Злые люди и как они расплачиваются за свое зло - Герман Шелков

Он был весь в шрамах, в порезах. У него было надорвано ухо.

Его не просто сторонились и пугались, а боялись даже думать о нем. Даже крепкие, рослые мужчины избегали попадаться ему на глаза.

Его звали Анатолий П. Но он предпочитал, чтобы его называли Толиком.

Когда ему было двенадцать лет, он держал в страхе весь наш двор, а достигнув пятнадцати лет, подчинил себе и другие дворы в нашем районе. Можно сказать, что он был самый сильный подросток на территории, охватывающей пять улиц. Он был самый дерзкий и решительный. И очень-очень злой. Бешеный.

Ему ни в чем нельзя было прекословить. Попробуй возразить ему в чем-либо – и он сразу приходит в ярость, замахивается, хватает за воротник, за шею, и ему все равно, кто перед ним – человек малых лет или взрослый. На взрослых он бросался с камнями и палками, и, бывало, взрослые люди получали такой отпор, что после этого у них дрожали руки.

А у Толика ничего не дрожало. Он казался твердым и бесстрашным.

Волосы у него на голове были жесткие, как проволока, кожа желтоватая, с пятнами. Пальцы сильные и цепкие. Роста он был среднего.

Уже в двенадцать лет он собрал вокруг себя ватагу мальчишек и повелевал ими. Посылал их воровать печенье и другую еду в магазине, заставлял выпрашивать мелочь у прохожих. За любую провинность наказывал, не откладывая, бил по лицу, хватал за волосы и швырял на землю. И мальчишки его боялись порой до заикания.

А в пятнадцать лет он сделался словно правителем подросткового мира – регулировал все отношения между несовершеннолетними, судил и преследовал. Отбирал деньги, вещи. Кого-то приближал к себе, а кого-то удалял.

Отцовский гараж на пустыре был у него штаб-квартирой. Когда-то в гараже стоял мотоцикл с коляской, потом гараж пустовал. Толик его занял, принес туда большое кресло, кушетку, распивал там спиртное, играл на гитаре. Там же, при нем, находилась и его ватага.

Учился ли он в школе, как прочие подростки? Из нашей школы его выгнали после пятого класса за систематическое нарушение дисциплины. Он угодил в интернат, но отчего-то, по неизвестной причине, его чаще можно было увидеть во дворе, чем в этом интернате. Он безнаказанно оттуда сбегал, прогуливал занятия. Почему его не ловили и не доставляли обратно – никто не знает.

В шестнадцать лет он ограбил двух прохожих, двух военных, избил их, и они не смогли за себя постоять. Одному из них он проломил голову булыжником, а другого отходил палкой. Офицеры только кричали и стонали, но ничего не могли сделать.

Толика арестовали, судили и отправили в тюрьму. Он вернулся через четыре года, когда ему исполнилось двадцать лет. Я заканчивал школу, сдавал выпускные экзамены. Помню, что когда Толик снова появился в нашем дворе, я в этот день сдавал экзамен по английскому языку.

Я шел домой и повстречал знакомых парней из соседнего двора, учащихся ПТУ. Они сказали: «Слыхал? Видал? Толик вернулся! Сидит в вашем дворе на лавке, курит и потягивает пиво. Но с ним что-то не то… Он какой-то задумчивый и мрачный. Худой, как спичка. В общем, он изменился».

Мы пошли взглянуть на Толика, потому что умирали от любопытства.

Толик сидел на лавке не похожий на себя. Истощенный. Сутулый. Однако его лицо по-прежнему было лицом злого человека. Брови как всегда сдвинуты к переносице.

Он часто подкашливал.

Мы вышли к нему поздороваться, и он был этому как будто рад. «Ну что, сорванцы? – спросил он. – Как жизнь молодецкая свищет? Обычно, как у кретинов?»

Мы сказали, что сдаем экзамены.

И тут я увидел на лице Толика большую досаду. Он о чем-то сильно тужил. Впрочем, спрашивать его об этом было немыслимо – никто из нас не забыл его бешеной натуры и умения быть до конца безжалостным. И я, и другие, мы могли только ждать, когда Толик сам расскажет, что с ним случилось.

И он сказал: «Эх, черт возьми! У меня туберкулез. Вот ведь угораздило подхватить заразу!»

Мы были немало удивлены. Нас удивило, что этот человек уязвим, что он может быть больным и изможденным.

Мы еще не знали, что это конец Анатолия П. Двадцать лет – вот и вся его жизнь.

Никто из нас никогда не рассуждал о коварных, смертельных болезнях. Мы мало слышали о туберкулезе и вообще не задумывались, отчего в нынешнее время можно умереть.

Толик допил пиво и пошел домой, в свою квартиру на первом этаже.

