Продолжение следует - Александр Грин

- Послушай-ка, паренек, - таинственно зашептал Спуль, продвигаясь в переднюю, - я, видишь ты, дальний... Мне, видишь, нужно поговорить с вашими. А прежде скажи: здесь находится господин писатель Дон-Эстебан?

- Вот, надо быть, к вам пришел, - сказал сторож, приотворяя дверь в комнату секретаря. - Я, хоть убей, не понимаю этого человека.

Секретарь "Звезды", желчный толстенький господин, измученный флюсом и корректурой, выскочил на каблуках к Спулю.

- От кого? - процедил он сквозь карандаш, зажатый в зубах, тонким, словно оскорбленным, голосом. - Стихи? Проза? Рисунки?

- Как бы мне, - запинаясь, проговорил старик, - потолковать малость с господином Дон-Эстебаном?

- А! Фельетонист?

- Может быть... может быть, - кивнул Спуль, уступчиво улыбаясь, - не знаю я этого. Может, он ваш директор, может, и побольше того.

- В трактире, - сердито сказал секретарь, прыгнул за дверь, подержался с той стороны за дверную ручку, снова приоткрыл дверь, высунул голову и крикливо адресовал: - "Голубиная почта"! Трактир на той стороне площади! Вот где ваш Дон-Эстебан!

Старик печально надел шляпу. Он не понимал ничего: ни ободранности темной, грязной редакции, где, однако, знают о жизни герцогов и князей больше, чем их прислуга; ни того, почему надо идти в трактир; ни раздражительности толстенького господина. У Спуля был такой обескураженный вид, что сторож пояснил ему, наконец, в чем дело.

- Зайди в "Голубиную почту", дед, - жалостливо сказал он, - там спроси: где тут сидит Акаст? Потому что, видишь, пишет-то он под именем одним, а настоящее его имя Акаст. Вот он Дон-Эстебан и есть.

С холодом и тяжестью недоверия к своему положению Спуль переступил порог "Голубиной почты". Здесь его не мучили; слуга, услышав: "Дон-Эстебан", вытащил палец из соусника и ткнул им в направлении большого стола, за которым сидело и возлежало человек шесть в позах более свободных, чем пьяных. Малое количество бутылок указывало, что головы пока на местах.

- Кто из вас, добрые господа... - начал Спуль, но сбился. - Не тут ли... Который здесь господин писатель Дон-Эстебан?

- Я, - сказал высокий в накидке и серой широкополой шляпе. - Откуда ты, одетый в первобытные одежды, странник Киферии? Кто указал тебе путь в жилище богов? Бессмертных ты или смертных дел древний глашатай? Сядь и скажи, Гекуба, что тебе в моем имени?

- Господин, - сказал Спуль, - послушайте-ка меня... Уж, право, не знаю, как это вам все объяснить, в точку-то самую, а только, изволите видеть, без вас в этом деле, вижу, не обойтись.

И вот, путаясь и волнуясь, поощряемый сначала возгласами и смехом, а затем общим молчанием, рыбак рассказал Акасту, как в глухом, пустынном уголке дикой реки читалась с трепетным напряжением, со страхом и радостью, с опасениями и облегчениями история любви блистательного графа Эмиля и Араминты, дочери угольщика.

- Дзета-то, дочка моя, - говорил Спуль, - хлопочет об них не знамо как, прямо так и скажу: надрывается Дзета. А тут и застопорило, да целых полгода... этого... никаких известий. Здоровому, так скажем, каприз, потому его сиятельство может ведь свои резоны иметь... а больному - горе; только ей, бедняге, Дзете-то, и радости было, что мечтала, будто граф женится на той барышне. И выходит теперь одно-единственное мучение... как принесу это, "Звезду", ну, вроде ребенка моя Дзета: "Опять, - говорит, - нет ничего". Читай ей вот опять про старое, где прощались. Меня измаяла, и сама извелась; да не встает; хоть бы гуляла или что: слаба, видишь... Ну, я и поехал. Чего там? Сердце-то ведь того... Думаю, разузнаю у вас. Так что на вас вся надежда...

Старик замолчал; Акаст, опустив глаза, водил пальцем по скатерти.

- Вот тебе и макулатура, Акаст, - серьезно сказал сутулый человек в синих очках. - Что ты об этом думаешь?

Акаст поднял голову.

- Вы приехали как раз вовремя, Спуль, - сказал он, протягивая рыбаку полный стакан. - Теперь все известно. Эмиль... впрочем, придите сюда завтра к этому же времени. Дела графа блестящи.

