Лесная тень (СИ) - Фабер Майя

Едва я оказалась на улице, как с удивлением услышала тётушку, обеспокоенным голосом она звала дочерей домой. Быстро же у них смотрины закончились. Любопытство распирало все сильнее. Я прошла через двор, остановилась у толстого ствола заметно полысевшего дерева у самого края дороги, прислонилась к нему и неуклюже попыталась поправить сапог, внутри которого что-то маленькое немилосердно впивалось в пятку. Уставилась на повозки, а через пару секунд поняла, что именно так напугало тётушку.

На второй повозке, прямо на тюках с вещами сидел человек. Чужак, такого бы не получилось с кем-то спутать, он даже не пытался походить на приличного горожанина. На нём был длинный тёмный плащ, перчатки закрывали руки, глубокий капюшон — лицо. В плохую погоду никто бы не возмутился, вот только ветер уже разгонял и без того редкие, серовато-мутные, как вода в старом ведре, облака, день обещал быть солнечным и по-осеннему тёплым.

Чужак спрыгнул с повозки и поправил капюшон, даже не подумал себя показать. Он был высок и, как мне показалось, страшно худ. Плащ свисал с плеч, как с тонкого шеста, покачивая полами на ветру. Прямая спина и расправленные плечи придавали фигуре что-то гордое, почти величественное. Я представила тонкие, аристократические черты лица, говорили, что такие у всех жителей побережья. Странным мне показалось и то, что мужики, приехавшие из города, на чужака старательно не смотрели, переговаривались между собой да со встречающими. Если за трое суток скучной дороги не смогли подружиться, дома уж точно ни у кого желания не возникнет. Я представила, в каком нервном молчании должны были пройти эти дни и поёжилась.

Чужак спросил что-то у хозяина повозки, на которой приехал, так тихо, что я даже не услышала его голоса, только догадалась по наклону головы, хотя стояла совсем рядом. В ответ тот принялся энергично показывать в сторону центра, объяснял как быстрее добраться до дома Управляющего городом.

Рука, затянутая в черную перчатку, протянула мужику горсть монет, тот взял, приоткрыв рот от неожиданности, раздумывал пару секунд и наконец сообразил:

— Ты что, милый человек, обижаешь. Где это видано, чтобы у нас за ответ на вопрос деньги брали?

— Оскорбительно это, — поддакнул другой, с третьей повозки. По лицу его было заметно, что оскорбительным он счёл скорее не предложение оплаты, а то, что достались деньги не ему. Я хрюкнула себе под нос.

Первый успел пересчитать монеты, глаза блеснули, а обиды заметно поубавилось. Он неуверенно протянул их назад, только потому, что не хотел терять лицо, когда за ним наблюдали остальные, а потом с видимым облегчением засунул поглубже в карман, стоило только чужаку небрежно махнуть рукой.

— Берите, — отозвался тот приятным низким голосом. — Они вам скоро пригодятся.

Мужики угрюмо покосились на него, но больше никто не выказал желания подойти или заговорить со странным гостем. Я мысленно присвистнула, разделяя их замешательство — очень уж угрожающе это прозвучало. Тихо, серьёзно и твёрдо, без театрального пафоса, которым любили приправлять свои «видения» прохвосты с нового тракта. Пробрало до костей.

За слова у нас денег и правда не брали. Народ в Хюрбене жил дружелюбный, открытый, всегда за спасибо помогут, а то и накормят, по крайней мере я всегда так считала и до сих пор не ошибалась.

Порыв ветра ударил мне в лицо холодной пощёчиной, вывел из оцепенения и размышлений. Я вдруг поняла, что теперь дрожала на обочине и глазела совсем одна, остальные зеваки помогали разгружать повозки или уже разбежались. Смотрелась соответствующе. Волосы окончательно растрепались и лезли в лицо, шаль сползла с одного плеча, казалось, что сапоги сделаны изо льда, а пятка так и не встала на место. Нужно было сразу убегать в лавку, отругала я себя за медлительность и любопытство.

