Люкс-мадера-фикус - Евгений Богданов

-- Жуть-то какая...

-- Николай задает вопрос: "С чем пришли, Роман Викторович?" Вот она когда жуть-то началась! Кабы сам не видел, никому не поверил бы. Этот Роман Викторович отстраняет от себя Юлию, встает перед Николаем на коленки и произносит: "Простите нас, Николай Иванович. Любовь сильнее морального кодекса. Ничего поделать с собой не можем, и мы видим токо один выход..." Николай ставит вопрос: "Какой?" Роман Викторович дает ответ. И от этого ответа у меня мороз по коже фактически по всей поверхности... -- Здесь Чузыркин уже без спросу наполнял стопку, выпивал залпом и восклицал на выходе: -- "Я прошу у вас ее руки".

-- Руки-и?! У живого мужа?!

-- Ну! Отдай жену дяде, а сам иди, будем так говорить, к тете! -Удовлетворенно переждав шум, рассказчик подкреплял повествование историческими примерами. -- В старину такие случаи вообще бывали. Вспомните народную песню про Хаз-Булата. В ней тоже какой-то гад просит живого мужа отдать жену и предлагает калым по тем временам люкс-мадера-фикус. Роман Викторович калыма не предлагает, но просит самоуверенно. У Николая кровля, видать, поехала. Говорит... -- На этом слове Чузыркин загадочно умолкал, испытывая нервы слушателей.

-- Ну что, что он говорит-то? -- теребили его.

-- Вы сейчас упадете. Николай говорит: "Бери".

-- Так и сказал?!

-- Я же давал оценку: сдвинутый! Герой песни! Хотя в том старинном случае, если помните, конец другой. Там как дело было? Хаз-Булат ударил жену кинжалом, подхватил на руки и преподнес гаду: на, получай, морда бессовестная! А наш Хаз-Булат только башкой мотнул. Уточняет: "А вы знаете, что Юлия в положении?" Роман Викторович отвечает: "Знаю. Кто бы ни был отцом будущего ребенка, буду ребенка любить как собственного. И даже еще сильней". Николай зубами скыр-скыр, и тут я ему на глаза попал. Рычит: "Чузыр-ркин, тебе какого опять рожна?" Я отвечаю: горчицы, мол. Николай в ответ: "Пошел к чертовой матери!" Ну я и пошел. Будем так говорить, у меня и без горчицы все нутро продрало...

Теперь Чузыркин окончательно надевал шляпу.

Более его уже не удерживали в нетерпении обменяться впечатлениями от услышанного, поделиться нахлынувшими мыслями и прогнозами. Заручившись обещанием заходить еще, хозяева наспех прощались с ним, чтобы в своем кругу со смаком обсудить животрепещущий "матерьял". Где-то неподалеку Горбачев пожинал плоды необдуманной перестройки, надиктовывая оправдательные тома, где-то там же Ельцин вынашивал план разгона собственного парламента, а в Домодедове переживали коллизию четырех: одной возлюбленной пары и двух оставшихся не у дел супругов. Общественное мнение разделилось: одни болели за Юлию и Романа Викторовича, другие за Квасова и дамочку в парике.

Стало наконец известно ее имя-отчество: Людмила Федоровна.

2

Юлия была моложе своего супруга на добрых пятнадцать лет. К той поре, как выйти замуж за Квасова, ей исполнилось девятнадцать.

Николай Иванович Квасов, человек вольного и доходного ремесла, долго холостяковал, вел интересную (в разумных пределах) жизнь и связывать себя браком не собирался. Когда же увидел Юлию в том углу Домодедовского пруда, что защищен от нескромных глаз ивами и осокой, резко переменил взгляды.

Нагая купальщица была невидима для прохожих. Но Квасов в этот момент возвышался на стропилах особняка, расположенного над прудом. Особняк о двух этажах (конечно, не чета нынешним дворцам новых русских, но и не летний домик) возводил себе Михаил Скрипник, известный в криминальных кругах как Миша Скрипач или просто Миха.

Таким образом, то, что было защищено природой от алчных глаз пешеходов, с верхотуры представилось Николаю Ивановичу во всей красе. В девушке он заподозрил племянницу пенсионерки Аксиньи Павловны, бабки болезненной, сердобольной, привечающей многочисленную родню. Юлия действительно приехала из Молдавии, по-теперешнему из Молдовы, поступать в вуз.

Итак, юная красавица ступила на берег смуглой, изящной ножкой, встряхнула распущенными, доходившими до талии волосами и потянулась сладко. Затем нехотя стала пристегивать женские принадлежности. Когда уж она надела цветастый бесформенный балахон, Николай Иванович безошибочно признал в ней племяшку Аксиньи Павловны, проживающей в частном секторе.

В тот же день ввечеру, в костюме-тройке, в зеркально начищенных башмаках, гладко выбритый и надушенный, он явился к Аксинье Павловне.

