Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Очередной раскат взрыва расплылся по экрану телевизора черными ошметками. Камера резко ушла в сторону, и в кадре возник подорванный танк. Пулеметная трескотня заглушила голос корреспондента, и диктор из лондонской студии вынужден был скороговоркой сообщить об очередной вооруженной вылазке «абхазских сепаратистов». Затем экран окрасился радужными красками и на нем снова появились идиллические пейзажи средней Англии.

Эндер в сердцах хлопнул рукой по пульту, и в комнате воцарилась пронзительная тишина, а потом все и сразу заговорили наперебой. После увиденного и услышанного завтрашний зачет у «Некролога», предстоящая встреча по баскетболу с командой исторического факультета и намечавшаяся крутая тусовка на вечеринке в ночном клубе неподалеку от станции метро «Ремскейт» стали чем-то мелким и несущественным. Теперь их объединяла и жгла только одна мысль: «Чем помочь Абхазии и Владиславу Ардзинбе? Чем?!»

За окном давно сгустилась тьма. В ту ночь им так и не удалось уснуть. Ибрагим, чтобы отвлечься от тревожных мыслей об Абхазии, снова взялся штудировать монографию профессора Пристли, тем же пытался занять себя и Эндер. У Гума нервы оказались покрепче, он забрался в кровать, с головой накрылся одеялом, но, поворочавшись с боку на бок, через полчаса поднялся, босиком прошлепал в коридор и загремел дверцами шкафа.

— Что с тобой, Гум? — насторожился Ибрагим.

— Не могу! Еду, — обронил он.

— Куда?

— Домой! А потом в Абхазию!

— Куда-а-а?!

— В Абхазию.

— Как?!

— Как-нибудь доберусь.

— И я с тобой! — после секундного замешательства решительно заявил Ибрагим и обернулся к Эндеру.

На его немой вопрос тот кивнул головой и слегка охрипшим голосом произнес:

— Я, конечно, с вами, ребята!

Не сговариваясь, они принялись перетряхивать шкафы и паковать спортивные сумки. Гум, фанатик-яхтсмен, с грустью выложил на стол ставший теперь ненужным пригласительный билет на открытие весенней регаты. Ибрагим избегал прикасаться к новенькой форме, ему уже не суждено было сыграть в баскетбольной команде подготовительного отделения. У Эндера на глаза навернулись слезы, когда в руках оказалась фотография Ясмин. Далекая война в Абхазии безжалостно вторглась в их привычный мир и разрушила его.

Едва забрезжил рассвет, они, забросив сумки за спины, спустились в холл, проскользнули мимо дремавшей консьержки и выскочили на улицу. Дальше события развивались с калейдоскопической быстротой. По пути к метро под руку подвернулось такси, а спустя час в аэропорту «Хитроу» решительный Гум, работая локтями, прокладывал в толпе дорогу к билетным кассам. Регистрация пассажиров на прямой рейс до Стамбула уже подходила к концу, и им с боем удалось взять билеты. Дыхание они перевели, лишь когда оказались в ядовито-зеленой туше боинга.

Комфортабельный лайнер авиакомпании «Бритиш эйрлайн» легко оторвался от бетонки, пробил густую пелену тумана, совершил разворот над устьем Темзы и взял курс на юго-восток. Прошла минута-другая — и рев турбин сменился тихим шорохом вентиляции, в проходах появились стюардессы и предложили легкий ланч. Ибрагим вяло прожевал бутерброд, выпил кофе, устало откинулся на спинку кресла и под убаюкивающий гул турбин не заметил, как уснул.

Разбудил его Эндер. Сладко потянувшись, Ибрагим повернулся к иллюминатору и не мог сдержать восхищения:

— Ну и красотища!

— Не то слово! — согласился Эндер.

В бирюзовом небе ярко светило южное весеннее солнце. Внизу серебрилась гладь Черного и Мраморного морей, усыпанная разноцветным бисером десятков судов, выстроившихся в бесконечную очередь перед Босфорским проливом. Здесь, на юге Европы, о прошедшей зиме напоминали лишь осевшие на вершинах хребта Кероглу снежные шапки и мрачная темень лесов предгорий.

Через мгновение горы, море и город смешались в причудливом калейдоскопе. Боинг резко накренился, турбины пронзительно взвыли, и под крылом возникли, заполняя весь горизонт, каменные джунгли Стамбула. Ибрагим приник к иллюминатору и с жадным любопытством рассматривал, узнавал и не узнавал родной город, поражавший своим размахом и красотой самое буйное воображение.

