Бэйсуортский отшельник - Артур Мейкен

Секунду Дайсон пытался понять, как такое может быть, но затем повторил свое обещание молчать, заверив, что он будет воплощением духа скромности.

- Хорошо, - сказала дама, - восточная горячность ваших слов очаровательна. Перво-наперво я хочу избавить вас от заблуждения, что я вдова. Мой мрачный наряд - всего лишь дань обстоятельствам, в которые я попала; проще сказать, я решила, что мне будет удобнее путешествовать переодетой. Кажется, у вас в этом доме есть друг, мистер Рассел? Если не ошибаюсь, он застенчив и склонен к уединению.

- Прошу прощения, мадам, - сказал Дайсон, - он вовсе не застенчив, он попросту реалист. Полагаю, вы понимаете, что ни один картезианский монах не может сравниться в стремлении к одиночеству с писателем-реалистом. Так удобнее изучать человеческую природу.

- Да-да, - сказала дама, - все это крайне интересно, но не имеет отношения к нашему случаю. Если позволите, я расскажу вам свою историю.

И с этими словами молодая дама начала свой рассказ.

Глава 2

История белого порошка

- Моя фамилия Лейцестер; мои отец, генерал-майор Ван Лейцестер, заслуженный воин-артиллерист, скончался пять лет назад от болезни печени, вызванной ужасным индийским климатом. Через год мой единственный брат Фрэнсис, блестяще закончив университет, вернулся домой с намерением посвятить свое время изучению юриспруденции.

Он был человеком, испытывавшим полное равнодушие ко всему, что называют удовольствием; хоть он был красивее большинства мужчин, а говорить мог та к жизнерадостно и умно, словно был последним бездельником, он избегал общества и почти все время проводил за книгами, запершись в большой комнате на верхнем этаже нашего дома, где готовил себя к профессии адвоката. Десять часов ежедневного чтения - такова была его норма; с первым проблеском света на востоке он садился за свои книги, позволяя себе только получасовой перерыв на обед в моем обществе и вечернюю прогулку; казалось, он боялся потратить зря хоть одну секунду.

Я полагала, что такие усиленные занятия могут быть вредными, и старалась отвлечь его от поглотивших его книг, но его настойчивость только росла, и время, которое он тратил на занятия, увеличивалось. Я пыталась поговорить с ним серьезно, предлагая ему хоть изредка давать себе отдых скажем, провести полдня над безвредным романом; в ответ он смеялся и отвечал, что для развлечения изучает феодальное право; упоминания о театре или развлечениях на свежем воздухе только раздражали его. Я вынуждена была согласиться, что выглядит он неплохо, и его усиленные занятия никак не сказываются на его самочувствии, но была уверена, что такой нездоровый образ жизни даст рано или поздно свои плоды.

Я не ошиблась. Что-то беспокойное появилось в выражении его глаз;

постепенно он стал апатичными в конце концов признал, что его здоровье пошатнулось; его беспокоили головокружения, а по ночам, весь в холодном поту, он стал просыпаться от кошмаров.

"Я принимаю меры, - сказал он, - так что ты можешь не беспокоиться; вчера после обеда я долго отдыхал, развалясь в пода репном тобой кресле, и исчеркал целый лист бумаги всякой чушью. Нет-нет, я больше не буду злоупотреблять занятиями; через неделю или две я буду в норме".

Несмотря на его уверения, я видела, что ему становится все хуже; он появлялся в гостиной с насупленным лицом, подавленный и унылый; когда мой взгляд падал на него, он старался изобразить оживление, но не мог скрыть лежащую на его лице зловещую печать. Меня пугала нервозность его движений и выражение его глаз, которое я не могла расшифровать. Вопреки его воле, я убедила его показаться врачу, и вскоре он предстал перед нашим старым семейным доктором.

Обследовав своего пациента, доктор Хаберден ободрил меня.

"Не вижу особых причин для беспокойства, - сказал он. - Без сомнения, он слишком много читает, ест кое-как и слишком спешит вернуться к своим книгам. Естественный результат - легкое расстройство пищеварения и нервной системы. Но я думаю - больше того, я уверен, мисс Лейцестер, - что его несложно привести в норму. Я выписал рецепт на лекарство, которое должно очень и очень помочь. Так что у вас нет повода беспокоиться".

Мой брат настоял, чтобы выписанное лекарство изготовили в аптеке неподалеку. Это было странное, старомодное заведение, лишенное того обдуманного кокетства и нарочитого лоска, которые свойственны прилавкам и полкам современных аптек; но Фрэнсис любил старика аптекаря и верил в высокое качество его лекарств. Препарат прислали в положенный срок, и брат стал регулярно принимать его перед обедом и ужином. Это был невинно выглядевший белый порошок, небольшую щепотку которого надо было растворить в стакане холодной воды: я размешивала его, и он исчезал, оставляя воду чистой и бесцветной.

