Мемуары - Гасьен де Куртиль

Столько материала и такого богатого разнообразия почти сами собой нашли свой «порядок». Потому никто не сможет обвинить нас в делении на главы данного издания и на присутствие подглавок в тексте. Кроме того, что такое расположение было необходимо для общего восприятия целого, мы заранее протестуем против обвинений, что мы якобы не следовали по накатанной дороге рассказа, пренебрегли серией эпизодов и не согласились с остроумием автора. Мы можем сказать, имитируя Месье де Куртлица в его «Уведомлении» к изданию 1700 года — вот также и все, что мы привнесли нашего.

Мы уважили с той же свободой выражения, как во времена Месье д'Артаньяна, две маленьких мании, показавшиеся нам довольно очаровательными, чтобы быть поддержанными; первая — совершенно английская — начинать с заглавных букв самые обыденные слова — правда, «Дама» может быть прелестнее, соблазнительнее, чем просто «дама»; вторая переносит на весьма разнообразную орфографию имена собственные — и нам кажется вполне законным писать Hedin, как и Hesdin, или же генерал 1'Orteste, как генерал Lorteste {То и другое произносится одинаково — Эден, генерал Лортест}. Мы следовали, значит, за автором в любезной ему свободе, без всякого навязывания ему, так же, как и нам, никакого регламента в повествовании. Наконец, когда мы были вынуждены выбирать между вычурным выражением и банальностью, мы отсекали банальность, по меньшей мере, надеемся, что так.

Нередко бегут от истории к легенде, по естественной наклонности человеческого духа. Здесь мы восходим от легенды к истории и от Месье Дюма к Месье д'Артаньяну. Быть может, автор «Монте Кристо», чей отец был антильцем, видел на Мартинике, в двадцати километрах от Фор-де-Франс, могилу Маркиза де Баас, первого Генерального Наместника Антильских островов и брата Месье д'Артаньяна? По крайней мере, мы можем это романтично предположить. Кто знает, не задумался ли романист живописец над надписью, украсившей могильный камень, и не решился ли он подняться по течению времени в поисках этого семейства Баас, казалось, явно отмеченного гением авантюры? Как бы там ни было, поблагодарим в конце концов Месье Дюма; он с блеском открыл нам имя д'Артаньяна, он откопал его «Мемуары», талантливо черпал из этой одной из самых привлекательных «Хроник» XVII века, но так и оставшейся неисчерпаемой.

Уведомление к изданию 1700 года

Теперь, когда нет больше Месье д'Артаньяна, он мертв, а встречался он со многими особами, знавшими его и даже бывшими ему друзьями, они не рассердятся, особенно те, кто находили себя достойными его уважения, что я собрал здесь некоторое количество отрывков, найденных мной среди бумаг покойного. Я воспользовался ими для составления этих Мемуаров, для придания им определенной связности. Они ее не имели вовсе, и только в этом вся честь, на которую я претендую, выпуская этот труд. Это также все, что я вложил сюда моего.

Я вовсе не забавляюсь прославлением его происхождения, хотя нашел по этому поводу чрезвычайно лестные вещи среди его писаний. Боюсь, как бы меня не обвинили в угодничестве перед ним, тем более, что весь свет не согласен считать его потомком той фамилии, чье имя он принял. Если так оно и есть, то он не единственный, кому хотелось бы казаться чем-то большим, чем он был. Его товарищем по судьбе, по крайней мере, когда их подгонял попутный ветер, был Месье де Бемо, Солдат Гвардии вместе с ним, потом Мушкетер и, наконец, Комендант Бастилии. Вся разница между ними в том, что после того, как они начали на равных, познав много бедности и лишений, вознесшись выше их надежд, один умер столь же нищим, каким явился на свет, а другой — необычайно богатым. Богатый, то есть, Месье де Бемо, так никогда и не испытал ни единого мушкетного выстрела; но подхалимство, скупость, жестокость и ловкость ему послужили много лучше, чем искренность, бескорыстие, доброе сердце и доблесть, чем другой мог бы поделиться с сотней. Они оба были, чему надо бы верить, добрыми слугами Короля; но служба одного останавливалась без очередного кошелька, так что он походил на известного Посла Короля в Англии, про кого Его Величество говорил, что он не способен истратить ни одного су, пусть даже дело бы шло о спасении Государства; тогда как д'Артаньян ни во что не ставил деньги, как только вопрос заходил о его службе. Если я заговорил здесь о Месье Бемо, то просто потому, что множество вещей будет сказано о нем в дальнейшем, и очень кстати познакомиться с тем, что он собой представляет.