В нем самым невероятным образом переплелись эпохи и цивилизации. Подобно тетиве гигантского лука, арка подвесного моста султана Мехмеда Фатиха накрепко связала два берега Босфора. За ней на левом, обрывистом берегу застыли в вечном карауле сторожевые башни неприступной крепости Румелихисар. На седых руинах бывшего римского города широко и привольно раскинулся волшебными садами новой Семирамиды и архитектурными шедеврами Мехмедаги, Синана и Бальяна знаменитый дворец Топкапы — сердце некогда могущественной Османской империи и главная сокровищница великих султанов. Самыми ценными «бриллиантами» в этой величественной «короне» Стамбула были неповторимая мечеть Ахмедие, нацелившаяся в небо шестью гигантскими стрелами-минаретами, и знаменитая христианская святыня — церковь Айя-Софья.

Вскоре эта живая сказка исчезла из виду, лайнер накренился на левое крыло, двигатели взревели, и он начал снижаться. Навстречу стремительно приближалась земля, кварталы Стамбула слились в пеструю стену из стекла и бетона. Справа промелькнула гигантская арка над дорогой к аэропорту, и спустя минуту внизу серой лентой вспучилась посадочная полоса. Корпус боинга сотрясла судорожная дрожь, и в ушах заломило. Прошла минута-другая — и тупой удар шасси о бетонку вызвал общий вздох облегчения. По салону прокатилась дружная волна аплодисментов. Повизгивая двигателями, самолет вырулил на стоянку и замер перед пассажирским терминалом.

После промозглой лондонской погоды стамбульский аэропорт встретил пассажиров рейса «Бритиш эйрлайн» настоящим вавилонским столпотворением и весенним теплом. В воздухе уже ощущалось дыхание приближающегося знойного лета, и, подобно стаям перелетных птиц, десятки тысяч туристов из Европы и России потянулись к югу, на курорты Антальи, Алании, Искендерона и Мерсина.

Разноязыкий гул голосов оглушил будущих добровольцев, они с трудом продрались сквозь толпу встречающих, выбрались на площадь и взяли такси. По пути к дому решили не пугать родителей своими планами, а неожиданный приезд объяснить досрочной сдачей зачетов. И, когда окончательно были обговорены последние детали придуманной на ходу легенды, договорились встретиться в пять часов у офиса «Абхазского комитета». Там у Ибрагима работал дальний родственник Владимир Авидзба, через которого можно было узнать о положении Абхазии и потом попытаться попасть в группу добровольцев-махаджиров.

За разговором они не заметили, как оказались в центре Стамбула. Первым вышел Эндер, живший неподалеку от площади Таксим, следующим был Гум, последним добрался до дома Ибрагим. Он стремительно поднялся по ступенькам крыльца и с волнением взялся за ручку двери, в душе опасаясь, что под проницательным взглядом отца их так, казалось, тщательно продуманный план отъезда на войну в первую же минуту разговора рассыплется, словно карточный домик. Но его дома не оказалось, по делам фирмы он уехал в Измит, а мама с сестрой, ничего не заподозрив, были только рады неожиданному приезду и принялись обхаживать со всех сторон.

После бессонной ночи и сытного обеда усталость дала о себе знать. С трудом осилив еще один хрустящий хачапур, которые старательно подкладывала на тарелку мама, и выпив еще одну чашку чая, Ибрагим поднялся к себе в комнату. Здесь все, как четыре месяца назад, лежало на своих местах. В углу, в сетке, напоминая огромные апельсины, лежали три баскетбольных мяча. На столике, около учебника по английскому, стояла фотография баскетбольной команды. Он с грустью просмотрел на нее, воспоминание о той прощальной игре отразилось на лице печальной улыбкой, затем прошел к кровати, не раздеваясь, прилег и не заметил, как уснул.

Пронзительный вой автомобильной сирены поднял его на ноги. С трудом продрав глаза, Ибрагим глянул на часы — стрелки перевалили за пять — и ужаснулся от мысли, что могли подумать о нем друзья. На ходу набросив на плечи куртку, скатился по лестнице и помчался в «Абхазский комитет». У входа, нервно переминаясь с ноги на ногу, ждали Гум с Эндером. Его всклокоченный вид говорил сам за себя, и они, забыв про упреки, собравшись с духом, перешагнули порог.

Несмотря на поздний час, в тесном коридоре и крохотных кабинетах «Комитета» было не протолкнуться. Абхазы, адыги, убыхи из Турции, Сирии, Ливана и даже Ирака говорили только об одном — об Абхазии. Ребята бросали растерянные взгляды по сторонам, не зная, куда и к кому обратиться. Среди этого гама Ибрагиму послышался знакомый голос, и он обернулся.

Навстречу из толчеи вынырнул Володя Авидзба, с удивлением посмотрел на него, Гума, Эндера и воскликнул: