Огонь, холод и камни - Леонид Смолин

Предположение, что в городе обнаружится хотя бы одна живая душа, оказалось несостоятельным. Кругом - тишина и запустение, наводившие на грустные размышления о возникшей здесь в момент катастрофы панике, причины которой по-прежнему оставались неясными. Особых разрушений, впрочем, не наблюдалось. Дома стояли, в общемто, целые, неповрежденные, хоть заселяй их по-новому, только в некоторых окнах не хватало стекол, да еще кое-где на фасадах пообвалилась искусная лепка. Даже не прилагая особых умственных усилий можно было сделать вывод, что все эти мелкие разрушения - не плод чьей-то злонамеренной целенаправленной воли, а всего лишь результат совместных усилий времени и стихий. На мысли же о панике наводили улицы. Вернее, то, что на них находилось: покосившиеся, словно от удара могучей воздушной волны, столбы фонарей, автомобили, брошенные то тут, то там, зачастую изрядно помятые от столкновений друг с другом и со стенами, обилие человеческих скелетов, вповалку лежавших на тротуарах и проезжей части улиц. Внутрь домов Виктор пока что не рисковал заходить, но в том, что его там ожидают зрелища не менее удручающие, он не сомневался. Стараясь не наступать на останки людей, он брел посередине широкого проспекта, туда, где по его расчетам должен был находиться центр города. Всего полчаса прошло с того момента, как улетел на базу доставивший его в город катер, а Виктор уже по горло был сыт прелестями окружающей его обстановки. Да еще эта тишина. Глубокая, вязкая, мертвая какая-то. От нее не спрятаться, не убежать, от нее этот непрерывный, словно бесконечный гул колокола, звон в ушах. И неясное назойливое ощущение тревоги тоже, наверное, от нее. Отвратительная тишина, мерзская и противная. Виктор потряс головой и тихонько выругался. Хотя бы поднялся ветер, что ли. Потом он подумал, что зря, наверное, пренебрег помощью напарника, вдвоем работа пошла бы веселее, да и на душе было бы спокойнее. Один раз можно отказаться от этой дурацкой привычки все делать самому. Но это уже было. И вдвоем, и втроем, и даже вчетвером. И никакого толка. Компании обычно расхолаживают, не дают сосредоточиться. И ничего после такой работы, кроме досады о попусту потраченном времени, не остается. Виктор остановился, посмотрел озадачено на замысловатые мотки ржавой проволоки, перегородившие вдруг дорогу, потом перевел взгляд на небо, где неторопливо догорал багровый закат Мэя, и снова стал разглядывать проволоку. Проклятье! Не хватает только запутаться тут, как в паутине. Придется в обход. Он принялся озираться, выглядывая какую-нибудь подворотню, чтобы проходными дворами миновать злополучное препятствие на проспекте (возвращаться к оставленному десять минут назад перекрестку и выискивать параллельную улицу не было желания), но туг весьма противно запищала рация и у правого глаза зажегся красный индикатор. Виктор торопливо надавил большим пальцем на одну из кнопок, ряд которых располагался на левой части груди комбинезона, и произнес с деланным безразличием: - Виктор Локтев, слушаю. В душе он, конечно, был рад этой возможности поболтать с дежурным оператором, услышать человеский голос, но так как явных причин для беспокойства пока что не наблюдалось, не было и особой необходимости попусту нервировать сотрудников станции. - Как деда, Виктор? - Это ты, Грэхэм? - Он самый. Как настроение? - Порядок. Есть что-нибудь новенькое? - Ничего особенного. Пятнадцать минут назад вернулись группы Шнитке и Реузова... По-моему, этот день тоже коту под хвост... А ты что скажешь? - К сожалению, не могу тебя ничем порадовать. Город мертв и нем, как могила... Кажется, мы окончательно зашли в тупик. - Полностью с тобой согласен. Жаль только, что Аартон не хочет этого понимать. - А что слышно от Смагина? - Возвращается. Злой как собака. Он целый день копался на военном полигоне в Акеанарите. Загнал всех - и себя, и ребят. И все бестолку. - М-да... Если уж Смагин начинает нервничать, то что можно ожидать от таких слабачков, как я? - Не прибедняйся. Вик. Твои нервы отлиты из стали... Ну, ладно, если у тебя больше... - Постой. Ты бы это... поставил что-нибудь из арсенала конца двадцатого. - Да ты что? - испуганно сказал Грэхэм. - А если Аартон нагрянет? - Не нагрянет, - успокоил Виктор. - У него по расписанию время отдыха. - Все равно не могу. Работа есть работа. А что это ты вдруг? - Да так. Тишина здесь какая-то... убийственная. На нервы действует. - Говорили же тебе, возьми Элвиса. Виктор промолчал. - Ладно, - сказал Грэхэм, сдаваясь, - но только три минуты. Не больше. Аартои - это такая бестия... Да, кстати, старик, ты бы работал с камерой получше, а то тут у меня на мониторах ни хрена не разобрать. Виктор машинально поднял руку и коснулся закрепленного в верхней части шлема видеообъектива. - Хорошо, - ворчливо сказал он, - но только объясни мне для начала, что значит в твоем понимании - работать получше с камерой? - Головой почаще вращай из стороны в сторону. И не дергай. Плавнее, плавнее, понятно? - Понятно. В наушниках что-то щелкнуло, послышался шорох фонограммы, потом раздались вступительные аккорды одной из композиций группы "Битлз", и зазвучал голос Мика Джагера...