Сначала Фрэнсис как будто пошел на поправку - его лицо перестало выглядеть изможденным, и он казался веселее, чем когда бы то ни было со школьных времен: он радостно говорил об улучшении своего состояния и признавал, что раньше просто терял время.

"Я посвящал юриспруденции слишком много времени, - смеясь, говорил он, -думаю, что ты пришла мне на помощь как раз вовремя. Быть может, я не сразу стану Лордом Канцлером, но это еще не повод забывать об остальной жизни. Скоро мы вместе отправимся отдохнуть. Поедем поразвлечься в Париж; я постараюсь как можно дальше обходить Национальную Библиотеку".

Этот план привел меня в восторг.

"Когда мы поедем? - спросила я. - Я буду готова послезавтра".

"Боюсь, что это слишком рано; кроме того, я толком не знаю Лондона, а человек должен в первую очередь отдать должное достопримечательностям своей собственной страны. Но я думаю, что через неделю или две мы будем готовы, так что вспоминай французский язык. Лично я знаком только с французскими законами, а этого вряд ли достаточно."

Мы как раз заканчивали обед. Он поднял стакан со своим лекарством и выпил его с таким видом, словно внутри было изысканное вино.

"У этого порошка есть какой-нибудь вкус?" - спросила я.

"Нет. Я бы не догадался, что в стакане есть что-то кроме воды", сказал он. Встав со стула, он принялся расхаживать взад-вперед по комнате. словно не зная, что ему делать.

"Быть может, выпьем кофе в гостиной? - спросила я. - Или ты желаешь покурить?"

"Нет, -сказал он, - я воздержусь. Превосходный вечер! Погляди на этот закат - такое чувство, что огромный город объят пламенем, и на сто темные дома падает кровавый дождь. Пожалуй, я отправлюсь на прогулку. Думаю, я скоро вернусь, но ни всякий случаи захвачу с собой ключ. Если я больше не увижу тебя сегодня, милая, то спокойной ночи".

Дверь за ним захлопнулась. Когда я увидела, как он легкими шагами идет вниз по улице, помахивая сноси коричневой тростью, я ощутила искреннюю благодарность к доктору Хабердену за такое резкое улучшение.

Кажется, брат вернулся очень поздно, но на следующее утро он был в очень хорошем настроении.

"Я гулял, не особо думая, куда я иду. - сказал он, - наслаждаясь свежим воздухом и с поглядывая па встречных, пока не дошел до более людных кварталов. И неожиданно я встретил Орфорда, своего старого университетского друга. А затем... Затем мы прекрасно провели время. Я наконец понял, что это значит - быть молодым мужчиной, и почувствовал, что у меня в жилах тоже течет кровь. Сегодня я опять встречаюсь с Орфордом; мы проведем вечер в ресторане. Неделю или две я буду развлекаться и слушать полночным бон часов, а затем мы с тобой отправимся путешествовать".

Трансформация моего брата была невероятно быстрой; за несколько дней он превратился в одного из тех бездумно-веселых бездельников, что слоняются по тротуарам западной части Лондона; он сделался завсегдатаем кабачков, стал разбираться в танцах и буквально на глазах начал оплывать жиром. О Париже больше не было сказано ни слова - он явно нашел все необходимое для счастья в Лондоне. Я была довольна, и все же немного волновалась: в его веселости было что-то такое, что определенно мне не нравилось, хоть я и не могла выразить свои чувства в словах. Это накапливалось понемногу - он по-прежнему возвращался рано утром, и ничего конкретного о его развлечениях я не знала. Но однажды во время завтрака я заглянула ему в глаза и вдруг поняла, что передо мной сидит незнакомец.

- О Боже, Фрэнсис! - закричала я. - Фрэнсис, что с тобой?

Рыдания сотрясли мою грудь, и я больше не в силах была говорить. Вся в слезах, я выбежала из комнаты; я ничего не понимала и вместе с тем какой-то своей частью знала все. Я вспомнила тот вечер, когда он впервые отправился на прогулку, и перед моими глазами встала картина закатного неба: облака, похожие на пылающий город, и кровавый дождь.

Я попыталась прогнать эти мысли, убеждая себя, что ничего страшного не произошло, а за ужином решила заставить его назначить дату нашего отъезда в Париж. После того, как мои брат выпил лекарство, которое он продолжал принимать все это время, мы довольно мило поговорили. Я уже собиралась завести речь о нашей поездке, когда слова вдруг застряли у меня в горле, и я ощутила в груди невыносимую ледяную тяжесть - словно меня заживо придавила тяжелая крышка гроба.