Все лето окно его комнаты было распахнуто, и мы могли его видеть. Иногда он сидел на подоконнике, иногда ходил из угла в угол, а бывало, торчал посреди комнаты, как палка. Он умирал. Но мы об этом даже не догадывались. Мы думали, что с ним всего лишь приключилась какая-то напасть, которую он однажды одолеет. Мы все в свое время болели ангиной и вылечились. Мы болели гриппом и поправились. Кто-то болел скарлатиной и сейчас гоняет мяч на футбольном поле. Чем Толик хуже?

Он прожил лето и осень, а в середине зимы умер. Ему не исполнилось и двадцати одного года.

Его вынесли в гробу и поставили гроб на лавку у подъезда. Мы пришли на него взглянуть. И все, кто знали этого человека, подумали, что это кто-то другой.

Мы увидели восковую куклу с таким худым лицом, что казалось, кожа натянута на кости.

Вот и все, что осталось от когда-то злого, безжалостного паренька, держащего в страхе нашу округу.

Еще недавно, летом, он выглядывал в окно и, заметив кого-нибудь из нас, подзывал свистом и посылал в магазин за пивом. Мы ходили. Приносили пиво, табак, семечки. Осенью Толик уже не свистел в окно. И мы думали, что он идет на поправку. Мы ошибались. Мы не знали, что ему уже не до пива и семечек.

Гроб накрыли крышкой, подняли, поставили в бортовую машину и увезли. На кладбище никто из нас не поехал. Поехала только мать Толика и двое неизвестных нам людей.

Бабушки покачали головами и разошлись. Две из них проживали в моем подъезде, на моей лестничной площадке. И одна сказала другой: «Плохой был паренек, злой, дьявольский. Вот дьявол его и прибрал. А как же иначе? Так всегда было и будет. Что посеешь, то и пожнешь. Да!»

Ольга Руза-ва, 1970 года рождения: «На нашей улице в поселке жила одна семья, в которой было три брата и три сестры. Шесть детей. Все темно-русые, кроме одного, Алеши Н., самого красивого из всех. Он был белокурый, блондин. Действительно, очень красивый мальчик. Но очень злой!

С детства он бил кошек и собак, швырял камни в птиц и лягушек в пруду. И всегда затем, чтобы убить. Если птице или лягушке удавалось увернуться, Алеша приходил в ярость. Ему нужно было видеть их смерть. Он топал ногами. Орал на других мальчиков. И когда он злился, то каждый раз плевался. Вот почему? До сих пор непонятно, откуда в нем было столько злости.

Смеялся он всегда злобно и некрасиво. Такой симпатичный – и такой негодяй! Никто ничего не мог с ним поделать.

Его просили, и все без толку, упрашивали – и бесполезно. Грозили, пугали, стыдили, а ему все равно. Он стремился так провести время, чтобы кто-то страдал, мучился, нервничал, чтобы были слезы, крики, потери. Ни красивые облака в небе, ни яркие цветы, ни запахи из фруктового сада его не волновали, как и все остальное, что доставляет радость и удовольствие обычным людям. Это был человек, родившийся причинять вред. Пожалуй, это самое верное определение в отношении Алеши. Вредить он умел лучше всех.

Он любил высмеять и оскорбить. Попасться ему на глаза означало, что сейчас ты услышишь о себе какую-нибудь гадость. Чаще всего это касалось внешнего вида – одежды, обуви, прически или физических особенностей – походки, дефектов речи, формы носа.

Помню, что мой брат, когда ему было четырнадцать лет, носил пальто, доставшееся от двоюродного брата. Обычное серое пальто с темными пуговицами. Разумеется, оно было не новое, но вполне сносное на вид, годное. Но сколько моему братцу пришлось выслушать скверных слов от злобного Алеши! «Что за драный тулуп, дружище? – орал на всю улицу Алеша. – Ты что, сдурел? Где ты это взял? Раскопал могилу, снял с покойника?»

Мой брат Саша не был храбрецом-острословом, мгновенно реагировать не умел. Поэтому он сильно смущался, краснел. Приходил домой, снимал пальто и швырял его в угол. Говорил нашей мамочке, что больше эту вещь не наденет. И мы его убеждали, что дело не в пальто, оно ни при чем. Вещь как вещь, такая же, как у всех. Дело в Алеше, в этом злом, ничтожном человеке. Нужно дать ему отпор… Отпор!

Саша усмехался и мотал головой. Насчет отпора – это можно, вот только кто первый? Алеша не простой паренек с нашей улицы, а жестокий, бешеный, дикий. Решительный. Что ему стоит выхватить нож? Или схватить железный прут? Или палку? И останешься калекой!

Так говорил мой брат, и мы его понимали. Потому что все это было правдой.

Дать отпор Алеше никто не решался, поскольку он действительно мог искалечить. Все помнили случай, когда он набросился с черенком от лопаты на парня старше себя на пять лет. Ему было четырнадцать, а тому, с кем он подрался, девятнадцать. Казалось бы, это не только приличная разница в возрасте, а еще и превосходство в физической силе. Но все вышло не так, как должно было выйти. Все потекло иначе. И это было очень жестоко.