Время туманов - Алексан Аракелян

Почему она до сих пор не положила мне яд в кофе, думаешь ты, глядя в ее холодные глаза. Она могла бы работать начальником тюрьмы, у нее был опыт, и он считал его достаточным – она была учительницей литературы. Она целыми днями смотрела сериалы и шоу, и включала телевизор на полную мощность, как только я заходил домой. Когда приходили знакомые или друзья, она садилась во главе стола и выражала свое мнение, особенно в области чувств.

Я был уверен, что она эту область знала, потому что ее первый и единственный муж ушел из жизни без видимых причин, после четырех лет жизни с нею. Он был героем, думаю я, с ней четыре года – надо быть героем. Как он, наверно, радовался, когда за его душой пришли сверху. Это она рассказывает всем, что он умер с улыбкой на губах. Как может человек умирать с улыбкой, думал я, если он ничем не болел. Ты можешь улыбаться, зная, что умираешь, когда это избавляет тебя от мучений и боли. Она была этой болезнью, я в этом был уверен.

К ним из за нее перестали приходить в гости, что было не так уж плохо, а стали приглашать их. Они смотрели на меня с сочувствием и предлагали вступить в общество охотников и купить ружье, а как известно, один раз стреляет и палка, а ружье могло выстрелить и два.

Эта мысль меня забавляла, но я боялся держать ее в себе, потому что возраст и опыт подсказывали, что материализация мысли – это известный факт, и если держать эту мысль в голове, это может привести к ее реализации. Унылая картина моей жизни не скрашивалась ничем, хотя, если смотреть на наших друзей, с которыми мы иногда собирались, чтобы отмечать знаменательные даты рождения жен, себя, детей, что бывало достаточно часто, у них было не лучше.

Только кризисы в экономике иногда прерывали эти однообразные сборища. В последнее время они случались все чаще, и в воздухе пахло погромами. Исчезли идеалисты, думал я, поэтому уже нет революций. Остались мародеры, которых называли политиками ввиду полного отсутствия понятия гигиены в их действиях и программах, направленных на обирание своих товарищей от основной части полученного каким-то образом имущества. Человечество достигло дна своего разложения, и это не надо было проверять, это я видел каждый день, смотря на себя в зеркало. Я был высок, у меня было осунувшееся лицо, почти полностью побелевшие волосы и серые глаза. Достаточно мужественный портрет сглаживался его работой в банке, которая требовала частых наклонов в сторону начальства и клиентов, отчего начала побаливать спина, приклеенной улыбки и тоски, которую нельзя было увидеть в серых глазах, но она там была. Результаты этих наклонов находили материальное воплощение в доме, который был достаточно большим, в машине, на которой я практически не ездил, в теще, которую я одевал и лечил, в детях и т.д. В этом не было смысла, но понимание приходит позже, когда отступать уже некуда, или только туда, и это «туда» уже кажется тебе лучшим решением. И твое подсознание начинает самостоятельно готовить тебя к принятию решения.

Я смотрел на свою жену, и не понимал почему выбрал ее. Скорее, это она выбрала меня, думал я, а когда она звонила и говорила, что будет поздно, потому что она в парикмахерской или на массаже, – я жалел массажиста. По телефону она говорила о диетах со своими подругами, которые представляли круг общих друзей. Тела их расходилось, а скорее – разлагались, и они еще требовали к себе отношения. По сути, думал я, им приходилось иметь дело, или скорее работать с разлагаемыми образцами, которые всаживали в свое тело килограммы, нет, тонны различных химических соединений, чтобы уничтожить запах разложения. Я смотрел, как она садится перед зеркалом, готовя себя к выходу, и почти физически ощущал этот запах, который, после наложения крема на лицо, она уничтожит запахом французских духов.

Иногда, а это случалось все реже, мы ходили на концерты классической музыки, которая не трогала меня, а раньше трогала, и я не понимал, почему она раньше трогала. Тогда у меня не было времени, чтобы думать об этом. Где-то была сокрыта тайна, которую, я был уверен, если я не обнаружу, то будущее не имеет смысла.

