Вежливость королев - Надежда Первухина

В мире коммерции и преступности забродили свои дрожжи. Манускрипт пытались купить для частных коллекций (11 589 раз), выкрасть для них же (871 422 раза), выкрасть для дальнейшего выставления на подпольных аукционах (212 776 раз), подделать и продать подделки (3 489 674 раза), совершить по отношению к нему акты обычного, а также и религиозного вандализма (12 330 971 раз).

Поэтому понятно, что «Рукопись Ожерелья» изучалась и хранилась при самых высоких мерах безопасности. Ее активно изучали в течение нескольких лет, но, не продвинувшись в своих исследованиях ни на йоту, научная общественность постепенно утратила пыл, объявила артефакт принципиально непознаваемым для нашего времени предметом и умыла руки. После чего год назад загадочный манускрипт был выставлен (под строжайшей охраной, разумеется!) для всеобщего обозрения в главном зале Информационных редкостей Российской библиотеки и, таким образом, стал еще одним экспонатом, к которому дежурные по залу библиотекари водили бесконечные экскурсии. Впрочем, и поток экскурсий со временем иссяк — человеческий ум быстро теряет интерес к абсолютно неприступным тайнам. Но однажды…

Однажды…

Как раз в мое дежурство по залу редкостей (я работаю библиотекарем в Российской библиотеке, я разве не упоминала?) произошло событие.

Я сидела возле книжных витрин, украдкой переслушивала новый сюрреалистический роман в стиле «белянтези» (жанр назвали по фамилии известного в конце XX — начале XXI века писателя) и надеялась, что ни мой покой, ни покой охранников никто не нарушит, как вдруг…

Ко мне подошла старуха. Да, самая настоящая старуха, с морщинами, седыми редкими волосами, трясущимися руками и сгорбленной спиной! И еще, кажется, у нее когда-то давно была травма переносицы, потому что нос выглядел каким-то… ступенчатым. Где же находилась эта дама, когда генетико-косметическая хирургия своими великими и славными достижениями вытеснила старость из нашей жизни — не понимаю. Но это детали. Я, конечно, отключила роман, встала, почтительно поклонилась даме и осведомилась, что ей угодно.

— Где вы храните тарсийские хроники? — с чудовищным акцентом прошамкала она беззубым (О ужас! Так презирать достижения современной стоматологии!) ртом.

— Простите? Я не понимаю, о чем идет речь…

Старуха затрясла головой, а я заметила, что волосы у нее вовсе не седые, а скорее пепельно-серебристые.

— Конечно, ты не понимаешь, о чем речь, детка. — Опять этот акцент! — Скажу по-другому: где вы выставили «Рукопись Ожерелья»?

— Ах вот вы о чем! Пожалуйста, пройдемте, я покажу вам витрину.

Когда странная старуха увидела знаменитый разложенный под непробиваемым стеклом свиток, на ее губах появилась тень улыбки:

— О Тарсийская летопись лжи, вот мы и встретились! Кэ аронои маеновэно инг ологон! Проклятая летопись моего изгнания и позора, как долго я тебя искала в этом худшем из мыслимых миров!

Глаза старухи налились грозовой темнотой, а у меня по спине потек холодный пот, хотя я всегда пользуюсь специальным спинным дезодорантом-антиперспирантом. Старуха выглядела… не так. Не так, как мы — обычные люди! И эти ее непонятные слова, акцент, а главное…

Главное — это ощущение, что старуха и свиток знают друг друга.

И люто друг друга ненавидят.

И боятся.

«А если старуха разобьет витрину и уничтожит раритет?» — мелькнула у меня совершенно безумная мысль, но я отогнала ее. Это же просто невозможно!

— Для меня уже нет ничего невозможного, тем более в вашем мире, — холодно изрекла старуха, глядя на меня страшными грозовыми глазами и по-прежнему коверкая слова жутким акцентом. — Но я не причиню никакого вреда, поверь, служительница.

Однако к нам, привлеченные странным видом старухи, уже шли охранники и руководство зала.

— В чем дело? — строго поинтересовались они у старухи. — Кто вы и что вам нужно?

— С тех пор как оказалась здесь, я ношу имя Эби Хейли. Его дали мне в новозеландском приюте для умалишенных.

— Вы из Новой Зеландии?

Старуха усмехнулась:

— Считайте, что так. Но я уже давно покинула приют. Не бойтесь. Я не сумасшедшая. Я жила на ферме, доила своих коров и из новостей услышала о Рукописи. О том, что для всего человечества с момента нахождения она остается загадкой. И я приехала в Россию.