Чужак стоял напротив и смотрел на меня. Хотя его лица под капюшоном не было видно, я отчётливо ощущала на себе пронизывающий взгляд. По спине прошёл холодок, а воображение живо дорисовало в темноте огромные кроваво-красные глаза, блестевшие так же, как крупный круглый медальон на шее, на котором неизвестный мастер выгравировал замысловатый орнамент. Середину занимало изображение цветка, такие росли у нас только в одном месте за пределами города. Конечно, они существовали и где-то ещё. Я попыталась рассмотреть медальон получше, и в ту же секунду он ярко вспыхнул, словно покрылся язычками пламени, завораживающими своим хаотичным танцем. Рука в чёрной перчатке легла поверх него, а когда опустилась, тот снова стал обычной безделушкой на шее. Люди у повозок продолжали заниматься делом, казалось, никто кроме меня ничего не заметил. Я не заметила, когда успела задержать дыхание, но долгожданный глоток воздуха принёс почти физическую боль в груди.

Медальон приблизился ко мне, он висел поверх черной рубашки, а казалось, будто его окружала тьма.

— Нравится? — раздался голос прямо над моим ухом.

Жизнь словно по команде вернулась в тело, я опустила голову, принялась нервно приглаживать волосы, неуклюже провела тыльной стороной ладони по взмокшему лбу. Поднимать взгляд совсем не хотелось, то ли от смущения, то ли потому, что я совсем не была уверена, хотела ли узнать, что скрывалось в темноте глубокого капюшона. По крайней мере не в этот момент, когда чужак оказался так близко. От него пахло неизвестными мне травами, необычно, но до странного приятно.

— Цветок… красивый.

Я знала, что стремительно краснела, хотелось провалиться к лешему. Не признаваться же мне было в том, что начала видеть странности наяву. Чужак хмыкнул.

— Родом из этих краёв, — подтвердил он мою догадку. — Говорят, что его много раз пытались вывезти за пределы этих болот, но ни в какой другой земле он не смог прижиться. Оставалось лишь довольствоваться изображениями.

— Разве в мире недостаточно других? — глуповато удивилась я.

— Мир полон чудес, но, как ты сама сказала, они… другие.

У меня появилось стойкое впечатление, что мы говорили совсем не о цветке, а я понятия не имела, о чём именно. В приятном голосе чужака слышалось столько грусти, что она проникала мне прямо в душу, обволакивала невидимой пеленой, в которой не было просветов. Я неуверенно переступила с ноги на ногу, подняла руки к груди и опустила обратно, не могла придумать, куда их деть, любая поза ощущалась неуместной, как негласное заявление, как неверный ответ. Взгляд чужака бродил по мне, не требовалось даже поднимать головы, чтобы убедиться, я и так чувствовала его всем телом.

— Бывали у нас раньше? — Я попыталась продолжить мучительный разговор, предпочла бы просто сбежать, но отвернись я первой, это сочли бы за негостеприимную грубость. Слишком много свидетелей.

— Можно сказать и так, — задумчиво отозвался он. — В прошлой жизни.

Я заинтересованно вздёрнула голову, но взгляд тут же снова упёрся в медальон. Как будто что-то мешало мне посмотреть чужаку в лицо. Рука, затянутая в черную перчатку, поднялась и аккуратно, бережно поправила шаль на моем плече.

— Ты дрожишь, пожалуй, тебе пора. Мне тоже.

Я отступила на шаг, чудом не врезалась в дерево, прошептала:

— Простите.

Чужак развернулся, забрал походную сумку из повозки, тюки из которой уже почти разобрали, и отправился к центральной площади. Я смотрела ему вслед, не в силах пошелохнуться. Казалось, что его воображаемый взгляд продолжал приковывать меня к месту.

Глава 2

Минус всех крошечных городков, которые лежали на старом тракте, состоял в том, что свернуть в них было совершенно некуда, если, конечно, путь не лежал в ближайший закоулок, да и тот традиционно заканчивался тупиком, упирался в забор огорода. Чтобы пройти через город незаметно, пришлось бы лезть через грядки, а это могло оказаться весьма опасным занятием, хозяева не ждали там никого благонадёжного, а потому на подозрительный звук могли и с вилами выйти. Хюрбенские домики жались друг к дружке вдоль дороги, а новые добавлялись по краям, нанизывались на тракт, как праздничные шары на нитку. Чем ближе к концу улицы, тем почётнее — быстрее путника увидишь, быстрее к себе заманишь. Хюрбен, отрезанный от торговых путей, больше не удлинялся, а число жителей только продолжало уменьшаться. Главная улица тянулась через городок, от моего дома до центра и дальше на север, а означало это, что идти нам с чужаком предстояло в одну и ту же сторону.