Каждый прошедший день был похож на предыдущий. Будущее было настолько ясным, что его как бы уже и не было. Картина настоящего повторялось днями и годами, иногда только добавлялись болезни у тещи, а с ними вместе и расходы. К этой неизбежности я привык, пока не появилась она. Дело было не в ней, и не в ее показе своих ног, а в том, что я непроизвольно ловил глазами ее движения, наклоны, и это потом выдирало откуда то из глубины мозга картины, которые, казалось, уже забыл, а это были настоящие картины, и то, что я их не забыл, и всколыхнувшиеся инстинкты, непроизвольно заставляли смотреть на нее, и то, что это мне нравилось, пробуждало в душе ритмы другой жизни, которая была наполнена красками, и снова хотелось будущего. Дело было не в том, что хотели видеть мои глаза, ползая по ее ногам, потому что в моем возрасте и опыте там, где они должны были остановиться, давно ничего не представляло для меня ни тайны, ни желания.

Эту перемену заметила жена, когда я, сидя за столом и ковыряя вилкой в макаронах, смотрел то на жену, то на тещу, то на внука, который пошел в школу, внук что-то постоянно спрашивал, а я не отвечал или отвечал, как своей начальнице, совершенно не о том, о чем меня спрашивали. Я смотрел на их лица и спрашивал себя: а кто они и что они здесь делают…

Я забыл, что живу в большом городе и помнил три улицы от дома до своей работы. Я работал в одном отделении Банка уже тридцать лет. Я был заместителем начальника. Начальников сменилось много, и я понял, что лучше быть заместителем. Пока не пришла она. Ей было всего двадцать пять, она была стройной, высокой, и носила хоть и строгие костюмы, но разрезы на юбках были очень высоки. Когда она вызывала меня с отчетами, а это случалось несколько раз в день, сидя в кресле и закинув ногу на ногу, принимала у меня папки и задавала вопросы, я в это время пытался проползти взглядом до того места, которое было прикрыто, и хотел видеть, чем, потому и дело было не в том, что было на ней, это я уже знал, а именно это чувство – проползти глазами дальше, – вытаскивало из памяти что-то бесконечно теплое, и это напоминало особое время. И с этого, т.е. с первого дня ее работы, ко мне стали приходить картины того времени, времени рождения чувств и желания, и я мог смотреть их бесконечно.

С этого все начинается. По дороге с работы домой серая улица, которую до дома я мог бы пройти, закрыв глаза, не казалось уже серой, во мне начинали просыпаться и оживать картины того времени, когда впервые ноги стали волновать меня. И это время начала жизни стало оживать, и зов был связан больше с сердцем, потому что я подошел к краю и не знал, как идти дальше.

Всех в моем классе стали тогда интересовать ноги, потому что то, что было дальше, казалось недостижимым и бесконечно далеким. И это требовало объяснений, и я пытался найти их в картине и в музыке, потому, что мои чувства казались мне совершенными, и я стремился понимать совершенство, чтобы понять потом ее.

Это всегда начинается весной, а также с кино, которое нельзя было мне смотреть, но я смотрел, но это не имело значения потому что я был влюблен в совершенство. Тогда распускались вишни и яблони в маленьких огороженных камнями двориках, и я пытался соединить музыку и ритмы своего сердца с тем теплом, в котором были распустившиеся цветы яблонь, летние дожди, моющие мостовые, и мелодии, которые поднимались с мостовых, которые оживали вместе с тем, что было в моем сердце. Эти волны накрывали город, и были запахи, которые я пытался понять, а совершенство для сердца представлялось первой женщиной. Так начиналось это время чувств, и чем больше я был наполнен поисками красок, тем красивее были картины в той особой галерее, которую я открывал для себя впервые, а потом уже заходил туда все реже, и непонятно, почему, ведь там все было красиво. Воздух вокруг был наполнен мелодией и красками, это было время познания чувств и желания.

Смятение, когда в первый раз я увидел ее с другим, и черные тучи, накрывшие мое чистое небо… Пройдет время, и я пойму, что так должно было быть, чтобы я мог ценить отпущенное мне время тепла и солнца. Потом, когда пройдет много лет, когда, стоя перед зеркалом и задавая вопрос о жизни, вдруг какой-то знак вытянет для меня картины тех чувств, и тогда снова захочется жить, чтобы увидеть это снова. Все зависит от времени познания, когда оно начинает просыпаться, и твоих поисков – как объяснить это и удержать в своем сердце, потому что это будет держать тебя все жизнь, если тебе повезло и это было с тобой в начале…

Каждый день, начиная с этого дня, когда ноги начальницы открылись передо мной и мои глаза попытались ползти в одном направлении, когда с каждым сантиметром пройденной площади все тело костенело и я мог только мычать о своем желании, и я вдруг слабо, но все-таки смог открыть для себя картины того забытого времени.