Старушка посчитала его за квартиранта, подыскивающего жилье:

-- И, милый. Местов у меня нетути, племяшка на все лето приехала. Осенью приходи.

-- Да ты что, Павловна? -- рассмеялся Квасов. -- Прочисти глаза-то!

-- Николай?! -- ахнула старушка. -- Ну проходи, гостем будешь. Глазыньки-то мои уж ничё не видят! Никак, крышу пришел смотреть?

-- Какая крыша, Аксинья Павловна! Свататься я пришел.

-- Осподи Иисусе! -- всполошилась старушка. -- Это как так -"свататься"? С ума сошел?

-- Да ведь не к тебе, к племяннице твоей, Юлии!

Старушка хотела было сказать, что Юлия девка взрослая, сама должна определяться в своей судьбе, но не сказала, польщенная ролью посаженой матери и тем почетом, с каким эта роль связана.

-- Так что будем делать-то? -- спросила она, зардевшись и приосанясь.

-- А ничего особенного, -- отвечал Николай Павлович. -- Ставь самовар да зови племяшку.

Дело сладили в тот же вечер. Свадьбу Николай Иванович закатил на три дня, за столом перебывало полгорода. Невеста, как и следовало ожидать, провалила вступительные экзамены, но сияла, как человек, вытянувший счастливый билетик наперекор приемной комиссии. Николай Иванович ликовал, сограждане радовались за обоих. Правда, медовый месяц был урезан до минимума: кровельщики в тот сезон шли нарасхват.

Любовь и согласие продолжались четыре года. Николай все чаще заговаривал о наследнике, Юлия старалась изо всех сил, однако безрезультатно. Сосед Чузыркин объяснял ситуацию разницей в возрасте, на что ему приводили обратные многочисленные примеры. Аксинья Павловна (уже со смертного одра) намекала на свою молодость: она понесла впервые в двадцать семь лет. Но Квасову ждать еще четыре года было невмоготу. Отношения в семье портились, нередко пустяковый разговор заканчивался размолвкой. Не желая ссориться, оба стали неразговорчивы. Любая тема могла вывести на опасную колею. Безболезненных тем становилось все меньше и меньше, и постепенно дом оказался перенаселен фигурами умолчания.

И тут преставилась Аксинья Павловна. Отпели и похоронили в Светлое воскресенье. Из Пензы приехала дочь покойной, экстренно продала домик и укатила, даже не попрощавшись.

Горе жены тронуло сердце Николая Ивановича. Ведь теперь, кроме него, у Юлии не осталось ни одного близкого человека, если не считать родственников, оказавшихся за границей. Он и сам близко к сердцу принял смерть милой старушки и был искренне огорчен. Для Юлии смерть тетушки означала гораздо больше: теперь в случае нужды у нее не стало никакого прибежища. И хотя Николай Иванович был чуток и нежен с нею, мысли о бренности бытия безжалостно указывали ему на его бездетность, на бессмысленность существования без потомства. Снова в семье стало тоскливо и неуютно.

Чтобы меньше находиться дома, Юлия устроилась на работу. В Домодедове ничего подходящего не нашлось -- поступила в московский НИИ на должность помощницы лаборанта. Зарплаты ее едва хватало на дорогу и на обеды, тем не менее она выглядела жизнерадостной. Ожили глубокие, черные глаза, вернулся румянец, даже походка стала увереннее и женственнее.

Николай Иванович был против ее трудоустройства, но он по-прежнему обожал жену и вынужден был смириться.

3

События стремительно развивались. В Москве в центральном загсе рассматривалось дело о разводе Романа Викторовича и Людмилы Федоровны. В Домодедове -- Николая Ивановича и Юлии Чобану. Квасовых развели раньше на полтора месяца: домодедовская бюрократия была проворнее, чем московская.

Наконец развели и Романа Викторовича с Людмилой Федоровной.

Теперь молодые любовники должны были соединиться законным браком, как, собственно, и потребовал Николай Иванович.

Потребовал жестко и бескомпромиссно.

Объявив свое требование, не укладывающееся ни в какие рамки житейской логики, он совершенно переменился: повеселел, откуда-то взялось чувство юмора -- таким он представал стороннему наблюдателю.

-- Да как они хоть живут-то с Юлькой после всего этого?! -поинтересовались массы.

-- Вежливо живут, -- удивлялся и сам Чузыркин, -- фактически на "вы".

Вручая приехавшему в Домодедово Роману Викторовичу паспорт Юлии со штампом о расторжении брачных уз, Николай Иванович приказал регистрировать брак в Москве.

-- Хорошо, -- согласился Роман Викторович. -- Но где, как вам представляется, мы будем жить?

И снова Николай Иванович потряс общественность Домодедова:

-- Жить будете здесь.

-- А ты? А вы? -- прозвучало одновременно.