- Ну-те?! - повеселел Спуль. - Значит, благополучно?

- Просто прекрасно. Лучше нельзя.

- И пропечатано?

- Конечно. Завтра я дам вам конец романа, и вы отвезете его домой.

Спуль встал.

- Так я рад, что и сидеть никак не могу, - засуетился он, ища шляпу. Я и то думал: где же и знать, как не здесь? Я ведь грамотный. "Идти уж, думаю, - так уж по самой по первой линии! По прямой то есть! Приду". Кончину и причину, значит, представите? Ангел вы, господин Дон-Эстебан... ну - запрыгал старик!

Он вышел, то оборачиваясь и пятясь, чтобы еще раз отвесить поклон, то спотыкаясь о тесно расставленные стулья.

- За здоровье Дзеты! - сказал Акаст, поднимая стакан.

III

Стемнело, когда "Дон-Эстебан", присев дома к столу, вспомнил остановку буксирного парохода, на котором, спасаясь от полуголодной жизни провинциального репортера, перекочевывал бесплатно к центрам цивилизации. Вспомнил он веселую Дзету - знакомство с ней у плотов, где девушка полоскала белье, и ее доверчивые слова: "Раз вы говорите, что приедете, чего же еще?" Затем Акаст вспомнил "Эмиля и Араминту" - роман, шитый белыми нитками, ради нужды, и властно оборванный издателем, сказавшим однажды: "Довольно. Строчек вы выгоняете много, а конца не предвидится". Погрустив обо всем этом, мысленно улыбнувшись больной Дзете и думая о читательской ее душе с тем пристальным, глубоким вниманием, какое сопутствует серьезным решениям, - Акаст взял перо, бумагу, старательно превратил белые листы в строчки, украшающие судьбу влюбленных помпезной свадьбой, стряхнул с колена изрядную кучу папиросного пепла и, зайдя в типографию, сказал метранпажу:

- Дорогой генерал свинца, наберите это к утру.

- Редакционно?

- Ну... между нами. Кстати, я вам обещал два литра коньяку. Коньяк у меня. Вы всегда сможете его получить. Эта рукопись мне нужна самому - в наборе. Поняли?

- Ничего не понял. Коньяк есть - вот это я понял. Хорошо, будьте покойны!

После этого прошло десять дней, в течение которых одинокая старческая фигура с драгоценным печатным оттиском в зашитом кармане и с письмом в сапоге перемещалась с одной точки земного шара к другой, пока не постучалась у дверей старого маленького дома деревни Хох.

- Ну, тетка, - сказал Спуль старухе-соседке, в его отсутствие ходившей за больной, - ступай-ка пока. Потом поболтаем. Дзета! Дело-то ведь выгорело! Прочти-ка это письмо! Сам Дон-Эстебан написал тебе! "Я, говорит, - уважаю читателей!" Вот как!

Говоря это, он трудился над распарыванием кармана. Меж тем изумленная и счастливая девушка, едва переводя дух, прочла:

"Дорогая Дзета! Я очень виноват, но дела с графом Эмилем страшно мешали мне приехать или хотя написать. Прости. Знай, что я тот самый писатель, чей роман о незаслуженно страдавшей Араминте ты читала с таким увлечением и который ты дочитаешь теперь, потому что я передал твоему отцу продолжение и окончание. Я скоро приеду; лучшей жены для писателя, чем ты, нигде не найти. Крепко целую. Твой - виноватый - Акаст".

- Что там в письме, Дзета? - спросил старик, разглаживая сверстанный оттиск.

- Что там? - сказала девушка. - Самое простое письмо. Здравствуйте да прощайте, так, ничего... вежливо. Знаешь, я хочу есть. Дай-ка мне молока и хлеба... Нет, ты отрежь потолще. Теперь читай... ну же!

Пока Спуль читал, девушка боролась с волнением и, окончательно, наконец, победив его, громко, довольная, засмеялась, когда, воодушевляясь и притоптывая ногой, Спуль проголосил последние строки:

"...их свадебное путешествие длилось два месяца, после чего граф Эмиль и его молодая жена поселились в замке Арктур, на берегу моря, вспоминая в счастливые эти дни все приключения и опасности, испытанные Эмилем среди шайки бандитов, потерпевших заслуженное и грозное наказание".

ПРИМЕЧАНИЯ

"Продолжение следует". Впервые - "Синий журнал", 1917, № 5. Печатается по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 5, Л., Мысль, 1927.

Ю.Киркин