Русский театр в Петербурге. Ломоносов, или Жизнь и поэзия… соч. Н. А. Полевого - Виссарион Белинский

И однако ж основать драму жизни Ломоносова на исключительном стремлении к поэзии, понимая Ломоносова совсем не как поэта, – это противоречие уже не эстетике, а разве здравому смыслу. Но что г. Полевой человек умный, в этом никто не сомневается, и мы уверены, что он сам прежде других видел несообразность в основной идее своей «драматической повести». Зачем же допустил он эту несообразность? Очевидно, что здесь увлекла его непреодолимая охота быть драматургом, вопреки призванию и способностям. Как умный человек, он понимал очень хорошо, что нет никакой возможности заинтересовать толпу идеею стремления к науке и что стремлением к поэзии можно заинтересовать толпу, хотя она и не понимает, что такое поэзия. Конечно, это показывает в сочинителе легкость и неглубокость эстетических, ученых и литературных убеждений. Что за любовь, что за уважение к искусству, если хлопанье, крики и вызовы толпы могут их ослаблять и уничтожать?

Когда идея, взятая в основание произведения, ложна сама в себе, то и при таланте автора произведение не может быть удачно; если же тут дело идет о сочинителе без призвания и способности, то из произведения выходит нелепость. Если эта нелепость исполнена трескучих и грубых эффектов и выставляется на удивление толпы, то она может иметь сильный, хотя и мгновенный успех…

Но мы отдалились от предмета статьи – «драматической повести» г. Полевого: обратимся к ней. Рассказывать ее содержания не будем, потому что это содержание – повторение тех изношенных эффектов и истертых общих мест, из которых уже сто раз клеил г. Полевой свои «драматические представления». Первый акт вертится весь на любви – не Ломоносова, слава богу, а Вавилы к Насте, на которой отец хочет заставить Ломоносова жениться. Любовь – самый ложный мотив в русской драме, когда дело идет о женитьбе. В мужицком быту не бывает французских водевилей. Это ложь! Второй акт опять состоит из любви – Ломоносова к дочери его хозяйки, Христине. Скряга и ростовщик Кляуз дал матери Христины денег взаймы и, зная, что ей нечем заплатить, хочет заставить ее выдать за него дочь свою или пойти в тюрьму. Когда уже старуху тащат в тюрьму, Ломоносов кстати является с деньгами, платит долг, выгоняет Кляуза, признается г-же Энслебен в любви к ее дочери, просит ее руки. Как все это старо, пошло и приторно! В третьем акте Ломоносов презирает Вольфа, не ходит к нему на лекции, терпит нужду и говорит фразы. Пришедши раз домой, он видит, что жена его спит у колыбели дочери, горестно задумывается, целует дочь, становится на колени, читает молитву и, разыграв эту менуэтную сцену, уходит в Россию. Эпизод завербования, в третьем акте, лишен всякой правдоподобности, всякой исторической истины и всякого смысла. В четвертом акте г. Полевой хотел изобразить в лице Ломоносова отношение поэта к людям; людей он действительно представил довольно полными, но в Ломоносове показал не поэта, не ученого, а какого-то брюзгу, который на словах города берет, а на деле малодушен и слабохарактерен, как плаксивый ребенок. В пятом акте г. Полевой показывает нам большой свет: вот это уж совсем напрасно! Его большой свет похож на пирушку подгулявших сочинителей средней руки, которые, под хмельком, мирятся после своих грязных ссор, обнимаются, целуются, называют друг друга «почтеннейшими» и даже пляшут в присядку, подогнув свои мелодраматические колени. Кстати: на вельможеском бале, изображенном чудною кистию г. Полевого, пляшет Тредьяковский под напев глупых стихов своих. Что даже и вельможи старого времени любили иногда потешиться ученым народом, который по большей части был горьким пьяницей и добровольным шутом, – это факт; но чтоб у вельможи на бале мог плясать в присядку Тредьяковский, – это, вероятно, принадлежит к поэтическому вымыслу г. Полевого. Но нападки на г. Полевого некоторых литераторов за Тредьяковского совершенно несправедливы. Мы помним, что за это нападала на г. Лажечникова и «Библиотека для чтения»{6}, а в драме г. Полевого характер Тредьяковского есть повторение созданного г. Лажечниковым характера Тредьяковского в «Ледяном доме». Говорят, что Тредьяковский мог писать плохие стихи и все-таки быть порядочным человеком. Не знаем, так ли это, но вот анекдот о Тредьяковском из записок Пушкина [1].

Тредьяковский пришел однажды жаловаться Шувалову на Сумарокова. «Ваше высокопревосходительство! Меня Александр Петрович так ударил в правую щеку, что она до сих пор у меня болит». – Как же, братец? – отвечал ему Шувалов: – у тебя болит правая щека, а ты держишься за левую? – «Ах, ваше высокопревосходительство, вы имеете резон» – отвечал Тредьяковский и перенес руку на другую сторону. Тредьяковскому не раз случалось быть битым. В деле Волынского сказано, что сей однажды в какой-то праздник потребовал оду у придворного пииты Василья Тредьяковского; но ода была не готова, и пылкий статс-секретарь наказал тростию оплошного стихотворца.

Хорош порядочный человек! Скажут: то было такое время! Однако ж в такое же время Ломоносов писал к Шувалову, хотевшему помирить его с Сумароковым: «Я, ваше высокопревосходительство, не только у вельмож, но ниже у господа моего бога дураком быть не хочу»{7}.

Сноски

1

«Северные цветы» 1827 г., стр. 112.

Комментарии

1

См. примеч. 5 к рецензии на «Повести Безумного» (наст. изд., т, 1, с. 680).

2

Н. А. Полевой в 1821–1824 гг. сотрудничал в «Отечественных записках», редактором которых был тогда П. П. Свиньин.

3

Сенковский в рецензии на «Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого» писал: «Необыкновенный, неистовый успех… «Ломоносова» на сцене в состоянии убедить самую слепую, самую заносчивую критику, что, если некоторые первые опыты автора в этом роде показались ей слабыми, о таланте его, однако ж, нельзя говорить без того уважения, которое… принадлежит всякому несомненному таланту» («Библиотека для чтения», 1843, т. LVII, отд. VI, с. 65).

4

Речь идет о книге К. А. Полевого «Михаил Васильевич Ломоносов» (М., 1836). Белинским написана рецензия на нее (см. наст. изд., т. 1, с. 495–504).

5

С некоторыми оговорками, но деятельность Ломоносова, в том числе и поэтическая, оценивалась Полевым достаточно высоко (см., например, «Московский телеграф», 1832, № 16, с. 536).

6

См.: «Библиотека для чтения», 1835, т. XII, отд. V, с. 18–34. Статья, вероятно, принадлежит О. И. Сенковскому.

7

Белинский не впервые цитирует это письмо Ломоносова. См. примеч. 5 к рецензии на книгу «Михаил Васильевич Ломоносов. Сочинение Ксенофонта Полевого…» (наст. изд., т. 1, с. 705).