекта, пусть даже бедного.

Однажды по пьянке он предложил свою Розолину (это же надо было так назвать уродину!) Глебу, от чего того едва не стошнило. Когда он впервые увидел эту высокую, с лошадиным лицом девушку, откровенно пялившую на всех свои базедовые страстные глаза, то про себя перекрестился.

Глеб плюхнулся на диван, раскинул руки крестом и уставился на портрет матери, который висел напротив и который написал выдающийся народный художник-примитивист Терен Муйский.

Муйский, вот кто его спасет. Банкиры страшно любят оригинальную живопись. Вернее, любят ее показывать своим коллегам, особенно зарубежным. Муйский – украинский Пиросманишвили – такой же безнадежный алкаш, вытащенный с того света матерью Глеба.

Мать заметила необыкновенную худобу Муйского, тогда начальника участка строительного треста (она приехала проверять отчетность в управление). Узнала, что Муйский страшно нуждается, хотя и получает неплохую зарплату. У него была больная мать, юродивая сестра, большие деньги он платил за квартиру, которую снимал.

Мать пожалела его, добилась у управляющего трестом повышения зарплаты Муйскому, сама чем могла помогала.

В благодарность Муйский написал несколько ее портретов, один из которых и висел сейчас на стене в квартире.

Муйский после смерти матери перешел к Глебу как бы по наследству. Умирая, мать просила не оставлять этого талантливого человека, помогать ему.

Талантливый человек все пропил, он уже давно не был начальником участка строительного треста. Диплом об окончании института был кому-то продан по дешевке, пропит в прямом смысле слова.

Муйский оказался на мусорнике. Много трудов пришлось употребить Глебу, чтобы найти украинского Пиросманишвили, который зарабатывал деньги малярством. Теперь это был настоящий бомж, от которого несло гнилью, с которым больше минуты рядом невозможно было простоять. Глеб забрал Муйского в ресторан на должность художника, плотника, сторожа – старшего куда пошлют.

Муйский тяжело отходил от прежнего образа жизни. Но возможость питаться, спать в тепле и немного выпивать каждый день (Глеб установил строгую норму) сыграли свою роль. Муйский отряхнулся от прошлого, в глазах появились живые искры. И однажды он привез из какого-то схрона целую картинную галерею.

Когда Глеб увидел его картины – обомлел. Это был мир призраков и сказок. Краски сталкивались в таких сочетаниях, что в душе поднималась температура. На эти картины можно было смотреть часами.

Муйский писал мазками, ни один предмет у него не был выписан. Но что это были за мазки! Они излучали столько энергии, открывали в человеке такие ее источнчики и тайнички, в которых были спрятаны лучшие человеческие черты и образы, что даже мало что понимающий в живописи останавливался, долго не мог отойти от этих полотен, как не может отойти замерзший человек от ярко пылающего жаркого костра.

Многие картины Муйский разрешил повесить в ресторане, но картин было так много, что пришлось выделить им холл в будущей гостинице, которую начал строить Глеб (поскольку ресторан стоял на оживленной трассе, можно было пригласить автотуристов не только пригоститься, но еще и переночевать).

В этот своеобразный выставочный зал Глеб приглашал некоторых гостей. Эффект был сильнейший. Все хотели купить картины Муйского. И если бы он их продал, то стал бы богатейшим человеком.

И они уже собирались продавать, а Муйский обещал написать новые. Но однажды у них обедал московский коллекционер, который был потрясен талантом Муйского, купил несколько его картин, посоветовал больше никому не продавать – за приличные деньги собирался сам скупить созданное Муйским.

Но потом коллекционера убили, дело о продаже заглохло.

И вот сейчас Глеб, увидя портрет матери, вспомнил о совете коллекционера, его оценке созданного Муйским.

Глеб встал и заходил по комнате, зашел на кухню, открыл шкафчик, достал бокал, а из холодильника пятилитровую непочатую бутылку перцовки (для гостей предназначенную), налил половину бокала и выпил.

Резкое тепло озарило тело, очистительно ударило в голову.

Он, кажется, нашел выход. Теперь дело за Муйским. Все это время Глеб едва ли не заставлял его писать, создавал все условия. Но Муйский не мог писать в комфорте. Он тупо сидел перед мольбертом, как парализованный.

Много раз Глеб пытался поломать этот стереотип, не получалось. Писалось Муйскому только в полном бардаке мастерской, или что могло считаться ею. Свободное изъявление требует свободного предметного пространства.

Глеб отвернулся от портрета матери. Полный бред. Кто в кризис, когда лопаются банки, останавливаются заводы, а на улицах бродят тысячи безработных – кто будет покупать эти картины, которые нужно смотреть с десятиметрового расстояния?

Только полные идиоты, совершенно развращенные деньгами богачи.

С ними не хотелось общаться. Представив, сколько действий нужно произвести, чтобы начать раскрутку Муйского, Глеб поморщился. Оставшаяся в нем энергия не покрывала таких затрат. Сейчас Глеб был похож на певца, чей голос настолько ослаб, что едва покрывал первые ряды среднего по численности зрителей зала.

И такая безнадега охватила Глеба, что захотелось пойти и броситься под метропоезд. Картина со всей резкой ясностью встала перед глазами. Глеб содрогнулся. Нет, только не это.

Глеб быстро оделся, вышел на улицу. Падал мелкий снежок. Глеб подставил лицо пушинкам, которые быстро остудили и сделали лицо мокрым.

Небольшой морозец тут же начал прижигать. Куда он мог сейчас пойти? К своим так называемым друзьям, в свой ресторан, который кое-как еще работал? Сесть в своем кабинете и напиться? Это было бы смешно.

Директор, который никогда больше ста грамм себе не позволял – напился. Свой ресторан отпадал, так, может быть, в другой?

Лучше от этого не станет. Уже был случай в его жизни, когда его бросила замечательная девушка Настя, в которую он по уши влюбился. Тогда он пошел и напился до поросячего визга. Слава Богу, было лето, он переспал ночь в парке, доведя свою мать до сердечного приступа.

Тогда он просто хотел покончить с собой. Пошел на парковый мост, решил броситься вниз, как это накануне сделал молодой офицер по той же причине (не зря этот мост называли «мостом любви и самоубийц»). И пришел, и стоял, глядя вниз на проносящиеся машины с веселыми огоньками, развозящими счастливых людей по домам, где их ждали уют и любовь близких. Так ему представлялось.

Конец ознакомительного фрагмента.