- Стоп! - сказал Вадим, прервав чтение. - С чего это я взял, что Мик Джагер был вокалистом в "Битлз"? Ну и ну! Кажется, мои мозги начинают работать с перебоями. Раньше такие курбеты не замечались. Глядишь, еще день-два, и начну Бетховена Александром Македонским называть. Не глядя, Вадим взял ручку, повертел ее между пальцев. - Ну и пусть! - с тихой яростью произнес он. - Пусть! Это меня не остановит! Никакая сила меня не остановит! К чертовой матери все сомнения! К дьяволу, в ад, в преисподнюю! Лучше сойти с ума, чем изо дня в день, из года в год осознавать собственное ничтожество. Он замолчал, прислушиваясь с каким-то мрачным и сладострастным удовлетворением к тому, как тихая ярость, клокочущая в его голове, начинает, словно тяжелый кипящий свинец, растекаться по артериям и венам, распирать изнутри тело, будто бы готовясь взорвать его, заполнять каждую клетку, заставляя пылать лицо, а сердце - биться в бешеном ритме. - Хорошо, - улыбаясь, произнес Вадим. - Очень хорошо. Сегодня я раскален выше нормы, но это меня может только радовать. И я радуюсь. Радуюсь, потому что это та единственная форма существования, которую я желал, желаю и буду желать для своего духа. Дай Бог, мне не выходить из нее как можно дольше. Тогда я смогу сегодня сделать больше, чем обычно. Он снова улыбнулся, посмотрел на руки - на мгновение, всего лишь на мгновение, ему почудилось, будто бы от них исходит какое-то ослепительное желтое сияние- он улыбнулся, сказал:"Да, надо спешить",- и стал читать дальше:

...Противу всяких ожиданий Маккартни-Леннонская "Естудей" тоску зеленую не развеяла, а наоборот, сгустила еще больше, превратила в висящий на душе тяжелый и склизский комок. В мертвом, набитом человеческими скелетами городе она звучала как-то уж до крайности неуместно, как, скажем, веселые частушки на похоронах, и у Виктора просто не хватило духа дослушать ее до конца. Он с сожалением, а может, и с облегчением, отключил рацию и снова остался один на один с тишиной, мрачной кладбищенской тишиной, тотчас выползшей из окон домов, подворотен, из растрескавшегося асфальта, где она терпеливо таилась до поры, до времени от такого опасного для нее бедствия, как разговор двух космодесантников. А вокруг между тем быстро темнело. Багровый закат Мэя, еще несколько минут назад активно пылавший на доброй половине небосклона, стремительно угасал, трусливо отступая за скрывающие горизонт силуэты домов от надвигающейся темноты. О былом великолепии напоминала только редкая стая подсвеченных снизу красным перистых облаков, неторопливо бегущих по чистой и светлой, словно мрамор, полоске неба далеко на западе. Не предпринимая никаких действий, Виктор стоял неподвижно посередине проспекта, поглядывая то на небо, то на спутанные клубки ржавой проьолоки, так некстати перегородившие всю ширину улицы непроходимым препятствием, потом почувствовал, как снова возвращается бесконечный назойливый звон тишины, а вместе с ним - и неясное ощущение тревоги. Пожалуй, замечание Грэхэма по поводу стальных нервов придется отнести на счет неудачной шутки. Были, конечно, всякие ситуации, и схватки с динозаврами на Кадаре, и борьба с эпидемией на Тутмосе, и вооруженные конфликты с эльдебринками, все было, но эти два месяца в мертвых городах покинутой Богом Эльдомены кого угодно могли превратить в параноика. Наверное, нет на свете занятия более отвратительного и неблагодарного, чем копаться в этой планете-могильнике, копаться изо дня в день, неделю за неделей, попирая ногами останки давно умерших и вдыхая запахи тлена, осознавая при этом собственное бессилие. Но что делать? Что делать? Ведь это, черт возьми, его работа, пусть мерзкая, пусть противная, но это его работа, его добросовестный крест, он сам взвалил его на свои плечи, и он сам будет нести его до конца своих дней, нести, шагая в авангарде человечества, стиснув зубы, исследуя, изучая, выявляя ошибки погибших цивилизаций, и все это для того только, чтобы никогда не позволить повторить эти ошибки другим. Он мельком осмотрел окружающие его безликие, с мутными, словно пустые глазницы, окнами дома и задержал взгляд на широком и приземистом здании, весь фасад которого украшала причудливая лепка: силуэты каких-то неизвестных животных, выразительные