— Зачем?

— Я знаю, что это за Рукопись. И могу перевести ее. На любой ваш язык: эсперанто, французский, английский, русский…

— Русский, пожалуйста! — хором воскликнуло руководство зала редкостей, почему-то сразу поверив серебряноволосой старухе.

— Хорошо.

И полупомешанная старуха со странным именем Эби Хейли действительно перевела весь текст манускрипта (под неусыпным контролем спецохраны). Процесс перевода происходил в интерактивном режиме, и, когда Эби Хейли закончила, мир потрясенно взвыл от свалившегося на него нового великого знания о существующем где-то королевстве с загадочным названием Тарсийское Ожерелье.

Но это знание не принесло миру особой радости. Ибо поделать с этим знанием что-либо было невозможно. Сделав перевод, Эби Хейли вскричала:

— Я бы этого им не позволила! — и тут же скончалась от разрыва сердца, унеся с собой тайну своей жизни и своего появления в нашем мире.

Перевод же, как и полагается любой новинке, прочно занял первые позиции всех рейтингов информационных бестселлеров. На его основе было снято несколько ЗD-фильмов, написано немало ораторий, рейв-рэп-рок-опер, поставлено спектаклей, мюзиклов и голографических шоу. Потом пришел черед литературных интерпретаций. Книг. Романов, поэм и даже од.

Однако все литературные интерпретации, а также адаптированные тексты перевода-первоисточника грешат неточностями, авторскими домыслами, попытками приукрасить либо, наоборот, выхолостить легкий тарсийский летописный язык. Тем не менее, предлагаемая вниманию читающей публики книга, к счастью, всем вышеперечисленным не перегружена. Но ведь я, по сути, и не автор, а лишь библиотекарь, оказавшийся в нужное время в нужном месте. Поэтому моя версия перевода — это версия человека, реально присутствующего при том историческом моменте, когда Эби Хейли открывала человечеству тайну существования Тарсийского Ожерелья. И вы должны согласиться со мной, что никакие домыслы и выдумки не сравнятся со свидетельством человека, задействованного в описываемом событии. В отличие от прочих авторов я видела собственными глазами таинственную старуху-переводчицу, ощущала странные потоки энергии, исходящей от этой невзрачной женщины (хотя вполне вероятно, что в молодости она была красавицей), и слушала ее голос, не искаженный транслирующими устройствами. Поэтому я могу претендовать на то, что моя версия перевода «Рукописи Ожерелья» наиболее отвечает характеру и настроению изложенных в Тарсийском манускрипте событий. И надеюсь, что после прочтения предлагаемого мною варианта текста мучающее всех недоразумение относительно того, что в Тарсийском Ожерелье почему-то прописалась некая россиянка Карина Свердлова, окажется не просто вымыслом. Хотя научная общественность предпочитает довольствоваться мнением нашего знаменитого филолога, восьмидесятилетнего академика Ивана Кутежанского, полагающего, что Карина Свердлова — персонаж сугубо нарицательный и реально в королевстве Тарсийское Ожерелье не существующий.

Но мое предисловие затянулось, а нет ничего более неблагодарного, чем томить читателя ожиданием, вместо захватывающего чтения предлагая ему скучные разъяснения и толкования. Посему вашему вниманию предлагаются пусть разрозненные и неточные, но местами весьма интересные эпизоды из жизни загадочного Тарсийского Ожерелья и его… королев.

Часть первая

ПРОКЛЯСТЬ КОРОЛЕВСТВО

Корона, в обычном, точнее нерабочем, своем состоянии торжественно покоившаяся на специальном золоченом и обитом узорчатым бархатом постаменте, закрывавшемся от пыли, влаги и нескромных взоров колпаком из небьющегося скеденского хрусталя, в данный момент была небрежной рукой извлечена из своего хранилища и безо всякого почтения брошена на один их многочисленных туалетных столиков королевской опочивальни. Словно ценности в этой изящно-величественной вещице, символизирующей право на неограниченную власть, заключалось ровно столько же, сколько и в россыпи золотых инкрустированных браслетов, в путанице драгоценных ожерелий, в крупных бриллиантах аграфов, поблескивавших из отверстых зевов шкатулок, ларцов и сундучков, подобно любопытным глазам девиц-камеристок.

И если бы бриллианты умели говорить, то им, как свидетелям совершающегося противозаконного и безнравственного действа, просто цены бы не было. Не говоря уж о том, что бриллианты сами по себе — бесценны.