Я ничего не скажу здесь об этом произведении. Что бы я ни сказал о нем, я не сделаю его более достойным уважения. Нужно, чтобы оно было таковым само собой да так и предстало глазам других; может быть, я обманусь в моем суждении о нем, потому что приложил к нему руку тем или иным образом, а ведь всегда становишься любителем того, что сделал. В самом деле, не являясь отцом, я помогал ему в выборе направления. Итак, я не должен быть менее подозрителен, чем мэтр, желающий поговорить с учеником; он прекрасно знает, что тому воздадут всю славу за то, что было рекомендовано педагогом. Я, значит, не скажу ничего из страха самому подвергнуться цензуре, лучше я приберегу для нее других. Мне больше нравится оставить всю славу Месье д'Артаньяну, если рассудят, что он достоин хоть какой-нибудь за составление этого труда, чем разделить с ним позор, если публика сочтет, что он не сделал ничего стоящего. Все, что я выдвину в мое оправдание, если я, конечно, не скажу ничего, что может обидеть, так это то, что приготовленные для меня материалы виновны во всем нисколько не меньше, чем я сам. Никто не сумеет построить большой и великолепный дом, если в его распоряжении не окажется того, что потребно для осуществления проекта. Никто не сможет также мелкий бриллиант заставить выглядеть превосходным, какую бы ловкость он при этом ни проявил; но поговорим по чистой совести; и к чему мне притворяться скромником? Я говорил против моего собственного чувства, когда заявлял об отсутствии у меня материалов или о том, что не смогу сложить их наилучшим образом. Скажем же лучше с полной откровенностью, что материал, найденный мной здесь, драгоценен сам по себе, и, вполне возможно, я найду, как им воспользоваться не самым дурным способом.

Часть 1

/Неуместно хвастать своим происхождением/ Я не стану вовсе забавляться здесь рассказами ни о своем рождении, ни о своей юности, потому что не нахожу, что мог бы о них сказать достойного отдельного рапорта. Когда я скажу, что рожден Дворянином из хорошего Дома, я извлеку из этого, как мне кажется, мало проку, поскольку происхождение есть чистое проявление случая или, лучше сказать, божественного провидения. Оно позволило нам родиться, как ему было угодно, и чем же нам тут хвалиться. К тому же, хотя имя д'Артаньян было уже известно, когда я явился на свет, а я послужил тому, чтобы возвысить его звучание, потому что судьба была ко мне порой снисходительна; тем не менее этого далеко не достаточно, чтобы его известность сравнилась с Шатийонами на Марне, Монморанси и некоторыми другими Домами, что блещут среди Знати Франции. Если и пристало кому-то похваляться, хотя этим кем-то должен быть разве что Бог, то это особам, вышедшим из столь прославленного ряда, как этот. Как бы там ни было, воспитанный довольно бедно, потому что мой Отец и моя Мать не были богаты, я не думал ни о чем ином, как уйти на поиски судьбы, как только достиг пятнадцатилетнего возраста.

Все Недоросли Беарна, Провинции, откуда я вышел, были в том же настроении, как потому, что эти люди очень воинственны, так и потому, что скудость их Страны не обещает им никаких особых наслаждений. Еще и третья причина подгоняла меня, ничуть не наименьшая — она и до меня призвала нескольких моих соседей и друзей как можно раньше покинуть уголок их очага. Бедный дворянин из нашего ближайшего соседства ушел в Париж несколько лет назад с маленьким сундучком за спиной, и он добился столь великого положения при дворе, что если бы он был так же гибок характером, как и храбр, он мог бы пожелать всего. Король отдал ему Роту Мушкетеров, единственную в те времена (динственная Рота — поначалу Корпус Мушкетеров Короля состоял из одной-единственной роты, ее капитаном и был Месье де Тревиль. Корпус разросся при Людовике XIV, в рамках систематической реформы армии, проведенной Лувуа). Его Величество даже говорил, чтобы лучше засвидетельствовать уважение, какое он к нему питал, что если ему придется выдержать какую-нибудь личную схватку, он не пожелает никакого другого секунданта, кроме него.

/Месье де Тревиль и его сыновья, или ошибки отца./ Дворянин этот звался Труавиль, вульгарно названный Тревиль; у него было два сына, довольно ладно скроенных, но далеких от того, чтобы пойти по его стопам. Они живы еще оба и сегодня; старший при Церкви, его отец рассудил, что ему кстати такое положение; из-за того, что он перенес операцию в юности, отец счел, что он будет менее способен, чем его брат, выдерживать тяготы Войны. Как, впрочем, верят большинство отцов, из всех вещей они обязаны предлагать Богу хлам; итак, Месье де Тревилю больше нравилось возложить на младшего заботу и попечение о судьбе Дома, возведенного его трудами; он находил в нем более разума, чем в том, кому это должно было естественно быть поручено. Итак, он отдал младшему право старшинства и удовольствовался тем, что раздобыл крупное Аббатство его брату. Но, как часто случается, те, у кого больше разума, совершают самые большие ошибки; этот младший, сделавшийся таким образом старшим, оказался столь непереносим всем молодым людям его возраста и его положения, желая им показать, что он ловчее их, что они не могли ему этого простить. Они обвинили его в свою очередь, утверждая, что если они и не способнее его во многих вещах, то, по меньшей мере, они его храбрее. Я не знаю, почему они так сказали, и я даже не верю, что они были правы; но так как верят скорее плохому, чем хорошему, слух этот достиг ушей Короля, кто сделал его некогда Корнетом Мушкетеров; Его Величество не желал в своем Доме людей, чья отвага была бы под сомнением; он потихоньку намекнул ему оставить Роту и перейти в Полк Кавалерии. Тот так и сделал; то ли он заподозрил, что Король действительно этого желает, то ли со всем своим разумом он попал впросак. Однако, более, чем никогда, позволило его заподозрить в слабости то, что с началом Кампании Лиля он покинул свой полк, чтобы броситься к Отцам Оратуар; еще бы ничего, если бы он надел рясу и посвятил там себя Богу, он просто снял там апартаменты, и когда он их даже оставил после, это дало неоценимый повод тем, кто хотел ему зла, продолжать их недобрые разговоры.