фигурки младенцев, голеньких и улыбающихся на манер земных херувимчиков, замысловатый, вызывающий при долгом рассмотрении головокружение узор из прямых и кривых линий, прямоугольников, окружностей, ромбов. Кажется, настала пора ознакомиться с бытом аборигенов, подумал Виктор и решительно направился к этому дому. Большая, обитая по краям проржавевшим железом деревянная дверь глухо заскрипела от толчка, подалась сантиметров на двадцать, и тотчас же за ней что-то с грохотом рухнуло, выбрасывая наружу густые клубы пыли. Виктор толкнул ее еще раз, и снова какие-то предметы за ней стали падать, прогоняя тишину невообразимым шумом. От поднявшейся пылилочти ничего не стало видно. Виктор зажег фонарь и, цепляясь ногами за какой-то наваленный по ту сторону двери хлам, протиснулся в образовавшуюся щель. Внутри разгром царил полнейший. У самой двери, словно баррикада, возвышалась груда поломанной мебели: столы, стулья, - весь пол устилали какие-то картонные коробки, металлические банки, кости, полусгнившее тряпье, на покрытых трещинами стенах темнели следы копоти. Посвечивая из сторону в сторону фонарем и придерживаясь рукой за стену, Виктор сделал два осторожных шага по баррикаде, чувствуя, как прогнившее дерево начинает угрожающе оседать под ним, на третьем шаге он провалился левой ногой по колено, чуть не упал, больно ударившись об какую-то железяку и хватая руками воздух, баррикада тотчас же зашаталась, и какая-то банка, сорвавшись с нее, дробно зашелестела по полу, укатываясь куда-то в угол. Чертыхаясь и нашаривая рукой стену, Виктор принялся вытаскивать ногу, и тут снова запищала рация и зажегся красный индикатор. Проклятье! Кому там не терпится позлорадствовать? Он со злостью вдавил в панель кнопку и сказал с вызовом: - Виктор Локтев. Слушаю. - На связи начальник базы, - противным официальным голосом сообщил Грэхэм. Виктор стиснул кулаки и зубы. Только этого еще не хватало! Прошло две-три секунды. Наконец в динамиках раздался тонкий сварливый голос: - Локтев? - Слушаю, Марвил, - хмуро отозвался Виктор, пытаясь извлечь из деревянных обломков застрявшую ногу. - Доложите обстановку, Локтев. - Обстановка прежняя. Город мертв, аборигенов нет. Иду к центру города. - Что-то не видно, - ехидно заметил Аартон. - Зачем вы вошли в дом, Локтев? Вы что-то заметили? - Нет, - помолчав, сказал Виктор. - Просто я пытаюсь таким образом создать себе психологическое состояние, в котором должны были находиться аборигены в момент катастрофы. Тогда, может быть, появится надежда понять ее причины. - Ваши выводы на чем-то основываются? - Не знаю... Трудно сказать. Здесь, у дверей, настоящая баррикада: столы, стулья. Они чего-то боялись. Чего-то такого, что бродило по улицам. Виктору удалось наконец вытащить ногу. Он сделал шаг назад и с облегчением прислонился спиной к стене. - Действительно, все по-прежнему, - сказал Аартон. - Но я бы попросил вас поменьше заниматься самодеятельностью, Локтев. У вас есть четкая программа, вот и выполняйте ее. Надеюсь, вам это понятно? - Понятно, - угрюмо сказал Виктор и подумал: "Чтоб ты провалился, сивый горластый мерин!" Аартон не сказал больше ни слова, и Виктору показалось, будто бы он в гневе отключил связь, но нет- было слышно, как начальник принялся за что-то энергично распекать Грэхэма, а тот - не менее энергично оправдываться. Противник перенес массированный огонь на соседние позиции, подумал Виктор, усмехнувшись, жарко там, наверное, бедолаге. Однако раздавшийся через минуту в динамиках голос Грэхэма был по-прежнему весел и бодр. - Ну и штучка, этот наш начальничек. Я до сих пор не могу понять, когда он шутит, а когда говорит всерьез... Вы, мистер Грэхэм, стали в последнее время чересчур много себе позволять. У вас совершенно нет никакой ответственности, мистер Грэхэм. Когда-нибудь, мистер Грэхэм, я займусь вами самым серьезным образом... Все кассеты забрал, дьявол. Остался только Бах, да и то потому, что лежал в кармане. - Не расстраивайся, - сказал Виктор, стараясь придать своему голосу как можно больше сердечности, так как в свалившемся на друга несчастье чувствовал и свою вину. - Да я и не расстраиваюсь, - сказал Грэхэм беспечно. - Было б из-за чего расстраиваться. У меня в каюте целый арсенал. - Грэхэм хихикнул. - Ладно, старик, не буду тебе мешать. - Пока. Виктор выключил рацию. От долгого стояния в неудобной позе у него занемели ноги, стало покалывать в кончиках пальцев, какой-то острый бугор в стене больно упирался ему в спину. Он посветил еще раз фонарем по углам этой захламленной, не слишком большой комнаты и увидел напротив широкую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Местами ступеньки у нее были провалены, и из них угрожающе торчали наружу какие-то неприятные острые пики, сама лестница была обильно завалена полусгнившим тряпьем, а сверху, из темного прямоугольника, свисало почти до самого пола непонятно что, то ли тряпичные ленты, то ли провода, безобразно обросшие пылью. Ничего я тут не найду, подумал Виктор решительно, надо выбираться. Он повернулся и, придерживаясь левой рукой стены, а правой, в которой был фонарь, светя под ноги, стал протискиваться к выходу. На улице за время его отсутствия не произошло никаких изменений, если не считать того, что ночь окончательно вступила в свои права. Многочисленные человеческие черепа по-прежнему зловеще щерились под призрачными лучами оранжевого Сомеона, спутника Эльдомены, то тут, то там по-прежнему темнели бесформенные силуэты брошенных автомобилей, злополучное проволочное препятствие по-прежнему перегораживало дорогу, и тишина, звенящая враждебная тишина, по-прежнему правила бал в этом мертвом, покинутом людьми и Богом мире. На какое-то одно неуловимое мгновение Виктор почувствовал вдруг странную, необъяснимую ирреальность всего происходящего, ему почудилось, будто бы вся эта несносная атрибутика: скелеты, разрушения, мертвые города,- никогдани раньше, ни сейчас - не существовала в действительности, что все это, хоть и чудовищная, отвратительная, но все же неопасная и очень искусная декорация - декорация к какому-то фантастическому супербоевику, кинофильму ужасов, в котором ему, Виктору, суждено сыграть одну из заглавных ролей. Он невольно поежился, тряхнул головой, прогоняя наваждение, и скоро зашагал к темнеющей невдалеке подворотне, аккуратно ступая по усеянному человеческими останками асфальту. Он миновал длинный и узкий тоннель, шаги в котором отдавались гулким эхом, повернул налево и, пройдя вдоль серой кирпичной стены с рядом мутных окон, тускло поблескивавших под лучом фонаря, снова, выбрался на проспект. Проволочное препятствие осталось позади. Впереди, метрах в двухстах, явственно проглядывалось какое-то открытое пространство - то ли перекресток, то ли площадь. Виктор остановился, включил дальний свет. Мощный луч фонаря пронесся вдоль проспекта, выхватывая из темноты новые нагромождения мусора. На стенах и тротуарах задвигались отбрасываемые фонарными столбами и машинами причудливые тени. Одна из них наперекор общему движению метнулась вдруг в сторну и слилась с темным провалом подворотни. Виктор вздрогнул. Показалось или нет? Вытянув вперед руку с фонарем и чувствуя, как от напряжения начинает деревенеть тело, он минут пять внимательно вглядывался в провал подворотни, но, как ни старался, никакого движения так и не заметил. Неясное ощущение опасности маленьким склизским комочком снова зашевелилось в тайниках его мозга. Виктор до боли стиснул зубы. Проклятая планета! Так и ждешь от нее какой-нибудь пакости. Он постоял еще минуты две-три, поглядывая то налево, то направо, потом, подняв руку, коснулся кнопки на комбинезоне, но так как никакого движения вокруг по-прежнему не наблюдалось, решил не торопиться с вызовом, положил ладонь на успокоительно твердую рукоятку "лингера" и осторожно, держась середины улицы и зорко поглядывая по сторонам, двинулся дальше. С каждым шагом ощущение опасности внутри него росло. Минут через десять, миновав последние дома, он выбрался наконец на площадь, в самом центре которой смутно вырисовывался расплывчатыми очертаниями какой-то обелиск. "Это и есть центр города?" - с сомнением подумал Виктор, озираясь по сторонам. Площадь, окруженная весьма низкими строениями, что, очевидно, по замыслу древних строителей позволяло ей даже в часы заката и восхода быть почти полностью освещенной, имела вытянутую эллиптическую форму и была вымощена гладким серым камнем, лишь в немногих местах проглядывавшим сквозь напластования мусора...